- Я к метро. Юльку встречать. Мы с ней договорились, - слова Лёхи Светлана услышала, как сквозь вату. Опять взглянула на Дрона. Опять поплыла, перетекая в серую хмарь его глаз. С трудом удержалась на грани, промолвила:

- Ладно, Юр, я тоже пойду.

- Куда? - не понял Дрон.

- Домой, - она пожала плечами. - Знаешь, который час? Пока до дома доберусь, стемнеет. Родители будут волноваться.

- А зачем приезжала?

- На тебя посмотреть, в порядке ли? Вижу, в порядке.

- Нет, так не пойдёт, солнце моё. Ты ко мне приехала? - получив утвердительный кивок, он положил тяжёлую ручищу ей на плечо, ограничив свободу маневра. - Вот и пойдём ко мне. Лёху с Юлей дождёмся. Родителям от меня позвонишь, если твой мобильник случайно “сел”. Подумаешь, десять вечера! Тебе же не пятнадцать, взрослая тётенька.

- Сам ты тётенька, - поджала губы Светлана. Влекомая сильной рукой Дрона, не сопротивляясь, шла послушно к его берлоге.

Возле двери Юрка остановился. Достал из кармана ключ, вставил в замок, но открывать не стал. Развернулся всем телом к Светлане. Темнота в подъезде скрывала выражение его лица и глаз. Голос прозвучал нейтрально:

- Ты как приехала? На пару часов, по-дружески? Или…

- А можно?

- Что можно?

- Или?

Пауза длилась несколько секунд. Затем дроновские ручищи обхватили её, облапили, стиснули

- Ох, солнце моё, как я соскучился…

Через тысячу лет, выныривая из километровой толщи забытья, она вздохнула:

- Я уже взрослая тётенька, мне в подъезде не по возрасту.

Дрон наконец распахнул дверь. Широко. Настежь.

- Входи, Свет мой!

Она вошла. Новым взглядом окинув хоромы любимого, ужаснулась, охнула и помчалась искать веник, совок, тряпку. Вместо фартука повязав грязное посудное полотенце, спешным образом старалась навести косметический порядок. Неудобно Лёху с Юлей в свинарнике принимать. Юрка всячески мешал, отрывал от дела. Потом отрывисто делился наболевшим:

- Думал, убью при встрече. Раздумал. Сначала видеть тебя не хотел.

- Соскучился через день. Представляешь? К школе твоей ездил, на тебя посмотреть. Знаешь, где увидел? Обалдеть На футбольном поле.

- Рассмотрел твоего хорошего человека. Красавец. Гусар. Решил его на дуэль вызвать. Наломать бока, чтобы он тебя не мурыжил напрасно.

- Стыдно навязываться. Приеду, а ты мне: другого люблю. И куда тогда деться? Утопиться, повеситься? Посчитал, перетерплю, справлюсь.

- Та ночь, солнце моё, чумовой была. После таких ночей детьми обзаводятся. Чтоб мой ребёнок в неполной семье рос, без отца? Не дождёшься.

- Не приди ты сегодня, сам бы к тебе на днях отправился. Чего проще, взять за руку и привести сюда? Никуда бы ты не сбежала. Не любишь меня? Полюбишь со временем. Что значит “уже”? Не понял…

С минуты на минуту должны были появиться Скворцовы, а Дрон продолжал мешать, то и дело прерывая бег времени руками, губами, всем собой. Остановить его могло лишь одно средство. Светлана решительно направилась к холодильнику. Юрка сник, затосковал, попытался спрятаться в туалете. Подозрения Светланы оправдались с избытком. На полках холодильника не нашлось ничего. Даже осклизлого куска колбасы с увядшим огурцом. В морозильной камере - бескрайняя пустыня Арктики. Надо бы разморозить. Светлана сильно постучала в дверь санузла и, пародируя дроновскую манеру, потребовала:

- Хватит прятаться, солнце моё. Вылезай. Считаю до трёх.

- Зачем? - опасливо спросил Юрка.

- Возьмёшь деньги, список продуктов. Список я составила. Пойдёшь сейчас в магазин, в круглосуточный. Надо же чем-то Скворцовых кормить. А то они больше к нам приезжать не будут.

- Знай я, что ты такая командирша, - пробубнил Дрон, осторожно выглядывая из-за двери, - не влюбился бы.

Светлана в ответ улыбнулась легкомысленно. Как там Рябцев про Ковалёва говорил? Хорошее выражение. Ей подходит. Куда теперь Дрону деваться с подводной лодки?

И был вечер. С проверенными друзьями. Со скромным, но фактически свадебным застольем. С душевными разговорами. Со звонком родителям.

