У Симона иссякло терпение, он готовит мятеж, и Элеонора не может его в этом упрекнуть. Генрих отказался платить деньги, которые по справедливости полагались Симону и его жене Элеаноре. Но можно ли критиковать Генриха за упрямство? Симон своим язвительным языком сам настроил его против себя. Когда Элеонора отказалась продолжать споры с королем по поводу него, он обратил свой сарказм и против нее. Теперь Монфор злопыхает, называет «иностранкой», что смешно, учитывая его французские связи, и обвиняет ее в своем фиаско в Гаскони. Она, мол, поддержала предводителя мятежников, своего гасконского кузена. А она сделает все для продвижения интересов своей семьи, даже в ущерб Англии. Но, конечно, не может спорить с Генрихом, как и не в силах помочь Симону. Генрих любит ее, но его гордость не уступает в силе его любви. Он настаивает на верности. «Если хочешь быть моей королевой, то должна работать со мной, а не против меня». Ей пришлось сказать «да», иначе он бы навсегда удалил ее от своего двора. Теперь при несогласии с ним она не высказывает свои возражения публично и старается скрывать неудовольствие, когда он игнорирует ее советы – что случается редко.

Симон виновен в том же самом преступлении, в котором упрекает ее, – в эгоизме. Отозванный из Гаскони, затем посланный туда вновь, чтобы спасти герцогство от мятежников, Симон петухом распускает хвост перед советом баронов, хвастаясь своими заслугами перед королевством и злословя на короля. Он обвиняет Генриха в растрате Элеанориного приданого, хотя обещанные ей земли и деньги разделили между собой родственники Уильяма Маршала. Требует, чтобы Генрих вернул ему Пембрук, хотя законные права на замок имеет Уильям де Валенс. Требует, чтобы Генрих тратил на его расходы в Гаскони больше, чем решил суд.

Элеонору все сильнее беспокоит, что бароны один за другим переходят на сторону Симона. Он говорит им то, что они хотят услышать: будто «иностранцы» захватили богатства, которые должны принадлежать им, что «иностранная» королева и «чужаки» – братья короля обогащают своих родственников за счет англичан. И главное – он возглавляет сопротивление каждому новому налогу, который Генрих пытается ввести; говорит, что Англия должна запасать деньги для Англии, а не тратить на «иностранные» земли, такие как Гасконь и Сицилия.

И тут же, заняв внимание баронов внутренними делами, отправляется во Францию восхвалять короля Людовика и делать нелестные замечания по адресу Генриха. Пока что, по словам Маргариты, такая тактика не приносит ему успеха. Людовик и Генрих как братья в их общей любви к Богу, искусствам и архитектуре. Собрать их вместе на Рождество – самая удачная идея из всех, что когда-либо приходила в голову сестрам. После этого мирный договор определенно будет заключен. Французская казна наконец наполнится благодаря умелому управлению Маргариты. А когда между королевствами будет мир, Франция поможет Англии, если Симон устроит мятеж. А коль скоро Генрих по условиям договора откажется от притязаний на Нормандию, Пуату и Аквитанию, бароны наконец будут удовлетворены. Сражения за проливом истощили и их кошельки, вызвав сильное недовольство, особенно с тех пор, как им пришлось защищать свои замки в Валлийской Марке[58], на границе Англии, от валлийского лорда Ллевелина – и от восставших шотландцев.

Когда они добираются до бревенчатых ворот внушительного Эдинбургского замка, уже смеркается, лошади все в мыле от долгой скачки. Крепость построена на высоком отвесном утесе, ее башни и здания кажутся неприступными. Им не войти туда – им и лучшим английским рыцарям, включая Эдуарда и его двоюродного брата Генриха Германского, сына Ричарда. Если они не смогут взять замок, то начнут осаду.

Элеонора слышит, как у нее за спиной Эдуард и Генрих Германский обсуждают стратегию: Эдуард узнал состав греческого огня, и ему не терпится применить его.

Но Маргарита может быть в опасности. О ней ничего не слышали с тех пор, как врач Реджинальд Батский прислал известие, что их дочь в самом деле больна. «Она пребывает в подавленном настроении, отказывается вставать с постели, – пишет он, – и почти ничего не ест. Я должен потребовать сменить окружающую ее обстановку». Через два дня Реджинальд Батский умер. Поговаривали, что от яда. Неужели шотландские лорды убьют и Маргариту?

