Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы

У Санчи желудок завязывается узлами. Мамин смех лопается, как пузырь:

– Она еще ребенок, лорд Корнуолл, – слишком юная для взрослой беседы.

– Понятно. – Он прищуривается на Санчу. – А может быть, потом потанцуем? После ужина?

– Мама, я не ребенок, – говорит она, когда mère отводит ее в детскую. – Нора и Марго вышли замуж за королей в двенадцать лет.

– Возраст значит одно для одних и другое для других. – Мама вопросительно поднимает брови: – Ты хочешь поужинать с графом Корнуоллским? И о чем же вы будете говорить? Он светский человек, а ты боишься собственной тени.

– Мы можем поговорить об Утремере, – отвечает Санча. Как бы ей хотелось отправиться в Иерусалим и пройти по следам Господа!

– И что ты знаешь про Утремер? – хмурит брови мама. – Если бы ты лучше училась, то могла бы сказать что-нибудь интересное. А так ты только наскучишь гостю своим невежеством.

Она оставляет дочь в детской и спешит назад, чтобы сесть на место, которое граф Корнуоллский предложил Санче.

Мама так остроумна и очаровательна, все это говорят. Но вскоре в детскую приходит слуга, чтобы отвести Санчу в зал. Она надеется, что ее не попросят исполнить что-нибудь перед гостем. Марго обычно развлекала гостей игрой на виоле, и мама гордилась ею, но, как она говорит, Санча не Марго. Играет на арфе только для себя и для Господа. Когда слушают другие, ее пальцы деревенеют.

В зале менестрель исполняет Kalenda Maya – опять. Санча чуть ли не слышит, как мама говорит графу, что «великий трубадур Рембо де Вакейра исполнял эту песню прямо здесь». Она всегда говорит это с такой гордостью, будто Рембо посвятил песню ей, а не какой-то другой Беатрисе. Но мама иногда почти такая же фантазерка, как Элеонора.

Она ждет Санчу с натянутой, словно нарисованной, улыбкой. Граф Ричард снова попросил дозволения потанцевать с Санчей, говорит она.

– Я и папа не можем надолго занять его внимание. Сегодня он хочет компании молодых девушек.

– Но что я скажу ему? – Она пытается высвободить руку из маминой. Но та лишь сильнее сжимает ее и смеется:

– Думаешь, он хотел побеседовать с тобой?

Когда они подходят к столу, папа предлагает сопроводить графа в гробницу Святого Жиля, чтобы получить благословение перед отправкой в путь. Граф сидит и не сводит глаз с Санчи, как птица с бабочки. Она пятится, чтобы спрятаться за маму, но та подталкивает ее вперед.

– Наша дочь необыкновенно застенчива.

– Сестра английской королевы застенчива? – улыбается он.

Санча раздосадована: почему все норовят сравнить ее с сестрами?

– Ее робость всех нас тревожит. – У мамы слегка заплетается язык, словно ей нужно вздремнуть. Она протягивает кубок, чтобы налили еще вина. – Сестры превосходят ее в находчивости и умении вести беседу.

– Однако красотой она их затмевает, – говорит граф. Он всячески старается поймать взгляд девочки, будто они играют в кошки-мышки. – Не бойтесь меня. – Его голос полон теплоты, а по ее плечам пробегает озноб в этом просторном зале. – Простите мою дерзость, но вы мне отчасти напоминаете Изабеллу, мою любимую жену, которую я недавно потерял. – Его голос срывается, словно он готов зарыдать. «Господь послал его утешить меня», – думает Санча. – Меня ободрит танец, если вы окажете мне честь.

Через несколько мгновений она кружится в руках графа[35], зардевшаяся, онемевшая, избегая его взглядов, пока наконец он не начинает говорить про Землю обетованную.

– Я отправляюсь туда завтра и не знаю, что меня ждет: муки от качки, болезнь, плен или смерть. Но мне было все равно – до нынешнего дня.

– Да направит вас и убережет Господь. Я буду вспоминать вас в моих молитвах.

Она поворачивается, чтобы взглянуть на родителей, и видит, что они смотрят на нее. Она понимает, что значат их улыбки. Ромео тоже смотрит на нее и что-то шепчет папе. Некоторые слова можно угадать по губам: «Не король. Но очень богат».

Танец заканчивается, и граф как можно медленнее ведет Санчу обратно к столу.

– Вы не должны выходить за графа Тулузского, – говорит он. – Подождите меня. Я вернусь за вами.

Он берет ее под руку и наконец доводит до стола. Его улыбка реет, как парус.

– Ваша дочь покорила мое сердце, – говорит он папе. – Будь моя воля, забрал бы ее с собой.

Мама, порозовев, будто это она предмет его вожделения, бормочет, что, как графу известно, Санча обручена с Раймундом Тулузским.

