Я чувствовала, что граф Морэй зорко наблюдает за мною, ожидая случая отомстить.

Мне все больше и больше не хватало Нико.

Однажды поздним февральским вечером я была в опочивальне королевы, насыпая в ее сделанную из серебра и меди грелку горячие угли из камина. Каким-то образом это сделалось моей ежедневной обязанностью, чему я была рада – ибо я радовалась любому теплу; к тому же это каждый день давало мне несколько минут уединения. Я была благодарна Дженет и Уоту за то, что они охраняют меня все то время, когда я свободна от роли фрейлины королевы, но я понимала – для них это так же утомительно, как и для меня. Поэтому я дорожила этой вечерней четвертью часа, когда я, наконец, могла побыть одна.

Конечно, если не считать Сейли. Когда я начала водить грелкой по простыне и пододеяльнику на постели королевы, он вдруг заскулил. Я удивилась. Он редко скулил или лаял – манеры у него были лучше, чем у многих придворных.

– Сейли, – сказала я, – замолчи.

Он опять заскулил, потом один раз гавкнул, засунув нос под кровать королевы. Я подумала, что там притаилась крыса или мышь – и те, и другие во множестве набежали во дворец, спасаясь от зимних холодов.

Подойдя обратно к камину, я поставила грелку на подставку и взяла кочергу, чтобы пошарить под кроватью. Когда я снова повернулась, у кровати стоял поэт Шастеляр, полностью одетый в рейтузы, рубашку и роскошный бархатный камзол, с висящим на поясе кинжалом. Сейли его, разумеется, знал и сейчас был доволен тем, что сумел выгнать его из его укрытия.

– Благословенный святой Ниниан! – воскликнула я. – Вы испугали меня, месье де Шастеляр. Не знаю, что вам здесь нужно, но лучше уходите-ка подобру-поздорову, пока я не позвала стражу. Это все-таки опочивальня королевы.

К моему великому изумлению, он вдруг подошел ко мне вплотную, выхватил из ножен кинжал и приставил клинок к моему боку.

– Я уйду, – проговорил он. – Но вы пойдете со мной. Положите кочергу на пол, мадам, и отзовите своего пса, если не хотите, чтобы я перерезал ему горло.

– Если вы его тронете, я вас убью. – Все происходящее казалось мне настолько невероятным, что я больше испугалась за Сейли, чем за себя. Я положила кочергу на пол. – Что вам от меня нужно? Я думала, вы любите королеву.

Он рассмеялся.

– Она тоже так думает. О, разумеется, в положении любимчика королевы есть свои прелести. Но мой хозяин во Франции торопит меня, так что боюсь, мне пора покинуть королеву Марию и Шотландию вообще. Пойдемте и ведите себя тихо, мадам. Вы и представить себе не можете, как трудно было поймать момент, когда вы останетесь одна.

Он схватил меня за руку выше запястья. Сейли зарычал и попятился, шерсть на его шее и спине встала дыбом.

– Но что вам нужно? Не воображаете же вы, будто сможете меня изнасиловать в самом сердце дворца Холируд, где повсюду расставлена королевская стража.

– Dieu me sauve[63], конечно нет. Собственно говоря, мадам, если вы сейчас отведете меня туда, где вы спрятали серебряный ларец Марии де Гиз, я отпущу вас, не причинив вам ни малейшего вреда.

– И что же вы собираетесь с ним делать?

– Это мое дело. Пойдемте. И смотрите, идите так, будто пошли со мной по доброй воле, не то я всажу вам этот кинжал между ребер и скроюсь, прежде чем кто-либо поймет, что произошло.

Сделает ли он, как сказал?

– Сейли, беги! – внезапно крикнула я. – