Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы

– Он приходит к тебе каждый день?

– Каждый день, когда этим не занимается с ним священник. Почти каждый день. – Его лицо красно, как и волосы. – Я никогда этого не хотел, госпожа, но королева…

– Когда это началось? Как давно?

Конюх скребет подбородок:

– Как раз перед женитьбой. Королева сказала, что его нужно пороть. Когда он был маленьким, обычно этим занимался его воспитатель, но воспитатель помер, и сначала она заставляла меня. А теперь король приходит ко мне и требует сам. Всего десять ударов в день, госпожа, не так страшно, разве что в последнее время он просил бить со всей силы, отчего текла кровь.

Маргарите становится плохо, и она отворачивается. Этот человек завтра же исчезнет отсюда, дает она себе клятву. Пусть Бланка заберет его с собой.

В детской малышки вцепляются в нее и теребят.

– Папа заболел? – спрашивает Изабелла.

Качая на руках младенца, Маргарита вспоминает безобразную хлопковую шапку короля, власяницу из козьей шерсти, что он носил под одеждой, невзирая на кровавую мокрую сыпь на шее и спине – или наслаждаясь ею; о том, как он засыпал за ужином, во время встреч, выслушивая тяжбы в суде – после ночи, проведенной на коленях, в молитвах, и один Бог знает, о чем были те молитвы. Она думает о ежедневном бичевании и пропитанных уксусом губках.

– Да, – отвечает она Изабелле, – ваш папа тяжело болен.

– И ты тоже заболеешь?

– Я выгляжу больной? – Она смеется и щекочет дочку, чтобы та тоже засмеялась. – Не беспокойся, Иза-белла, папа не заразит меня.

– А меня? Я не подхвачу его болезнь?

– Никогда.

Маргарита гладит тонкие темные волосы девочки и думает о Бланке. Она заразила своим безумием сына, но этих детей не тронет.

– Не бойся, дорогая. – Маргарита целует дочку в щеки и прижимает заснувшего сына чуть крепче. – Ничего с вами не случится. Мама обо всем позаботится.

* * *

Ее будит чья-то рука на плече. Жизель в ночной рубашке парит, как призрак; в одной руке свеча, в другой Маргаритино платье.

– Вас вызывают в покои короля, госпожа. Поспе-шите!

И вот она выбегает из своей спальни, надев платье, но не зашнуровав, шлепая босыми ногами по полу наперегонки со смертью. Однако высокая тень священника на стене, приглушенные икающие всхлипы служанки и покрывало на лице мужа говорят, что она опоздала, что проиграла гонку. Маргарита стоит над постелью Людовика, глядя на его тело, которое больше не может искупать его грехи. Душа высвободилась из него.

«Слава Богу, я дала ему наследника!» С сыном, которого нужно готовить к трону, она остается королевой Франции и может даже править, как прежде Бланка, пока молодой Людовик не достигнет совершеннолетия. Иначе бы ее отослали домой с пустыми руками. Муж не передал ей ни единого замка, а ее приданое так и не было выплачено. Кроме детей, у нее не осталось ничего, что она могла бы назвать своим.

Когда в комнату врывается Бланка и, отпихнув Маргариту, бросается на постель Людовика, ее плач звучит, как треск, словно у дерева отломили сук.

– Любовь моя! – вопит королева-мать. – Мой дорогой, не покидай меня. Вернись ко мне, Людовик. Всех мужчин, кого я любила, отбирают у меня! О, почему Господь так жесток!

Она рыдает, распростершись на его теле, и как бы ненароком стягивает с его лица покрывало. Его глаза открыты! Жизель ахает и хватает Маргариту за локоть. Бланка продолжает рыдать, прижав лицо к его животу. Его губы двигаются.

– Крест, – хрипит король.

– Святая Мария, Матерь Божья! – Слезы текут по лицу Жизели. – Это чудо.

– Крест! – повторяет он, громче.

Бланка садится, глядя на него, и без чувств падает на пол.

– Отче, дайте мне крест!

Маргарита зачарованно смотрит на почтенного духовника, Жоффрея Больёского – еще одного истязате-ля Людовика! – а тот снимает со стены грубый деревянный крест и протягивает королю. Людовик подносит его к губам, пока рядом фрейлины приводят в чувство Бланку.

– Я ухожу, отче, – говорит он, – в Святую землю сражаться за Иерусалим. Вознесите хвалу Господу за то, что позвал меня обратно.

Бланка еле стоит на ногах. Ее лицо побелело, словно она успела покрыть его белилами. Мать глядит на Людовика такими красными от слез глазами, что в мерцании свечи они кажутся горящими.

