– Твой отец до самой смерти прожил в бедности. Хочешь подобной судьбы?

Чтобы достичь величия, говорил Карл, нужно действовать жестоко. Нужно убивать, или убьют тебя. Нужно предавать других – даже сестер и братьев, как они с Карлом делают сейчас в своих тайных переговорах о сицилийском троне. Этот трон уже обещан сыну ее сестры Элеоноры Эдмунду. «Но он же маленький мальчик, а Церкви нужен на троне мужчина», – объяснял Карл.

Прежде всего семья, говорила мама. Беатриса никогда не подвергала это сомнению, но теперь задумывается: какая семья? У нее сестры на двух тронах, кузены, тети и дяди – на других.

Карл говорил:

– Я – твоя семья. Я и трое наших детей, и множество других, которых ты мне родишь.

Так он отвечает, когда она просит отдать Тараскон Марго.

Правда, больше не просит. Он избавился от просьб в тот день, когда на пути из Утремера домой к нему, весь дрожа, пришел королевский камердинер Бартоломё, потрясенный, как он сказал, ужасным зрелищем: королева Маргарита выбежала голая из своей каюты с горящей ночной рубашкой, а в ее постели лежал сенешаль Шампани мессир Жан де Жуанвиль. Сказать об этом королю Людовику означало бы разорвать его сердце, а сохранить в тайне – очевидная измена.

– Я ответил ему, что он правильно сделал, придя ко мне, – сказал в ту ночь Карл Беатрисе, ковыряя в зубах после ужина. – Людовику будет легче услышать об этом от брата.

– Но ты же не собираешься сказать ему!

Но, конечно, именно это он и собирался сделать. Карл был мальчиком, когда Маргарита появилась при дворе, маменькиным сынком. Он возненавидел Маргариту, потому что ее невзлюбила Бланка, и раздражал и доводил ее, пока она тоже не возненавидела его.

– Могу себе представить, как потрясен будет самый благочестивый король, узнав, что его жена – шлюха, – хихикнул Карл. – Надеюсь, он прогонит ее без промедления. Я давно любил в своих фантазиях увидеть госпожу Высокомерие на коленях, умоляющей о прощении.

– Он ее не прогонит. Она мать его детей.

– Тлетворное влияние должно быть искоренено. А ты не знала? Она прогнала мою мать из замка за то, что та читала им Псалтырь. Что ты такая мрачная, дорогая? Так ее любишь? А вот ей на тебя наплевать.

Беатриса вспоминает прохладную ладонь Маргариты у себя на горячем лбу, влажные салфетки, которые сестра клала ей на щеки и шею, когда она рожала в удушающей египетской жаре. Заботу и – да, любовь! – в ее глазах. Вспоминает Маргаритины кровотечения в лодке, которая везла их на встречу с египетской царицей, как она держала между ног полотенце, отжимала кровь в речные воды, а потом снова заправляла его в шаровары. Вспоминает, как гордо стояла она перед царицей Шаджар ад-Дурр, держась царственно, хотя и смертельно бледная, потому что ее кровь была на полотенце. Она спасла жизнь малютке Бланке и Людовику и не заслуживает изгнания, что бы ни думал Карл.

– Не говори королю про Маргариту и мессира Жана. Пожалуйста, Карл.

Он наклоняется, чтобы заглянуть под стул, поднимает подушку.

– Я ищу мою жену, прекрасную и безжалостную Беатрису Прованскую. Ты ее не видела?

– Карл, пожалуйста. Она моя сестра.

– И тогда она перестанет приставать к тебе с Тарасконом? Без королевства у нее не будет никакой власти. Папа Иннокентий швырнет ее петиции против нас в огонь. Только ради этого стоит огорчить моего брата, пусть его сердце и разорвется.

Он причмокнул, будто смакуя изысканное блюдо.

– Тебе не придется разрывать брату сердце, чтобы удержать Тараскон. – Она достала из стола пергамент, только что свернутый, с оттисками своего перстня-печатки на воске. – Я написала это письмо папе Григорию в поддержку притязаний моей сестры на Тараскон. И не посылала его, боясь твоей реакции.

– Мудрое решение.

– Как наследница Прованса, я могу дать указание папе передать Маргарите ее приданое. Я свидетельствую, что отец составлял завещание в предсмертной агонии, когда его ум помутился. По всей вероятности, он собирался оставить Тараскон ей, так как соблюдал свой договор с Францией, но в том состоянии забыл свое обе-щание.

– Как досадно.

Карл хватает документ и бросает его в огонь.

– У меня есть копия. Несколько копий. Одна из них вот здесь, – она стучит себя по лбу. – Я могу написать еще и еще – больше, чем ты можешь уничтожить.

