Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы

– Английские бароны возмущены той пародией на брак, которая случилась с благословения короля шестого января, – заявляет он. – Мы требуем, чтобы брак леди Элеаноры Маршал, графини Пембрукской, с Симоном де Монфором, французом, – он скривил губы, – был аннулирован немедленно. Иначе мы будем вынуждены настаивать на отречении короля от трона.

Генрих багровеет:

– На каком основании?

– Генрих – монарх, избранный Богом, – говорит Элеонора. «Дышать!» – Господь даровал ему трон, и только Господь может его отобрать.

– И вполне вероятно, Он так и сделает. Духовенство в этом вопросе на нашей стороне. Я привез соответствующую петицию, подписанную самыми уважаемыми баронами и нашими достойными епископами.

– Какая наглость! – вскакивает Генрих. – Посмотрю я, как вы попытаетесь меня сместить.

У де Куинси заиграли желваки:

– Устроив тайное венчание, вы нарушили обещание совещаться с советом баронов. Это тяжкое преступ-ление.

– Жители Лондона не поддержат мятеж против своего короля, – говорит Элеонора. – Они любят Генриха.

А ей нужна любовь Симона и Элеаноры при этом коварном дворе. Королева ищет решение и видит его зыбкий образ, бесформенный и неопределенный, как в темном пруду.

– Без поддержки баронов вы не можете править, – говорит граф. – А мы не поддерживаем этот союз нашей английской принцессы с французским выскочкой. Поду-майте об этом, Ваша Милость! Если вы умрете, Симон де Монфор может заявить притязания на трон. А если он произведет сына? Англии придет конец.

– И солнце может завтра не взойти, и мир исчезнет, – иронизирует Элеонора. – Вы забываете королевского брата. Ричард Корнуоллский имеет больше прав на трон, чем Монфоры.

– Я ничего не забываю, госпожа. Но ситуация не так проста, чтобы в ней могла разобраться иностранка. И я прискакал издалека не для того, чтобы обсуждать правила наследования трона.

– А что вы прискакали обсуждать? – спрашивает Генрих.

– Брак графини Пембрукской с графом Лестером не может оставаться в силе. Бароны не дали своего позволения на него и не дадут.

– Позволения? – Генрих налетает на маленького человечка, который упрямо стоит на своем – пока. Указательным пальцем король тычет ему в ключицу: – Молю тебя, Винчестер, скажи мне, чьей милостью ты владеешь своими землями и титулами? Моей, вот чьей.

Барон пятится, а Генрих наступает:

– Чьей милостью я правлю королевством? Как уже сказала королева, не кто иной, а Бог дал мне эту власть. – Он ударяет себя в грудь. – Я Богом помазанный король, я по своей воле устраиваю браки, какие мне нравятся, а на ваше позволение мне плевать!

С красным лицом, дикими глазами, надувшимися на шее и на лбу жилами Генрих напоминает Элеоноре рычащего зверя. Она бы съежилась от страха, если бы не знала, что под этой яростью кроется доброта и мягкость. Может быть, когда-нибудь он выплеснет эту ярость на нее? Но нет, Генрих на подобное не способен.

Граф Винчестер, похоже, тоже не ожидал такой атаки. Он неуверенно пятится и чуть не падает, споткнувшись.

– Будешь знать, как досаждать королю, – говорит Генрих.

Винчестер смотрит так, как будто готов ударить его ножом в спину.

– Вы, кажется, забыли, мой господин, насколько зависите от поддержки баронов. Молю Бога, чтобы вы скорее обрели разум. Потому что отказом принять наши требования вы подвергаете трон и себя лично большому риску. Я бы на вашем месте приготовился к войне.

* * *

– Ерунда, – говорит Элеонора, когда Роджер де Куинси удаляется.

Наверняка он преувеличивает ярость баронов. В конце концов, Элеанора Монфор – младшая из родственников Генриха, и к тому же женщина; ее дети не будут претендовать на английский трон. Нужно успокоить баронов, говорит она Генриху, и защитить Симона.

– Тебе надо только извиниться, и все разрешится само собой.

Генрих выпячивает нижнюю губу, напоминая Элеоноре сестру Беатрису, когда та не получает того, что хочет.

– Извиняться перед этим сопляком Винчестером в павлиньих перьях? Пусть скажет спасибо, что я не бросил его в Тауэр.

«Кто из них павлин? – хочется спросить Элеоноре. – И кто сопляк?»

– Да, он зануда, – говорит она. – Может быть, ему надо сообщить о положении твоей сестры.

– Поставить под удар честь сестры? Ты удивляешь меня, Элеонора.

