Рассудок покинул его? Он словно смакует взгляды и перешептывания, вызванные его самоуничижением. Удивление или насмешки – ему все равно. Главное – привлечь к себе внимание.

– Не ко мне, – говорит он, – а к нашему страдающему Господу.

Прекрасно. Пусть делает что хочет, но он не может умалить ее достижения. Мир с Англией практически заключен, и опустошенная французская казна скоро наполнится. Таковы достижения королевы на сегодня, ее и Элеоноры: подписание наконец договора между двумя великими державами.

– Вы можете выказывать смирение, но в то же время быть ухоженным, мой господин, – говорит она. – Позвольте своим слугам хотя бы привести в порядок вашу прическу и бороду для церемонии. Оживите для такого случая! Мы порадуемся миру с Англией впервые за двести лет. – Он сердито смотрит, пока она не добавляет: – И на празднике к нам присоединится университетский богослов Фома Аквинский.

– Да! – загорается он. – Молодой философ Альберта Великого. Я слышал, он только что написал новый трактат. Надеюсь, прочтет его нам.

И все же, когда Людовик прибывает на церемонию, он выглядит как всегда – нечесаный и в дерюге. Звуки труб вызывают радостные крики у бегущих по обочине дороги горожан, в воздух летят цветы. Люди выкрикивают имя Людовика, но очень редко – королевы. Это поклонение было прерогативой Бланки: Маргарита – не Белая Королева. Иначе Людовик бы сегодня выглядел королем Франции, а не забитым рабом.

Элеонора позади него выглядит потрясающе, хотя ее платье попроще. Ей не нужен блеск, чтобы, как всегда, затмить Маргариту. Седина лишь начинает пробиваться в ее волосах серебряными нитями, вплетенными в темные кудри, дерзко выбивающиеся из-под шляпки – и, родив лишь пятерых детей против Маргаритиных десяти, она, как обычно, стройна в своей красной, усыпанной алмазами тафте, алых шелковых чулках и серебристых туфлях. Вся в красном, она подобна цветку, несмотря на бледность щек, которую Маргарита заметила в последнее время. Интриги Симона де Монфора сказываются на ней и короле Генрихе, который выглядит понурым даже в своем веселом зеленом с золотом наряде.

Маргарита знает Симона. Она слышала, как он стонал, жалуясь Людовику на свою горькую долю зятя английского короля. Бедняга! Безземельный третий сын, обреченный на унылый духовный сан, он стал благодаря великодушию Генриха графом Лестера, предводителем совета баронов – и самым громогласным хулителем короля. Он напоминает избалованного домашнего зверька, который просит еды, а потом кусает кормящую руку. Будет удивительно, если он скажет что-то новое во время завтрашних судебных слушаний с ее участием – но она также знает, что лучше не придавать большого значения его инсинуациям. У Симона де Монфора много влиятельных друзей в Англии, в то время как Генрих нажил грозных врагов. Возвращение из Германии Ричарда Корнуоллского как нельзя кстати.

Ричард никогда не выглядел таким счастливым, его роскошная корона очень ему идет, как и царственные одежды на его широких плечах. Санча же выглядит так, будто тяжелые немецкие одеяния весят слишком много для ее изящной фигурки. Ее лицо исхудало, темные круги под глазами как синяки, и все же ее замечательная красота только усилилась. Как Ричард умудряется не смотреть на нее, если весь остальной мир не может оторвать глаз? Что говорится в песне Бернара де Вентадура? Бесконечные разговоры о любви могут вызвать скуку и начать плести ложь.

Бедная Санча красива, но у нее не хватает ума, чтобы удержать внимание мужа, – это понимала мама, когда всеми правдами и неправдами выдавала за него. Раймонд Тулузский был бы хуже, а Санча была бы сейчас с ним, если бы они с Норой не сговорились спасти ее. Будь маминой заботой Санчино счастье – она бы послала ее в монастырь, как та хотела. По правде сказать, она принесла дочерей в жертву собственным интересам (даже Элеоноре, которая жаждала стать королевой, пришлось разделить ложе со стариком). Когда она говорила «семья прежде всего», то, как оказалось, имела в виду весь Савойский дом, а не самих провансальских сестер.

И все же одну из дочерей мама сделала счастливой – ту, которая меньше всего этого заслуживала. Беатриса, купающаяся в соболях и норках, с ее золотисто-зелеными, как у тигрицы, глазами, выглядит так, будто на языке у нее повисло множество сочных тайн. Однако ее последний триумф ни для кого не секрет – Прованс стал наконец ее неоспоримой собственностью! Или так она думает. И ее недавняя авантюра не секрет: теперь, когда папа забрал Сицилию у Эдмунда, она и Карл положили глаз на это королевство.