Карл сердито смотрит на нее. Потом глубоко вздыхает. После отъезда из Акры четыре года назад она постоянно переживала за Маргаритино приданое. Застывший в глазах сестры упрек в предательстве и ее прощальные слова «Ты не одна из нас. И никогда не будешь» по-прежнему преследуют Беатрису. Сестра произнесла их в злобе, но в них есть толика правды. Как будто она выговорила их на своем с другими сестрами языке, который она, Беатриса, не может понять: на языке любви. «Семья прежде всего». Чтобы соединиться с сестрами, ей нужно научиться их языку. Ее письмо папе в Рим стало бы первой попыткой.

Но теперь все отменено. Если она не добьется Тараскона для Маргариты, ее желание стать настоящей сестрой никогда не сбудется. Сестры будут противостоять ей, зная, как известно и ей, что папа всегда соблюдал свои обязательства. И все же, если хочет, чтобы Карл молчал про Маргариту и ее рыцаря, то должна предложить ему что-то взамен. Чтобы спасти честь сестры – и защитить от тюрьмы, – нужно отказаться от Маргаритиной любви.

– Я не отправлю письмо, пока ты будешь молчать о Жуанвиле и моей сестре, – говорит Беатриса. – А ты должен велеть и Бартоломё придержать свой болтливый язык. Если я услышу сплетни…

– Я-то умею хранить тайну. А ты?

– Я никогда не распускаю сплетен о сестрах.

– А о муже? Мне бы не хотелось, чтобы кто-то узнал, что моя жена заставила меня подчиниться. Если ты поклянешься, что не скажешь о нашем договоре ни одной живой душе – даже Маргарите, – то я сохраню в тайне неверность твоей сестры.

И вот в страхе она приезжает в королевский дворец в Париже, чтобы впервые со всей семьей отпраздновать Рождество. Она надеялась дать Маргарите копию своего письма в Рим в качестве рождественского подарка. Сколько раз она представляла себе радость на ее лице, на лицах всех сестер, когда проявит к ним любовь. Теперь этому не бывать. Они всегда будут считать ее испорченной Беатрисой, думающей только о себе, прованской Клеопатрой. «Семья прежде всего». Потеряв сестер, она должна побеспокоиться о детях. Подумать о будущем своего малыша Карла и помочь мужу Карлу построить империю для них всех и будущих поколений – начав с Сицилии, которой Карл продолжает домогаться несмотря на то, что папа уже провозгласил сицилийским королем Эдмунда.

– Этот маленький болезненный горбун просто проморгает те возможности, которые открывает Сицилия, – говорит Карл. – А я, моя дорогая, воспользуюсь ею как воротами на Восток.

Он хочет Иерусалим, он хочет Константинополь, он хочет империю больше, чем римский папа боится даже подумать. И он хочет видеть рядом Беатрису, чтобы, по его словам, сражалась вместе с ним и правила вместе с ним как величайшая императрица в мире. Ему стоит только произнести это, и она набрасывается на него, молотя руками и ногами, как пловец на гребне волны – и страсти. Беатриса любит амбициозных мужчин.

Теперь, когда они катят в своей заляпанной грязью карете – от холодного дождя дороги раскисли, – она видит из окошка разукрашенные кареты сестер у дворца: красную, с английским флагом, с резными белыми розами и позолоченную, внутри обитую блестящей голубой материей; и Санчину карету, еще пышнее, золотую внутри и снаружи, усеянную драгоценными камнями. Ее собственная маленькая карета из полированного дерева пяти разных цветов с золотыми украшениями и петлями кажется по сравнению с ними чуть ли не дешевкой. «Это не состязание», – слышит она в ушах голос матери. Но что могла знать мама, с ее семью братьями, о соперничестве между сестрами – особенно королевами?

Это соперничество более лютое, чем кто-либо может подумать – кроме Беатрисы и, конечно, Карла, который вырос в тени царственных братьев, так же как она росла в тени своих сестер. Маргарита мнит себя ловким политиком, но она не понимает правил игры. Сразу же, пока не остыла папина кровь, ей следовало послать войско и захватить Прованс. Правда, в то время она не была настоящей королевой Франции. И то, как проявила себя Маргарита в Дамьетте, заставляет Беатрису порадоваться, что не была. Она никогда не забудет, как Маргарита вела себя в то ужасное время; на самом деле Беатрисино самое страстное желание – быть похожей на нее, стать сильной, мудрой и преданной своей семье.