– Никуда ты не уйдешь, – говорит она. – Ты бредишь.

– Бог дал мне сегодня новую жизнь, мама. – Он садится на кровати, его голос звенит властно, чего Маргарита никогда прежде не слышала. – И я хочу потратить ее для Его славы.

– Ты должен править королевством, – умоляет Бланка. – Сам не понимаешь, что говоришь. Ты не можешь никуда уйти!

– Собери баронов, мама. Пошли за Жуанвилем.

Взгляд Маргариты мечется, как перепуганная птица, ударяясь об окна.

– Мы должны уведомить папу в Риме и начать приготовления, – продолжает король.

Зал гудит от возгласов. Жизель шикает на двух пререкающихся горничных, одна обвиняет другую в том, что та накрыла лицо короля, когда он еще не умер. Людовик посылает гонца объявить о своем решении начать крестовый поход. Бланка умоляет его передумать. А тем временем священник на латыни возносит благодарность Господу. Стоя среди всего этого, Маргарита уже не наде-ется, что Людовик узнает ее, и начинает ждать чего-нибудь – кого-нибудь – совсем другого.

– Позови портного Антуана, – говорит она Жизели по пути в свои покои. – Я собираюсь в церковь вознести благодарность за чудо, а потом хочу отпраздновать это в новом платье.

Экс-ан-Прованс, 1245 год

Возраст – 14 лет

Ее письмо мама читала долго. Она стоит у окна башни, глядя на пергамент у себя в руках, глаза бегают по словам слева направо, сверху вниз, потом возвращаются наверх и начинают снова. Беатриса, закутавшись от холода в меха, смотрит со своего кресла, как мать все сильнее хмурится, и видит сменяющиеся на ее лице чувства, как тени от облачного неба. Замешательство. Недоверие. Ужас. Гнев. Покорность. Она выглядывает наружу, смотрит на шумящий внизу народ.

– Боже! Какую ошибку я совершила.

Беатриса вся съежилась в предчувствии еще одной плохой новости. Ведь других после смерти папы не бывало. Три месяца и два дня назад, согласно ее отметкам на стене в башне, арагонцы начали ломать их ворота и бросать факелы в окна дворца. Прованские рыцари, привыкшие к упорным осадам со стороны Тулузы, пока отбили нападение, но император Фридрих, корабли которого не пустили в Марсель, ведет сюда тысячное войско по суше. В панике мама обратилась за помощью к папе в Рим. Три месяца и два дня они с матерью ждали его войска. Судя по горестному маминому лицу, папа Иннокентий ответил не так, как ожидалось.

– Мы должны подчиниться, Беатриса. – Мама подходит, чтобы сесть рядом. Ее лицо мрачно, горе застилает глаза. – Папа объявил, что ты должна выйти замуж.

– Нет!

Беатриса вскакивает и подходит к окну, видит рыцарей и Альфонсо Арагонского, который, словно неуклюжий жонглер, пытается развести под крепостной стеной огонь, но никто не смеется.

– Внизу никого, кто был бы меня достоин.

Мама издает сухой смешок:

– Похоже, папа Иннокентий согласен с этим.

Беатриса оборачивается к матери:

– Он выбрал кого-то еще? – Мать отводит глаза. – Не императорского же сына!

– Боже, нет. Его милость хочет разгромить императора, а не усилить.

– Тогда кого же? Говори!

Она выхватывает у мамы письмо. «Как брат французского короля, Карл Анжуйский вполне подходит, чтобы оградить Прованс от влияния Фридриха». Карл Анжуйский. Нос, как клюв, сардонический ум – детская дерзость в саду снова овладела ею. Сердце заколотилось.

– Этот напыщенный петух? Кричит громче всех, но умеет ли летать? Только так он сможет меня достать здесь.

Одеяло падает на пол, и она снова выглядывает в окно. Теперь она смотрит на север. В сторону Парижа.

– Это наихудший вариант для тебя. И для Прованса.

Мама пододвигает ей кресло, и Беатриса садится. Мать берет ее за руку:

– Бедная моя, дорогая, прости меня! Карл – сынок своей матери, испорченный эгоист. На свадьбе твоей сестры я слышала его похвальбу, что когда-нибудь он станет королем Франции.

– Это измена! – Беатриса не может сдержать ухмылки. Очередь Карла на трон так далека, что для его притязаний нужно, чтобы умерло с полдюжины лиц мужского пола. – Какие амбиции!

Заметив срывающийся голос дочери, мама похлопывает ее по руке.

– Высокомерие может раздражать издалека, но, как акула, проявляет все свое безобразие, когда оказывается рядом. Карл будет использовать тебя и наши земли для удовлетворения своих прихотей.