Неважно, что Элеонора и Генрих по-прежнему просят денег на войну против Манфреда. Никто не горевал больше ее сестры, когда в этом году умер дядя Томас, так и не заплатив папе Александру обещанный остаток суммы, что тот требовал. Беатриса и Карл вцепились в открывшуюся возможность – не для Эдмунда, а для себя.

Но когда Беатриса хоть пальцем шевельнула, чтобы помочь сестрам? Может быть, ее и заставили выйти за Карла, но теперь они явно заодно. Как она вообще выносит смотреть на него? Эти его вечно торчащие, как перья, длинные волосы, это павлинье самолюбование, будто не знает, что нос у него как клюв, а глаза посажены слишком узко. А его жестокость! От рассказов о нем ее пробирает дрожь: двенадцатилетнего мальчика засекли до полусмерти за то, что изобразил длинный Карлов нос. Вилланов выгнали из их домов в наказание за плохой урожай после засухи. И им некуда было пойти. Торговцев в Марселе казнили за недовольство огромным повышением налогов. Трубадуров прогнали куда подальше: Карл заявил, что музыка и поэзия, которые при дворе Раймунда Прованского ценились выше пищи, – это легкомысленные траты.

Это может быть нечестно по отношению к сестре, но Маргарита надеется, что Карлу не достанется Сицилия, потому что милым островным народом не должен править тиран. Она бы все отдала Элеоноре и Генриху, чтобы расстроить планы Карла. Однако французская казна только что восстановилась после похода на Утремер, и Людовик настаивает на откладывании каждой монеты. «Скоро нам понадобится куча денег», – сказал он загадочно.

Если его так заботит экономия, то ему следует сказать ей спасибо за договор, который должен подписать с Генрихом. После десятилетий споров о землях, что король Иоанн потерял во Франции, и нескольких лет уговоров со стороны жен, два короля наконец согласились прекратить войну. Ни тот ни другой не получит всего, что хотел: Генрих не откажется от всех оспариваемых территорий, но удовлетворится Гасконью, Сентонжем и некоторыми другими землями. В обмен Франция пообещала помочь Англии в эти трудные времена. Людовик бы предпочел, чтобы Генрих и Элеонора отказались от всех притязаний на территории по эту сторону пролива, но он тоже хочет положить конец дорогостоящим баталиям между двумя странами.

– Теперь наши дети будут как братья и сестры, как одна семья, – сказал он Генриху.

Все как одна семья… Маргарита и Элеонора, сцепив руки, вместе с мужьями направляются в пиршественный зал, их девери и золовки идут следом. Больше они не будут разделены из-за войны между их странами. Генрих и Людовик, сияя, смотрят друг на друга, как влюбленные.

В зале их ждет мама, на ней такой царственный наряд, что ее можно принять за еще одну королеву. Однако королевы не продают свой народ тирану, как это сделала мама. Маргарита напрягается всем телом, сопротивляясь маминым объятиям, ей хотелось бы вызвать молнию или снежный вихрь, чтобы предотвратить поцелуй.

– Это великий момент, и вас, девочки, будут вечно благодарить, – говорит мама Элеоноре. – После двух столетий войны во Францию и Англию наконец придет мир. Мужчины могут приписать это себе, но я-то знаю, кто проделал основную работу.

– Мы учились у лучшего учителя, мама. – Беатриса Савойская улыбается еще шире, очевидно не заметив сухости в Маргаритином тоне. – Я слышала, ты тоже подписала договор в Провансе.

Мама морщит лоб:

– Не вини меня, милая.

– Кого же мне винить?

– У меня не было выбора. Я не могла содержать мои замки, не имея дохода.

– И потому продала их Карлу.

– И Беатрисе. Ваш отец хотел…

– Он хотел, чтобы Прованс остался независимым! – Маргарита понижает голос: – А не продать его Франции за пять тысяч марок.

– В год. И я продала свою долю Беатрисе и Карлу. А не Франции.

– Но деньги пришли от короля Франции. Деньги Карла ты бы не взяла.

– Я ему не доверяю. Конечно, ты сама знаешь по-чему.

– А я не доверяю тебе! – шипит Маргарита. – Больше не доверяю. После этого.

На губах Карла мелькнула ухмылка? Он ведет Беатрису к королевскому столу? Королева несется через зал к ним.

– Ваше место здесь. – Она указывает на стол у входа, на полу, рядом с возвышением, где сядут Элеонора, Санча и их мужья.

Беатриса сужает свои желтые кошачьи глаза. Маргарита пожимает плечами:

– Мне очень жаль, но ты все еще не королева.