К ее облегчению, их сразу впустили – Элеонору и Генриха, Джона Монселла, а также Эдуарда, Генриха Германского и нескольких лузиньянских кузенов Эдуарда. Вскоре они уже стоят в главном зале – длинном, но узком помещении с непомерно высоким сужающимся наверху бревенчатым потолком. Правитель Уолтер Комин сидит на троне, как будто рожден для этого. Его одеяние – капюшон на голове! – было в Англии в моде сто лет назад. Глаза сверкают сталью в лучах солнца, когда он кивает Генриху, но смягчаются при взгляде на Элеонору. Во время свадьбы ее дочери Маргариты Уолтер посылал в сторону королевы лукавые приветливые взгляды и танцевал с ней, пока она не стерла ноги. Элеоноре, а не Генриху предстоит иметь с ним дело.

Для этого случая она снимает с головы ленту и заколки, позволяя волосам свободно рассыпаться на шотландский манер. Пока она говорит, Уолтер Комин облизывает губы. Они хотят аудиенции у своей дочери и короля Александра, говорит Элеонора. Внезапная смерть Реджинальда Батского встревожила их, и им нужно убедиться, что Маргарита здорова.

Правитель хлопает в ладоши, и к нему подбегает через зал юноша.

– Пошлите за молодой королевой, – говорит он, однако Элеонора прерывает его:

– Мы хотим посетить ее покои. Мы бы посмотрели, как она живет.

Щелчком пальцев он отпускает юношу и поворачивается к Генриху. Несчастья постигли Маргариту, говорит он, по вине Генриха. Ему не следовало требовать от короля Александра верности Англии. Шотландские бароны решительно настроены не позволить молодому королю дать такое обязательство.

– Он делает все, что просит ваша дочь. Поэтому мы держим их отдельно. Шотландия никогда не покорится английскому правлению.

Генрих хлопает глазами, явно не помня своего «требования» к мальчику-королю во время свадьбы. Во всяком случае, это была не его идея. На ней настояли бароны Шотландской Марки[59], желая расширить свои владения.

Страж ведет Элеонору вверх по узкой винтовой лестнице в башню замка. Маргарита, все еще в постели, щиплет себя за щеки, чтобы придать цвет, а служанки расчесывают ее длинные спутанные волосы. У Элеоноры сжимается сердце. Ее прекрасная дочь выглядит как скелет, ее щеки впали, под глазами темные пятна, руки как хворостинки. Элеонора вскрикивает, и Маргарита роняет зеркало. Они обнимаются. Девочка легка, как птичка, будто ее кости полые. Елеонора обнимает ее осторожно, боясь сломать, но Маргарита со всей силы прижимает мать к себе.

– Возьми меня с собой, – шепчет она. – Не оставляй меня здесь умереть.

– Вели своим фрейлинам выйти, – шепчет Элеонора.

Маргарита удивленно смотрит на нее, словно такое никогда не приходило ей в голову. Когда она срывающимся голосом объявляет, что хочет остаться наедине с матерью, никто не двигается. Все стоят на месте, растерянно глядя друг на друга. Явно им велено следить.

Элеонора указывает на дверь:

– Неповиновение вашей королеве равнозначно измене.

Когда они остаются одни, Элеонора садится на кровать и снова заключает Маргариту в объятия.

– Мама, – говорит та и разражается слезами. – Я знала, что ты придешь.

* * *

Лорд Роджер де Клиффорд кричит, его меховая шляпа падает (это хорошо, думает Элеонора, потому что в ней он напоминает крота), слюнявые губы блестят, лицо, как и ожидалось, покраснело. В последнее время на заседаниях баронов крик стал de rigueur[60]. Даже Симон де Монфор поддался этому и, хотя не багровеет, но сверкающими глазами смотрит куда-то за стены, как будто обозревает далекий горизонт.

– Я вижу кровь – английскую кровь, вытекающую вместе с жизнью, – кричит Роджер де Клиффорд. – Гасконь. Пуату. А теперь Сицилия! Почему мы должны платить сто тысяч фунтов за войну, которую папа ведет против Манфреда Гогенштауфена? Если дяди королевы хотят видеть на троне Regno[61] савояра, то пусть сами и платят за это. А мы больше не можем! Эти иностранные авантюры высосали из нас все до капли.

Элеонора закатывает глаза, но бароны слушают как зачарованные. Молодой граф Глостер искоса посматривает на нее.

– Да, до капли, – говорит он графу Честеру на ухо, но она слышит. – Высосали иностранцы. – Он поднимает голову, чтобы присоединиться к крикам: – Иностранцы высосали все до капли!

– Ради всего святого, – бормочет она и идет к Генриху, которому Ричард говорит:

– Конечно же, ты не ожидаешь, что я тебе одолжу денег. Ведь сам ограбил меня, отобрав налоги с восемнадцати богатых евреев.