Она видела сестру в последний раз всего несколько месяцев назад, когда французские корабли, возвращаясь из Утремера, причалили в Марселе. Погода тогда была приятной, если не считать холода, исходившего от каждого Маргаритиного слова. Сама она грелась, когда выходила с Жаном де Жуанвилем побродить по средиземноморским пляжам, но под Беатрисиным любопытным взглядом захлопывалась, как ворота на засов. Беатриса чуть ли не слышала лязг запора. Ее письмо папе могло бы открыть этот запор, завоевать любовь сестры, – но не теперь. И никогда.

– Держи голову выше, дорогая, – шепчет ей Карл, когда они входят в королевский дворец. – Помни, кто мы такие и кем нам суждено стать.

Людовик и Маргарита ждут их на своих тронах в дальнем конце зала. Сбоку музыканты на лютнях и дудках наигрывают приятную мелодию. Помещение освещают лампы и свечи. Маргарита выглядит великолепно, с возрастом ее лицо смягчилось, кожа лоснится, глаза сияют. А может быть, ее великолепие усиливает сидящий рядом Людовик. Даже покойник показался бы живым рядом с этим бледным угрюмым существом, одетым как нищий, в унылые лохмотья, с кругами под глазами, отчего взгляд кажется удрученным и безрадостным. Беатриса опускается на колено, чтобы поцеловать его перстень, содрогаясь от прикосновения к руке с длинными слоящимися ногтями.

– Добро пожаловать, брат, сестра, – говорит король, и его голос рокочет с неожиданной силой. – С Рождеством!

– Мое любимое время года, – откликается Карл.

– Правда? – оживляется Людовик. – Не знал этого, Карл.

Беатриса ухмыляется. Карл не выносит ничего, связанного с Рождеством, но хорошо знает своего брата.

– Будет всенощная? – спрашивает он. – Как чудесно.

Маргарита спускается с трона, чтобы обнять сестру.

– Между сестрами нет нужды в церемониях, – говорит она.

Ее голос звучит спокойно, гладкое лицо лучится дружелюбием. Она распознала любовь, думает Беатриса.

Маргарита поворачивается к Карлу:

– Добро пожаловать, Карл. Мы увидимся на пиру вечером. Наши повара готовят жареную утку, которую ты всегда обожал.

Беатриса и Карл переглядываются. Где Маргаритин гнусавый тон, будто кто-то зажал ей нос? Где ее кислая гримаса? Она продевает Беатрисину руку в сгиб своего локтя и ведет ее вверх по ступеням, ее голова высоко поднята, плечи откинуты назад. Царственно.

В Маргаритиной спальне с кресла встает Элеонора, смеясь над Беатрисиным выражением лица.

– Я ужасно растолстела, – говорит она. – Катерина родилась больше года назад, а я все еще как беременная.

– С годами становится труднее потерять вес ребенка, – замечает Маргарита. – Уверена, что уже никогда не увижу свою талию.

Маргарита подводит Беатрису к своей кровати, где лежит Санча.

– Сядь, дорогая. Не дай легкой головной боли испортить тебе радость.

– Ты не понимаешь, – отвечает Санча. – Я болею от замужества за Ричардом.

– Замужество – дело нелегкое, – замечает Элеонора.

– Но ты, похоже, не страдаешь.

– У нас с Генрихом были судебные разбирательства.

– В прошлом году он изгнал ее из Лондона, – сообщает Маргарита.

– Он сказал, что я слишком деспотична, – ухмыляется Элеонора. – Можете такое представить?

– Ричард жалуется на другое, – говорит Санча. – Он зовет меня клушей.

– Ты всегда была робкой. Он этого не знал, когда женился? – спрашивает Беатриса.

– Мама его отвлекала, чтобы не заметил, – отвечает Элеонора. – Пока он смотрел на Санчу – насколько я помню, постоянно, – мама развлекала его своими разговорами.

– А ему запомнилось, что все эти умные вещи говорила я. Он все время спрашивает меня, куда делась та Санча, другая, острая на язык.

– Я тоже удивляюсь, куда делся тот мужчина, за которого я выходила, – строит гримасу Маргарита. – Людовик был королем, а стал мучеником. Все время проводит, придумывая пытки богохульникам и еретикам, – как будто вечный ад недостаточное наказание, – и бичует себя за провал в Утремере.

– Да уж, веселое было время, – говорит Беатриса. – Ты никогда не жалеешь, что спасла ему жизнь?

– Ты спасла жизнь королю? – восклицает Санча.

– Она не дала захватить Дамьетту, хотя в это время рожала, – сообщает Беатриса. – А через два дня отправилась на лодке вверх по Нилу и договорилась с египетской царицей, чтобы та освободила Людовика. Вы бы ее видели! – Она улыбается Маргарите. – Людовик, наверное, был впечатлен. Ты теперь правишь вместе с ним?