И была ночь. Бессонная, сумасшедшая. С распадом на атомы и возникновением из небытия. С осознанием неизбежности и правильности происходящего.

И было утро. Ясное, чистое, не развеивающее ночной дурман, но утверждающее правоту ночи.

Светлана тихо пила кофе. Любовалась поднимающимся над серыми крышами домов пока незлым солнцем. Сквозь распахнутую форточку доносилось бодрое чириканье целого хора воробьёв. Перед ней на столе, под случайно найденной расшитой крестиком льняной салфеткой остывали в щербатой тарелке неказистые сырники. Жизнь была хороша и удивительна.

- Светка! - донеслось из комнаты. - Опять сбежала, чёрт её дери! Вот и верь после этого бабам!

Послышалось шлёпанье босых ног. Всклокоченный Дрон нарисовался в дверях.

- Ой, ё! Чисто как, аж тошнит. Ты, оказывается, здесь, солнце моё? Мне не приснилось? А я просыпаюсь, смотрю - тебя рядом нет. На пол глянул - шмоток нет. Ну, думаю, это мы уже проходили…

- Ты не там шмотки искал, - Светлана допила кофе, поднялась снять с плиты джезву, налить себе ещё бодрящей жидкости.

- А где надо было? - Юрка с интересом уставился на неё

- Часть вещей я в шкаф повесила. Кое-что на стуле сложила. Кофе будешь?

- Буду. Потом.

- Потом - это когда?

И было утро. Потрясающее. Великолепное. Первое утро их новой жизни.


POST SCRIPTUM.


Малькова переменилась до неузнаваемости. Лицо, одежда, манеры - всё было нерусским, чужим. И эта улыбка, сдержанная, вежливая, за которой пустота. Неужели не рада встрече? Тогда зачем нашла? Позвонила, вытащила сюда, в Нескучный сад? Светлана от самого метро с внутренним напряжением вглядывалась в Наталью. Не до золотой красоты сентябрьского Нескучного. Ей и хотелось прийти на встречу, и не хотелось одновременно. Не знала, чего ждать от бывшей подруги. Чувствовала неловкость из-за кражи у Мальковой Дрона. Вроде бы, столько лет прошло, Натка сама от него отказалась, бросила. И всё же, и всё же… Дорожки, деревья, старики с собачками, весело галопирующая, шумная молодёжь расплывались в тумане. Ясно виделась, слышалась одна Малькова. У неё с Дроном ведь любовь была, не игры в песочнице. Перед любовью Светлана пасовала. Исходя из того, что успела понять про неё, склонялась в безмолвном почтении.

- Ну, как ты?

- Ничего. А ты?

- Тоже слава богу.

Обменялись, называется, любезностями. И опять замолчали, внимательно разглядывая друг друга. Люля советовала не ходить, отговориться неотложными делами, коих на деле хватало выше носа. Дрон вместо совета поинтересовался равнодушно: “А тебя убудет?” Она ждала, что он напросится с нею. Частенько напрашивался в сопровождающие, желая лично контролировать происходящие вокруг жены события, возникающих рядом людей. В данном случае устранился, выслушивал жену с досадливой скукой. Лёха Скворцов, узнав, бушевал раненым слоном неделю, не меньше. Как пламенный трибун, произносил обвинительные речи со всем доступным его натуре пылом. Дрон предлагал найти солидную пивную бочку, поместить на неё Лёху и пусть митингует с бочки, периодически смачивая горло обожаемой жидкостью. Во-первых, так положено - трибунить с возвышения. Устоявшаяся мировая традиция. Во-вторых, с верхотуры гневные вопли разносятся много дальше, авось, и до Мальковой долетят. Юля рекомендовала не обращать на мужиков никакого внимания, съездить на встречу с Натальей, узнать, чего она хочет. Чего? Странный вопрос. Человек не был на родине больше десяти лет. Приехал погостить ненадолго, родителей повидать. Естественно, человеку хочется со старыми друзьями встретиться, молодость вспомнить. Светлана пыталась держаться спокойно, рассуждать логично. У самой всё внутри дрожало от страха. Никакие самоуговоры не помогали. Вдруг Наталья начнёт Дрона разыскивать? Вдруг встретится с ним где-нибудь наедине? Люля когда-то сказала: “…обычно старая любовь не ржавеет…”. Юрка, конечно, детей не бросит. Но может дрогнуть душой, не устоять перед Наткой. Натка укатит в свою Германию, а Юра затоскует. Жизнь Светланы при таком раскладе в сущий кошмар превратится. Гораздо хуже, если Натка придумает периодически к Юре на свидания прилетать. Некоторые иностранцы эдаким манером живут. Неделю здесь, неделю у себя на родине. И наши знаменитости некоторые. Шляются туда-сюда, болтаются как цветы в проруби, граждане мира.

