Я увидела, как что-то блеснуло в его глазах – что-то расчетливое и жестокое, чего никак не ждешь от поэта.
– Это вовсе не безделица, – сказал он. – И у меня мало времени. Я пользуюсь удобным случаем, когда он представляется, как сейчас.
– Я скажу вам то же, что говорила и всем остальным – ларец Марии де Гиз не продается. Никому.
– Возможно, однажды, и уже в скором времени вы передумаете.
– Возможно, однажды, и уже в скором времени эти вот холмы опрокинутся в море.
Я поворотила Лилид, ударила ее по крупу хлыстом и галопом умчалась прочь.
– Я запрещаю его казнить.
Королева сидела на втором этаже городского дома графа Маршала на Замковой улице Эбердина, у окна, выходящего на городскую тюрьму. На площади перед тюрьмою был возведен низкий эшафот, на нем стояла обсыпанная со всех сторон соломою плаха. Рядом с эшафотом расположился протестантский пастор, читая по памяти стихи из Священного Писания; время от времени собравшаяся на площади толпа дружно выкрикивала ответствия. Было холодно, шел дождь, но в толпе царило праздничное настроение.
Мэри Ливингстон и я сидели по обе стороны от королевы и как могли успокаивали ее. Ее рукава смялись, когда граф Морэй схватил ее за руки, чтобы силой заставить сесть здесь, у окна, где ее могли видеть все, находившиеся на площади. То, что он физически посягнул на ее королевскую особу, показывало, как высоко он поднялся в собственном мнении.
– Я запрещаю это, – снова проговорила она. – Я королева.
– Вы дура, сестра, – отвечал на это Морэй. – А теперь замолчите.
Прошло уже пять дней после битвы на ручье Коррихи. Войска Морэя – собственно говоря, войска королевы, хотя он явно считал их своими собственными, – наголову разбили Гордонов и пошедших за ними горцев. Сам великий граф Хантли, Петух Севера, избежал позорной смерти государственного изменника лишь потому, что свалился замертво от апоплексического удара, еще находясь в доспехах, – я услыхала эту историю от Мэри Ливингстон, которой поведал ее возлюбленный, Джон Семпилл, видевший это своими глазами. Молодой сэр Джон Гордон, галантный кавалер, ловкий танцор и известный драчун, был захвачен в плен и приговорен к смерти – он должен был умереть здесь и сейчас, на глазах всего Эбердина, за мятеж, поднятый им и его отцом.
– Я не буду молчать, – сказала королева. – Как я теперь жалею, что дала вам титул графа Морэя. Но я могу и отнять его у вас, брат, не забывайте об этом.
– Только попробуйте, – ответствовал Морэй. В его голосе звучало глубокое высокомерное презрение. – И вы увидите, что я так же легко могу отнять у вас титул королевы.
Королева снова заплакала. Все видели, что она плачет от гнева, бессилия и негодования от того, что ее заставляют сделать то, чего она делать не хочет. Смерть где-то вдалеке, в сражении, когда развеваются знамена и не разобрать лиц – это было одно; а смерть вблизи, и притом смерть красивого молодого человека, которого она знала, с которым она танцевала и флиртовала, – это было нечто совершенно другое.
– Милорд Морэй, – сказала я, постаравшись придать своему тону смиренность. – Пожалуйста, будьте с королевой помягче. Ведь вы усадили ее сюда, дабы люди видели, что она одобряет казнь сэра Джона, не правда ли? Если она будет плакать и биться в истерике, вы едва ли докажете, что она согласна.
– Собственно говоря, это докажет, – промолвил Никола де Клерак, стоящий за нами на некотором расстоянии, – что все это затеяли вы, милорд Морэй, приказав казнить сэра Джона своей собственной властью, без согласия королевы.
– Я не согласна на казнь, – рыдая, проговорила королева. – Заключите сэра Джона в тюрьму, если это так уж необходимо, лишите его всех земель и титулов, отправьте его в изгнание – но не лишайте его жизни!
– Он поднял вооруженный бунт против короны, – сказал Морэй. – Толкуют, что он хотел жениться на вас, сестра, и что вы его поощряли, потому что он католик. Мы должны всем показать, что это не так, что он вам безразличен и что вы не собираетесь выйти замуж за католика и снова загнать народ в лоно старой Церкви.
– Но разумеется, для того чтобы это доказать, его вовсе незачем казнить.
– Разумеется, его надо казнить. Кое-кто болтает, что вы с ним спали.
Королева перестала плакать.