Беатриса отодвигается от матери и снова подходит к окну. Не с северных ли холмов поднимается та пыль?

– Он ничего не знает о Провансе, – продолжает мама.

«Я могла бы его научить», – думает Беатриса.

– Ему дела нет до семьи, даже до собственной, а уж подавно – до твоей.

«Я могла бы повлиять на него».

– Он хочет только сравниться со своим братом.

О, как ей знакомо это чувство!

– Он жаждет власти.

Похоже, у нее и Карла Анжуйского много общего.

Стук, громкий и звонкий, заставляет их вздрогнуть. Мамина служанка вводит в комнату Ромео, который в последние дни редко улыбается. Императорские войска, все сметая на пути, прошли через Марсель, говорит он. Они забрали в городе всю провизию и сотню лошадей.

– У них приказ перебить всех защитников и, если понадобится, всех слуг в нашем замке, чтобы добраться до Беатрисы.

Беатриса раздражена. С каких это пор ею распоряжается Ромео? Но ее мать кричит и рвет на себе волосы:

– Где же войска папы? Боже, зачем я обратилась к нему за помощью? Чья это была идея?

Ромео смотрит на Беатрису, которую так и подмывает показать ему язык. Вроде он ничего не предлагал, но она лжет:

– Это был план Ромео.

Он улыбается, но глаза его горят злобой. Ей хочется рассмеяться или еще раз выглянуть в окно. День, когда она выйдет замуж за Карла, будет последним днем Ромео в замке.

– Мама! – Беатриса хватается за каменный подоконник крошечного окошка. – Иди скорее. Посмотри!

Вдали видны клубы пыли. Темные фигуры поднимаются на холмы, а потом, как река, устремляются вниз.

– Императорское войско, – говорит мать. – Боже, спаси нас!

– Нет! – кричит Беатриса. – Видишь их флаг?

Лилии на голубом поле – флаг Франции.

– Как раз вовремя, – облегченно вздыхает мать. – Слава Господу!

– Не Господу, а папе, – говорит Ромео, стремясь закрепить за собой идею, которая теперь нравится госпоже. Беатриса смеется и отводит от него злобный взгляд.

Ей хочется прыгать и хлопать в ладоши, но лучше сдержаться, потому что об этом может прознать Карл. И она просто все шире и шире улыбается по мере того, как войско подходит ближе, а арагонцы внизу кричат и мечутся, как муравьи у раздавленного муравейника.

* * *

Позже, после того, как он всадил топор в их массивную дверь и оставил ее обломки на полу, после того, как перекинул визжащую Беатрису через плечо, а солдаты мечами проложили ему дорогу; после того, как галопом ускакал прочь и его икающий смех казался ей музыкой; после того, как он втащил ее в свой шатер, несмотря на притворное сопротивление, и ошеломил своей страстью; когда она лежала рядом с ним, теребя пальцами волосы на его груди, он рассказал ей, как перехитрил остальных претендентов, а также и стражей замка, не пролив ни капли крови.

– Я бы пошел на убийство ради тебя, дорогая, но папа запретил. А папу нынче не следует сердить. У него доступ к уху Бога и яичкам императора, и у него ключ от нашего будущего.

Но как он это проделал? Беатриса чмокает его в грудь и снова привлекает к себе. Как он пробился через охрану? Карл раздувает свои пышные ноздри:

– Я сказал им, что твоя мать обратилась за помощью к папе и что он послал меня организовать серию турниров. Победитель, сказал я, в качестве приза увезет домой тебя. – Пока его люди отсеивали участников, объясняя «правила игры», Карл позвал прованских рыцарей из замка тоже принять участие в состязаниях за Беатрису. – Они вышли – тут я и зашел.

– И все эти мужчины добивались моей руки! Почему же ты не состязался с ними? Наверняка боялся проиграть.

– Я никогда ни за что состязаюсь, моя королева. – Он наваливается на нее и прижимает ее запястья к полу, отчего она вскрикивает. – Когда я хочу чего-то, я это просто беру. А когда ты сшибла с ног моего приятеля Гийома, я понял, что хочу тебя.

Уоллингфорд, 1246 год

Возраст – 18 лет

Родить ребенка – такой тяжелый труд, и это так больно! Но ощутить тепло малыша в руках! И видеть восторг на лице Ричарда. Он щекочет подбородочек сына, а Санча смеется над косящими глазами малыша и булькающими звуками, которые он издает. Ричард не должен быть в комнате роженицы, пока она не встает, но ни обычаи, ни церковь не могут запретить ему делать то, что он хочет.