Она поднимает брови. Неужели граф Винчестер не сумеет сосчитать до девяти? Когда родится ребенок, все королевство узнает правду.

– Тогда извинение представляется нашим единственным средством. Несколько слов с твоей стороны, несколько всхлипов на груди графа. Не слишком высокая цена за счастье сестры. – «И за дружбу Симона де Монфора», – могла бы добавить она. Учитывая ворчание баронов по поводу «чужаков» и «иностранок», Элеоноре еще может понадобиться поддержка Симона.

Генрих смотрит на нее так, будто она говорит на непонятном языке.

– Король не извиняется перед своими вассалами. Мы должны, Элеонора, олицетворять силу и никогда не показывать слабость. Иначе беда. Узурпаторы всегда наготове, вожделея занять наш трон.

Если годы в Провансе чему-то научили Элеонору, то прежде всего тому, что монаршая власть зиждется не на отрицании трудностей, а на признании их. Но на этот раз она оставляет свое мнение при себе.

* * *

Толпа прибывала с каждым днем. Теперь, почти через неделю после венчания Монфоров, уже тысячи стучат в ворота замка, размахивают факелами, швыряют камни, потрясают кулаками.

– Прогнать иностранцев прочь! – кричат они, забыв, что и их прадеды пришли из Нормандии, Германии, Уэльса. Граф Винчестер, чьи предки были шотландцы, разбил все свои бочки с французским вином, заявив, что к его столу будут подавать только «добрый британский эль». И сразу же список гостей на его пир в честь Св. Дэвида Шотландского сократился до нескольких че-ловек.

– Чертов Симон де Монфор! – выплескивает на Элеонору свой гнев Генрих в ее покоях, когда портные подгоняют на ней новое платье из Парижа. – Черт бы побрал его амбиции! Он всегда хватает то, что выше его. Из любви к Богу я бы отдал ему что угодно, кроме моей сестры.

– Но ты отдал ему сестру. – Элеонора поворачивается и разводит руки. – И не из любви к Богу, а из любви к своей сестре.

– Да, но где любовь к Генриху? Притязания Симона не знают границ. Скоро он потребует мой трон.

– Чепуха. – Она снова поворачивается. – Симон не только твой зять, но еще и француз. А французы, как мы сейчас ясно слышим, непопулярны в Англии.

– Лучше бы они прекратили этот шум. – Генрих топает к окну и захлопывает ставни. – Кричат, требуют голову Симона, а на каком основании? Он ничего не делал без моего согласия.

– Тогда скажи спасибо, что они не требуют твоей головы.

Входит дядя Гийом, только что со свадьбы дяди Томаса. Он готов обнять Элеонору, но мешают булавки на ее талии и боках. Генрих целует его, как давно пропавшего брата, он так рад видеть друга, что не замечает его мрачного настроения.

– Никто не требует вашей головы, Ваша Милость, но скоро может дойти и до этого, – говорит дядя. – Ваш брат пользуется большим влиянием в Англии.

– Ты хочешь сказать, что большим влиянием пользуется его кошелек, – говорит Элеонора.

– Думаете, за всем этим, – король указывает на окно, – стоит Ричард? И по такому пустяковому поводу столько шума?

Дядя скрещивает на груди руки:

– Ходят слухи, что граф Корнуоллский мечтает стать следующим королем.

– Он всегда считал себя более способным к правлению, – замечает Генрих. – И не раз мне об этом го-ворил.

Избавившись от булавок, Элеонора сходит со скамеечки.

– Для Ричарда важны деньги, а не власть. Он и так уже богат, как король, без всяких волнений.

– А королем он потеряет свое богатство, – говорит Генрих. – Одна Гасконь высосет его, как мозговую косточку.

– Он заявляет, что и так потерял большую часть своего состояния. – Дядя подходит к окну взглянуть на улюлюкающую толпу. – Все бароны пострадали, когда прибыл папский легат с требованием денег на очередную кампанию в Утремере.

– Я бы не стал слушать этих горлопанов. – Генрих подходит, чтобы закрыть и это окно. – Оттобуоно[33] – хороший человек.

– Он напоминает мне змею, – говорит Элеонора. – У него хитрые глаза, и он постоянно высовывает язык.

– И как у змеи, его укусы ядовиты. – Дядя протягивает руку, словно чтобы снова распахнуть окно, но вовремя останавливается. – Пусть только кто-то откажется платить – тут же получит отлучение от церкви. Я слышал, папа Григорий отлучил Роджера де Куинси.

– И наказание, несомненно, вполне заслуженно, – фыркает Генрих. – Попытайся донести это до его вилланов. При закрытых церквях – кто будет хоронить их умерших? Кто будет венчать? Кто будет крестить младенцев или совершать последний ритуал? Господ убивали и за меньшее.