И неважно, что за их столом расположился человек, который тоже не король. Слева от Людовика, между ним и Генрихом, сидит Фома Аквинский, знаменитый магистр теологии в Парижском университете. Это сурового вида человек, выражение лица подчеркивается раздвоенным подбородком. Он выглядит старше своих лет из-за окруженной тугими кудрями тонзуры. Альберт Великий, который теперь в Кельне, шлет королю теплые поздравления, говорит он.

– Альберт провел немало часов при этом дворе, мы дискутировали о совместимости науки и религии, – говорит Людовик и издает смешок – редкость для него. – Он очень раздражал мою мать, да упокоит Бог ее душу.

– Женщинам нелегко понять такие материи, – говорит ученый. – Как сказал Философ[62], «женщина – это плохо сделанный мужчина».

– Плохо сделанный? – хмурит брови Маргарита. – То есть Бог напортачил при создании женщины?

Людовик вперивает в нее раздраженный взгляд.

– Боже, нет! – Маленький человечек взметывает брови. – Ничто созданное Богом не может быть несовершенным. Мы могли бы перевести слова Аристотеля как «недоделанный». Богу было угодно пропустить некоторые… атрибуты… делая женское тело ради продолжения рода. Можно сказать, что это жертва женщины мужчине.

– И отсутствие этих «атрибутов» мешает должной работе женского ума? – вмешивается Элеонора. – И все же Бог создал женщину и ее ум. Вы обвиняете его в небрежной работе?

Людовик хихикает:

– Как вы сказали, мой добрый Фома, женщины не всегда могут понять эти высокие материи. Точное мышление оставлено мужчинам, а женщины сосредотачиваются на менее сложной работе по рождению и воспитанию детей.

Маргарита задается вопросом, откуда ему что-то известно про воспитание детей, ведь на своих он обращает мало внимания.

– Моя госпожа, это не работа Бога, а влияние внешних сил портит бытие женщины. Ее суть – ее душа, если хотите, – действительно создана такой же совершенной, как и мужская.

– Внешние силы? – хмурится Элеонора. – Что вы имеете в виду?

– Несомненно, половое влечение, – говорит Людовик, бросая на нее язвительный взгляд. – Смотрите, как легко удалось соблазнить Еву в саду. Змию.

– Да, и все мы знаем, что мужчины не подвержены подобным искусам, – замечает Санча со своего места в конце стола.

Маргарита и Элеонора обмениваются удивленными взглядами. Услышать такое резкое замечание из уст Санчи – все равно что услышать воронье карканье от соловья. Для ужина она сняла перчатки и моет руки в чаше перед собой. Ее ногти обкусаны до мяса.

– Пожалуйста, еще вина, – говорит она, поднимая кубок.

Разговор переходит на добродетели – какая из них важнее всех.

Людовик предлагает смирение и справедливость. Верность, говорит Элеонора, и Маргарита соглашается, глядя на маму и Беатрису, которые молча едят, держа свои несчастья при себе. Честность, предлагает Санча, а Ричард добавляет трезвость. Доброта, резко отвечает она. Трезвость, повторяет он.

– Кажется, мы забыли терпение, – говорит Генрих, – благодаря которому после пяти лет переговоров достигнуто сегодняшнее согласие.

Маргарита скрывает улыбку. Дело так медленно продвигалось как раз из-за несговорчивости Генриха насчет Нормандии, Анжу и Мэна. Только угроза переворота со стороны баронов убедила его отказаться от неумеренных притязаний. Людовик тоже столкнулся с сопротивлением баронов, которым казалось, что он уступает слишком многое. Но, как он указал им, Генриху придется принести ему присягу вассала, поскольку договор объявляет Гасконь ленным владением Франции. «До того он не был моим вассалом, а теперь будет. Так что я приобрел вассала, и какого! – короля и превосходного человека», – сказал он. А теперь он совершит то, чего ему так хочется, к чему имеет склонность. Ежедневные бичевания и презрение к Маргарите – не единственное наследство, полученное от матери. По сигналу Людовика звучат трубы. Маргарита и он идут к своим тронам в другом конце зала, за ними следуют Генрих и Элеонора. Толпа встает. Маргарита с Жаном обмениваются улыбками, он привел с собой жену, вполне милую женщину – для тех, кто любит простушек. Потом она улыбается Сен-Полю, знаменитому рыцарю, лихо закручивающему огромный ус. Она улыбается и Тибо, королю Наваррскому, сидящему рядом со своей матерью с таким восторженным видом, словно графиня была его возлюбленной Бланкой, восставшей из мертвых. Беатриса кипит злостью, что вызывает у Маргариты удовлетворение. Она вспоминает, как много лет назад Бланка унизила Изабеллу Ангулемскую, отказавшись чествовать ее как королеву. Из-за этого Изабелла подняла мятеж; может быть, и вспыльчивая Беатриса сделает то же? Тогда у Маргариты будет прекрасный повод вторгнуться в Прованс.