– Это ложь, – сказала она. – Как вы смеете…
В этот миг послышался вой волынок, и на площадь из городской тюрьмы вышла рота солдат с королевскими гербами на мундирах. Сэр Джон Гордон шел, окруженный ими со всех сторон, одетый во все черное и с непокрытой головой. Его запястья были связаны у него за спиной толстой веревкой, которая к тому же была несколько раз обернута вокруг его груди и плеч. Он поднял голову и тотчас увидел сидящую у окна королеву.
– Мадам, – вскричал он, – это из-за вас я умираю – неужели вы не помилуете меня ради тех наслаждений, которые мы с вами делили?
По толпе тут же пробежал ропот. Королева воззрилась на сэра Джона, на миг растерявшись от ужаса и унижения. Я подумала:
– Он пользуется моментом, чтобы отомстить ей единственным доступным ему способом.
– Никаких наслаждений не было, – проговорила она. – Это ложь. Мы с вами лишь танцевали, только и всего.
Морэй сделал знак своим людям, и те потащили сэра Джона на эшафот. Протестантский пастор заговорил еще громче, призывая осужденного покаяться, отречься от католической веры и перейти в лоно единственной истинной Церкви Господней. Сэр Джон мотнул головой и сказал пастору что-то такое, отчего тот изменился в лице.
Солдаты заставили сэра Джона опуститься на колени на солому перед плахой. Он ухитрился еще раз поднять голову и посмотрел королеве прямо в глаза.
– Меня утешает, – громко крикнул он, – что вы здесь, рядом, ибо я умираю из-за моей любви к вам. Молитесь за меня, как молятся приверженцы истинной Церкви.
Величественным жестом прирожденного дворянина и человека, который знает, как привлечь внимание публики, он положил голову на плаху. Палач, взошедший на эшафот с другой стороны, занес над головою секиру. Толпа разом завопила; секира описала в воздухе широкую сверкающую дугу и вонзилась в плечо сэра Джона, разрубив его плоть и кости с тем жутким тупым всхлипывающим звуком, с каким мясницкий топор разрубает надвое кусок говяжьей туши. Сначала крови не было. Палач выругался, выдернул топор, и наружу хлынула ярко-красная кровь.
Королева вскочила со своего кресла, шатаясь, прижимая руки ко рту и крича, крича.
Тело сэра Джона наклонилось набок – глаза его были открыты, и казалось, что он глядит прямо на королеву в последний раз. Его губы шевелились.
Палач снова взмахнул секирой и одним ударом хрустко перерубил шею сэра Джона. Голова отлетела на солому, а связанное изуродованное тело упало подле плахи; из перерубленной шеи на толпу брызнули тоненькие струйки крови.
Королева все кричала и кричала. Я схватила ее за руки, стараясь оттащить от окна, Нико ладонями прикрыл ее лицо и глаза. Граф Морэй стоял рядом, бесстрастный и невозмутимый. Резкий контраст между его царственным спокойствием и истерикой королевы был так разителен, что вполне мог быть спланирован заранее.
– Мадам, мадам, – вскричала я; мне самой сделалось так дурно, что я лишь с трудом могла поддерживать ее. – Пойдемте, мадам, не смотрите туда.
Королева лишилась чувств, и Нико подхватил ее на руки. Я не могла не вспомнить, как когда-то он вот так же поднял меня, когда я кричала и теряла сознание, вся покрытая кровью моего убитого мужа.
– Вы можете сделать успокоительные снадобья из ваших цветов, мистрис Ринетт? – спросил Нико.
– Да.
– Тогда сделайте их. Они нам понадобятся.
Глава девятнадцатая
Наилучшим успокаивающим средством для королевы было бы зелье из ее собственных цветов, но само собой, в ноябре в Эбердине невозможно было найти цветущие пионы. В огороде графа Маршала я отыскала несколько зеленых листков майорана, тимьян и валериану. Я растолкла их с медом, настояла на вине, и получилось успокаивающее питье.
Но она отказалась его пить.
Два дня она либо плакала, либо швыряла вещи на пол и в стены, либо лежала под одеялами, сжавшись в комок и крепко зажмурив глаза, и при этом отказывалась с кем-либо говорить. В конце концов я сожгла свои травы на углях в медной грелке, так что комнату наполнил легкий голубоватый ароматный дым, и положила несколько веточек тимьяна ей под подушку, чтобы сделать ее сон спокойным и отогнать кошмары. Листья шепнули мне, что все неистовство королевы – это по большей части притворство, поза, но притворство и поза странные, потому что она сама наполовину верила в истинность своих чувств. Думаю, ей надо было убедить себя в своей непричастности к страшной смерти сэра Джона.