– Женитьба Элеаноры и Монфора – только повод для восстания, – говорит Элеонора.

– Бароны хотят отослать Отто обратно в Рим, а Генрих отказался. Наверное, они думают, Ричард это сделает.

– Ричард никогда не подложит мне свинью. – Генрих снова открывает окно и смотрит на своих шумящих подданных. – Он, может быть, высокомерен, даже жаден, но мы с ним братья.

– Но разве вы не слышали? – Дядя в упор смотрит на него. – Нет, наверное, не слышали. Если бы не мои рыцари, я бы не пробился через эту толпу. Не могу представить, чтобы пробились гонцы.

Его нахмуренные брови предвещают дурную весть. Элеонора хватает Генриха за плечо, обнимает его – и саму себя.

– Вчера я высадился в Пяти Портах, – говорит Гий-ом. – Там граф Ричард Корнуоллский собирал наем-ников.

У Генриха отвисает челюсть:

– С какой целью?

– С целью напасть на вас, Ваша Милость. Говорят, сэр Ричард собирается завладеть короной.

– Невероятно! – Генриху словно стало плохо. – Только не Ричард. Боже мой! Мятеж? А потом что – он посадит меня в Тауэр? Повесит? За то, что я не спросил его разрешения, когда отдавал руку сестры? – У короля такой вид, будто он сбился с дороги и теперь обозревает незнакомый и безрадостный горизонт. – Если бы он знал правду! Впрочем, может быть, он собирается напасть не на меня, а на Симона.

– Ни на кого он не хочет нападать, – успокаивает его Элеонора. – Ричард – не боец, ты забыл об этом?

Генрих когда-то рассказывал ей историю, как в юности Ричард бросил уроки фехтования. Избегал турниров даже в качестве зрителя: от вида крови ему становилось плохо. Он известен как переговорщик, а не боец.

– И все-таки несколько лет назад он убил одного из своих слуг, – вспоминает Генрих. – Поймал его в сокровищнице, когда тот набивал мешок деньгами. Зарубил мечом. Ричард любит деньги больше, чем свою душу.

– Тогда мы знаем, что делать.

– Я не хочу сражаться с ним и не посажу его в тюрьму, – говорит Генрих. – Наше родство кое-что значит – по крайней мере, для меня.

– Нам нет нужды сражаться с Ричардом, если мы можем его купить, – отвечает Элеонора. – Нужно только выяснить его цену, и тогда, как бы это ни было больно, мы должны ее заплатить.

Санс, 1239 год.

Возраст – 18 лет

Кошелек, тяжелый от денег и дарующий надежду, при ходьбе бьет ее по бедрам. Из окон падают лучи солнца, освещая длинный проход в середине Вестминстерского собора. В конце ждет отец Жоффрей Больёский, его розовое лицо покрыто каплями пота, ладони влажные. Он целует Маргаритин перстень.

– Король говорит о вас с огромной любовью, – замечает она, гадая, какой из ее секретов Людовик доверил ему в нише для исповедей. – Если вы тоже любите короля Людовика, то должны ему помочь.

Святой отец улыбается, но смотрит рассеянно, словно его внимание отвлекает какой-то другой голос. Он открывает ее кошелек и высыпает серебро себе в ладони.

– Я бы хотела сделать пожертвование моей святой, Маргарите. – (Это покровительница беременности.) – Вы поможете мне, святой отец?

Туман рассеивается в его глазах. Он, облизываясь, смотрит на деньги.

– Вы хотите сказать, что у короля некоторые трудности? Он не говорил мне об этом. Что ж, госпожа. Сядем в моем внутреннем святилище, и вы расскажете, какую помощь хотели бы от меня получить.

Потягивая вместе со святым отцом изысканное лангедокское вино среди красных гобеленов с золотыми крестами, она просит не так уж много. Несколько слов. Слегка подтолкнуть Людовика в ее направлении. Напомнить, что Бог благословил их брак и их брачное ложе и что сближение мужа и жены не несет в себе греха.

– Он хочет лишь радовать Господа. – «И свою мать», думает Маргарита. Она ставит кубок, вино вдруг стало горьким.

Отец Жоффрей поднимает нос. Его ноздри раздуваются. Возможно, вынюхивая скандал. Маргарита передвигает по столу еще несколько монет. Священник опускает лицо.

– Ничто так не радует Господа, как наследники его помазанника. – Он сгребает со стола деньги и прячет их в мешочек на поясе. – Я напомню об этом Его Милости сегодня вечером после молитвы.