- Ты хорошо выглядишь. Пополнела, расцвела.

- Пополнеешь тут. Двоих родила. Ты, Натка, выглядишь ещё лучше. Очень молодо. Пластику делала?

- Так, пустяки, пару подтяжек.

Пара подтяжек, пустяки за неслабые деньги сделали лицо Мальковой гладким. В юности больше неровностей и морщинок наблюдалось. Холёное лицо, гламурное. Для обложки глянцевого журнала. Никакой тебе гаммы чувств. Спокойствие, безмятежность. Скажет внутренний режиссёр: “Радость”, - и растянутся губы в корректной улыбке. Скомандует: “Горе”, - сдвинутся брови, опустятся вниз уголки рта. Без полноты жизни в мимике. Красивая целлулоидная маска, не лицо. Вся российская натура Мальковой напоказ. Стать, как они. Светлана слыхала, мол, большинство немок естественность предпочитают, от декоративной косметики отказываются. В отличие от наших женщин, использующих блага западной цивилизации на полную катушку. Стоит ли таким образом молодость продлевать, красоту увеличивать? Индивидуальность служит основой для шарма. Шарм притягивает сильней красоты.

- Себе не хочешь подтяжку сделать? Самое время.

- Заняться мне больше нечем? Других забот полно.

- Вот она, российская женщина. Муж есть, детей настрогали. Чего ещё нужно? Остальное гори синим пламенем.

- Неправда ваша, тётенька. Мне многое нужно, устану перечислять. Натка, остальное - это что?

- Карьера, личная жизнь.

- Карьера - ладно. А личная жизнь - это как?

- Личная жизнь - это отдельная от семьи область. Твои собственные увлечения, друзья, внешний вид, здоровье.

- А если у нас с мужем увлечения общие, друзья общие и так далее?

- Старуха Шапокляк говорила: “Темнота-а-а!”

- Ты ещё деревней обзови.

- Точно. Деревня и есть. Хочешь дольше прожить, дольше оставаться активной, дееспособной - разграничь пространство семьи между собой и партнёром. Здесь твоё танцевальное пространство, там его, между вами нейтральная зона для детей и постели.

- Извини, Нат, у меня не партнёр. У меня нормальный российский муж. Любит детей, меня. Он не согласится ни на какие разграничения. Я сама не соглашусь. Мы с ним вроде сообщающихся сосудов.

- Да-а-а… Далеко вам пока до Европы.

- Оно и хорошо. Вы там в своих Европах совсем на индивидуализме помешались.

Как, однако, Малькова перестроилась. Говорила, что сумеет. И сумела. Удивительно. Была человеком умным, в меру добрым, в меру отзывчивым. Стала куклой на европейский манер. И ведь невдомёк ей, что эгоцентризм, пропагандируемый Европой, рядом не лежит с умеренностью и аккуратностью, с правами личности. Скорее, махровым эгоизмом отдаёт. Эгоизм ведёт к одиночеству. Не сама ли Натка когда-то пыталась эту азбучную истину Светлане втолковать? Жизнь чудно распорядилась. Светлана с тех давних пор в “плюс” пошла, Натка к “минусу” стремится. Не так разве? Может, просто рисуется Малькова? Может, хочет показать, как у неё всё хорошо, у Светланы плохо? Сама себе доказывает правильность побега в Германию. Побег от бессилия, отсутствия видимых перспектив, от российского хаоса девяностых годов, от тягостной любви с её неустроенностью. Побег из страха перед трудностями к стабильности, контролируемости, сытости. Зачем тогда вернулась? Убедиться в правильности выбора?

- В Европе, Свет, хорошо. В Европе человека уважают. Не суди о том, о чём понятия не имеешь.

- Хорошо, не буду. Но и ты о нас не суди. И ты о нас понятия не имеешь.

- Да-а-а? Что ты говоришь? Да я эту страну и этих людей получше тебя знаю.

- Ошибаешься, Нат. Это другая страна. Не та, из которой ты уезжала. И люди другие. Мы за десять лет пережили столько, сколько некоторые за двести. Ничего ты про нас не знаешь. У вас там газеты, телевидение кособоко про Россию информацию подают, узконаправленно. Создают превратное впечатление.

- Я не заметила особых перемен. Нет, вообще, перемен много. Но они чисто внешние. Содержание прежним осталось. Как мы бежали за Европой, так и бежим. По-обезьяньи.

- Мы? Ты себя всё ещё русской числишь? Поразительно.