– Они обвинялись в гнусном преступлении. Распять бедное дитя! И они отказывались от христианского суда.

– А теперь они мертвы, и их имущество досталось тебе.

– Но по твоему требованию я отпустил остальных. В том числе твоего личного еврея.

– Не собираюсь давать тебе денег на Сицилию. Я уже выложил тысячу фунтов на выкуп Томаса Савойского.

Правление дяди Томаса было непопулярно среди его туринских подданных, они посадили его в темницу и теперь требуют непомерный выкуп.

– Мой дядя все выплатит, – говорит Элеонора.

Томас обещал заплатить очередной папский взнос – с каждым новым папой приходят новые требования – для нападения на Манфреда, сына Фридриха II. Манфред провозгласил себя королем Сицилии.

– Пока не заплатим папе Иннокентию, мы не можем требовать сицилийский трон для Эдмунда.

– Если бы я собирался завоевать Сицилию, то чтобы взять ее себе, – отвечает Ричард.

– Теперь ты захотел стать королем Сицилии? – спрашивает Элеонора. – После того, как сам отка-зался?

– Моя госпожа. – Перед ней приседает в реверансе ее племянница Агнесса де Салуццо.

Санча наконец пришла в себя, говорит она. Элеонора спешит к двери, за ней, подняв юбки, ее фрейлины.

Санча лежит на кровати в спальне и тупо смотрит в потолок распухшими от ночных слез глазами:

– Я не убивала ее.

– Я знаю, дорогая. – Элеонора садится на кровать и берет сестру за дрожащую руку.

– Ты должна мне верить.

– Конечно, верю.

– А Ричард нет.

– Ричард верит лишь тому, что ему выгодно.

– Он уговорил Генриха освободить этого убийцу – Авраама, а теперь привез его в Беркхамстед снова жить у нас. – Она сжимает Элеонорину руку. – Теперь Авраам убьет меня.

– Милая Санча! Зачем кому-то убивать тебя?

– Он убил ее, чтобы спасти свою честь. А меня убьет, чтобы я молчала.

Когда у сестры появилось такое богатое воображение? В детстве это Элеонора и Маргарита писали канцоны и пели их, изображая трубадуров, или сочиняли сказки про Ланселота и короля Артура и играли роли, а Санча сидела в углу и рисовала, замкнутая в своем собственном, предположительно тупом и скучном, мире.

– Вероисповедание Авраама отвратительнее, чем все, что ты можешь вообразить.

Согласно придуманному Ричардом документу еврей задушил жену за то, что та вытирала картину «Мадонна с младенцем», которую Авраам повесил около нужника в качестве надругательства.

– Ричард не знает, что я видела, как он прелюбодействовал с Флорией, – говорит Санча, сжимая Элеоноре руку. – Он ненавидит скандалы! Он бы и мне желал смерти. Как своей первой жене.

– Изабелле Маршал? Она умерла в родах.

– После встречи с его любовницей. Жанна де Валенс никому не позволит встать у нее на пути.

Элеонора призывает все свое терпение.

– Никто не умрет. Если твой еврей убил свою жену, то это было в порыве страсти.

– «Если»? Ты тоже мне не веришь.

Элеонора встает.

– Чему я не могу поверить, так это твоим истерикам. И меня это очень тревожит. Ты должна взять себя в руки и пресечь эти дикие обвинения. Иначе сама подвергнешься ритуалу изгнания бесов, а то и хуже. – В Париже один ученый предлагал сверлить дыру в черепе одержимого, чтобы выпустить злых духов.

– Почему ты такая злая? – снова начинает плакать Санча.

Элеонора воздерживается от жалоб: сохранить Сицилию для Эдмунда – заплатить папе – Элеонора и Генрих должны попросить у Маргариты и Людовика денег в долг. Бароны не смягчатся, пока их возглавляет Симон. А тот начинает размахивать «Хартией вольностей», возмутительным набором ограничений на ее и Генриха способность править. Этот документ составили люди, которых заботит лишь собственное богатство. Она и Генрих, конечно, откажутся подписать эту хартию, как бы Симон ни угрожал «последствиями». И еще одна печаль, вырисовывающаяся даже по ночам, – болезнь дочери Катерины. Сначала бедняжка родилась глухой, а теперь начала слепнуть. Нервозность Санчи кажется чрезмерной, тем более что Ричард уже все ей объяснил.

– У меня куча дел, – говорит Элеонора. – Нет времени вытирать твои слезы.

– Мы же сестры. И должны помогать друг другу.