Между тем граф Морэй спокойно занимался отъемом имущества и разрушением власти семейства Хантли на севере страны. Он велел вынести из их фамильного замка Стрэтбоджи все ценности, погрузить их на подводы, некоторые из них отправил от имени королевы в Эдинбург, но большую часть – в свой собственный недавно приобретенный замок Дарнауэй. Тело графа Хантли не было похоронено, как подобает, в соборе Элджин, а было, словно окорок, обложено пряностями и залито уксусом и отправлено морем в Эдинбург. Наш древний закон гласил, что он должен предстать перед судом Парламента, неважно, живой или мертвый, чтобы ответить за измену королеве.
Интересно, что сталось с графиней Хантли и остальными ее детьми? Граф Маршал, в чьем городском доме мы остановились, приходился ей родным братом; надо полагать, он о ней позаботился. Еще мне хотелось бы знать, куда подевалась троица ведьм. Они оказались частично правы в своем предсказании, во всяком случае, в том, что касалось графа Хантли – он действительно лежал в Эбердине в ночь после битвы, и на его теле не было ни царапины. Правда, он был мертв – он умер от апоплексического удара, – но на нем не было ни единой раны.
Щенок Сейли пребывал в блаженном неведении обо всех этих судьбоносных событиях. Он ходил за мною повсюду и был рядом в саду, наблюдая, как я рву новые веточки тимьяна, в ту минуту, когда туда зашел Никола де Клерак. После казни и обморока королевы у нас не было случая поговорить наедине. Я не могла понять, какие чувства он у меня вызывает – в саду Грэнмьюара мы оба ощутили странную близость, однако с тех пор он держался сухо, направляя все силы на то, чтобы восстановить свое влияние на королеву.
Я гадала, стоит ли рассказать ему о предложении де Шастеляра, которое тот сделал мне второпях по пути от поля битвы. Кто знает, хочет ли он и дальше помогать мне или нет.
– Ей, кажется, стало немного лучше, – сказал он.
– Мне тоже так показалось.
– Мне очень жаль, что вам пришлось присутствовать на казни. И наблюдать за битвой. Вы увидели слишком много крови, Ринетт.
Я перекрестилась. Он был прав. Но то, как он произнес мое имя, говорило, что мои дела ему небезразличны и он по-прежнему хочет мне помочь.
– Кое-что произошло, когда мы наблюдали за ходом битвы, – сказала я. – Или, по крайней мере, по дороге обратно в Эбердин.
Нико сел на корточки и почесал шелковистые уши Сейли. Сейли потерся мордочкой о его колено и блаженно заурчал.
– Что произошло? – спросил он – Простите, что оставил вас и поехал вперед – мне не хотелось оставлять королеву без присмотра.
– Шастеляр. Поэт. Он попытался завести со мною разговор о продаже серебряного ларца. Мы возвращались в Эбердин от поля битвы, и он попытался убедить меня продать ларец.
Нико поднял с земли прутик и швырнул его в противоположный конец сада. Сейли тут же бросился вслед.
– Интересно, кто его патрон. Во Франции есть две партии, у которых есть причины постараться заполучить ларец – это, разумеется, королева Екатерина де Медичи и гугеноты. Само содержимое ларца не представляет для гугенотов особой ценности, но королева Екатерина спит и видит, как бы завладеть им, поэтому они тоже хотят добраться до него, чтобы иметь козыри на переговорах.
Он ничего не сказал о третьей партии, которая тоже боролась за власть во Франции, – о семействе Гизов. Конечно, если он сам агент Гизов, то ему, скорее всего, отлично известно, что Шастеляр таковым не является.
– Он сказал мне лишь одно – что он представляет некое влиятельное лицо, – сказала я, – и что времени у него мало. Гугеноты только что проиграли сражение за Руан и отдали его католикам, верно? Так что им позарез нужно отыскать какой-то способ оказать давление на королеву Екатерину.
Сейли принес в зубах прутик. Нико взял его и снова кинул.
– Вы хорошо осведомлены, – заметил он.
– Граф Морэй и Тайный совет совещаются прямо у постели королевы. Вот и узнаешь то одно, то другое.
Он улыбнулся.
– Понятно. Ну что ж, стало быть, мы можем добавить к нашему списку возможных убийц также и гугенотов. Это значит, либо Колиньи, либо Конде, и ни один, ни другой не остановился бы перед убийством, если бы это послужило их делу.
"Читающая по цветам" отзывы
Отзывы читателей о книге "Читающая по цветам". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Читающая по цветам" друзьям в соцсетях.