Ричард Корнуоллский смеется:

– Этот евнух, что скрывает свою неспособность произвести сына под юбкой жены?

Папа, сам имеющий только дочерей, хмурится. Граф похлопывает его по спине:

– Предоставьте Тулуза мне, мой господин. Если он хочет жену для производства потомства, папа Григорий подыщет ему другую. А для меня ваша дочь станет самым драгоценным достоянием, на зависть всем женщинам от Ирландии до Утремера.

В детской Санча ходит по кругу, обдумывая, что же произошло. Она молила Бога об избавлении от брака, а теперь ее руки добивается новый претендент.

– Хоть кто-то меня слушает? – шепчет она.

А затем бросается в часовню, где падает на колени и просит прощения за минуты сомнения, пока голос не садится так, что никто бы ее не услышал.

Париж, 1240 год

Возраст – 19 лет

Говорят, что родить ребенка – это пройти через челюсти смерти. Как будто смерть, вроде Иониного кита, поджидает, чтобы проглотить женщину в момент, когда она дает новую жизнь. Но смерть – не пассивная тварь. В день, когда Маргарита рожает долгожданного ребенка, смерть предстает чудовищем, терзающим ее своими когтями. Смерть хватает ее, как лев зубами, и трясет, раздирая мысли. Чьи-то руки вынимают дитя из ее тела, но позже она вспоминает только свои крики, от которых, говорят, шарахались лошади по всему городу.

– Позовите королеву-мать, – говорит Жизель, но Маргарита, стеная, просит Людовика – ее единственного друга в этом холодном месте. Его рука успокаивает ее горячий лоб, его молитвами она приходит в себя.

Потом она слышит речь чудовища, и говорит оно женским голосом:

– Людовик! Ты снова здесь? Константинопольский император привез часть креста нашего Господа. Ты должен сейчас же идти. Он ждет. Все равно здесь ты ничем не поможешь.

Маргарита чувствует, как его пальцы соскальзывают с ее лба, как собирается ускользнуть и ее жизнь.

– Нет! – кричит она и, открыв глаза, видит Бланку, оттаскивающую Людовика от ее ложа.

Маргаритин крик – на самом деле слабый хрип, хотя ей мнится, будто она рычит тигрицей, – остается незамеченным, однако Людовик неуверенно оборачивается к ней. Маргарита призывает все свои силы и стонет:

– Королева-мать, зачем вы здесь? – Глаза Бланки, окаймленные красным на фоне белил, глядят на Маргариту, как на призрака. – Мало вы мне уже навредили?

– Она бредит, – говорит Бланка. – Ее жизнь уже в руках Божьих. Пошли, дорогой. Тебя ждут дела твоего королевства.

Людовик целует Маргарите запястье и складывает ей руки на груди, словно она уже покинула этот мир.

– Злобная ведьма! Убийца! Обманщица! – А Бланка, обеими руками схватив Людовика за локоть, тянет его к двери. – Где твоя христианская любовь? Ты не подпускала ко мне мужа четыре года и теперь забираешь его в час испытаний. Почему? Ты ревнуешь? Хочешь оставить его для себя?

Зала гудит от шепота. Боже, сколько человек собралось посмотреть на ее смерть? Нет, не так – они пришли посмотреть на рождение. Ее малыш…

– Она бредит, – повторяет Бланка.

– И все-таки она говорит правду, – шепчет Жизель и просовывает свою ладонь в руки Маргариты.

– Ты обвиняла меня в бесплодии, когда бесплодна сама, – продолжает та. – Людовик! Пожалуйста, не уходи, а то я умру.

Бланка смотрит прямо перед собой, но Людовик обер-нулся. На мгновение Маргарите чудится, что он сейчас бросится к ней и схватит за руки, наконец отвергнув свою мать. Но ему не под силу сделать выбор между ними – по крайней мере, в первый момент. Его глаза смотрят на Бланку с мольбой, прося прощения. Он поворачивается на каблуках и идет к выходу из залы. И только потом медленно, нерешительно возвращается к ложу жены.

– Как там наш ребенок, мой господин? – спрашивает она, когда он снова садится рядом с ней. – С ним все в порядке?

Он тяжело вздыхает. Уголки его рта обвисают.

– Что? Что-то не так? – У Маргариты прорезается голос. – О боже, только не это!

– Все хорошо, моя госпожа. – Голос Жизели успокаивает ее так же, как полные слез глаза Людовика. – Ваше дитя как ни в чем не бывало сосет грудь няни, ребенок вполне здоров.

– Тогда слава Богу! – Маргарита сжимает руку мужа.

– Вы видели его, мой господин? Он прекрасный принц?

– Ты родила мне девочку, – отвечает король, его сжатые губы силятся улыбнуться.

– Девочку! – Сладкая боль проходит по ее костям. Она поднимает глаза на Жизель. – Я хочу ее видеть.

– Я пойду и принесу ее, моя госпожа.

– Вы разочарованы, – говорит королева супругу.

По его щеке скатывается слеза. Маргарита снова сжимает ему руку, думая, как утешить, но слова не приходят на ум. Мальчик принадлежал бы ему, а девочка будет полностью ее. Наконец-то ей будет кого любить при этом враждебном дворе!

Детский плач звонко разносится по замку прекраснейшей песней, какую только Маргарита слышала. Теплая волна приливает к ее груди, и она видит в руках Жизели прекрасную крохотульку с головкой, сплошь покрытой темным пушком.

– Чудная малышка, – тихо говорит королева, нежно прижимая дочку к себе.

Та жадными ручками хватает материнскую грудь и, как птичка, раскрывает рот.

– Госпожа, для этого у нас есть кормилица, – говорит Жизель, когда Маргарита пытается дать ребенку сосок.

– Прекрасно! Пусть она придет и покажет мне, как это делается.

Потом, когда девочка присосалась, Маргарита смотрит в ее яркие глазки, благодаря Бога и святых за свою счастливую судьбу. Ее любовь теперь – это молочный ручеек, текущий сквозь ее кровь в тельце этого прелестного маленького существа. Даже скорая поступь вошедшей Бланки не может остановить это движение.

– Твое деревенское воспитание опять дает себя знать, – медленно и раздельно говорит королева-мать. – Как это грубо – обнажать грудь перед Богом и всеми!

– Но посмотрите, королева-мать, какая она красавица!

Оценивающий взгляд Бланки остается холодным. Маргарита ищет способ умилостивить свекровь. Привязанность Белой Королевы будет решающим условием для счастья дочурки.

– В этом возрасте все дети похожи на крыс, – фыркает Бланка. – А Франция по-прежнему нуждается в наследнике трона.

– Не вижу никакого сходства с крысой, а скорее, из-за темных волосиков, она похожа на вас. Смотрите, какие голубые глазки!

– Все дети рождаются с голубыми глазами.

И все же она чуть приближается к кровати. Маргарита просовывает палец в ротик малышки, чтобы оторвать ее от соска, и протягивает для осмотра королевой-матерью.

– Но у нее они по-особенному голубые – именно того оттенка, как у ее grand-mère[36]. Хотите посмотреть сами?

Бланка замирает, словно намереваясь отказаться, но как это возможно в присутствии сына? Потом, когда она берет малышку в руки, та срыгивает на платье королевы-матери.

Жизель в ужасе вскрикивает:

– Позвольте, я принесу вам полотенце, госпожа! Ой, какая нехорошая девочка – как можно плевать на свою grand-mère!

– Это в самом деле дурные манеры, – говорит Бланка, но уже воркующим тоном, и щекочет внучку под подбородком. – Нам придется учить тебя, правда? Да, придется! Да, да, да, маленькая… Как вы ее назвали?

– Сына мы бы назвали Людовиком, – отвечает король. – Но девочку? Даже не думали об этом.

– Я думала, – говорит Маргарита. – Конечно, если вы оба согласитесь.

– Надеюсь, ты не хочешь назвать ее Элеонорой. – Бланка кривит губы, словно это имя даже произносить больно. – Сестра не сестра, но она королева Англии – нашего врага. Англичане прямо сейчас готовятся вторгнуться в наши владения.

– Я хочу оказать честь не Англии, а Франции, – возражает Маргарита. Она снова берет малышку и проводит тыльной стороной пальца по ее мягкой щечке. – С вашего позволения, королева-мать, я бы назвала ее Бланкой.

* * *

Маргарита хлопает ресницами: не заснула ли она в долгом пути в Сомюр и не снятся ли ей теперь бароны, выносящие из замка матрасы и стулья и швыряющие их, как хлам, на повозки? Когда ее карета подъезжает ближе, королеву разбирает смех. Это не бароны, а слуги освобождают замок для брата Людовика Альфонса. И все же, не сон ли это? Какой-то человек, потерявший все зубы, в красном шелковом камзоле, расшитом золотыми львами, перехватывает веревкой груз на повозке; мальчик в желто-зеленой полосатой накидке, отороченной беличьим мехом, снует туда-сюда в дверях каменного château, выволакивает дорогие одежды и бросает на землю, помогая другим разодетым слугам грузить сундуки, гобелены, ковры, одежду, подсвечники, блюда, золотые и серебряные кубки, драгоценности и прочее имущество. Эти повозки, говорит Людовик, сегодня отправляются в Англию, в замок графа Ричарда Корнуоллского в Веллингтоне. Все вещи, включая одежду на слугах, принадлежат графу, который, отправляясь месяц назад в Утремер, считал и сам замок своей собственностью.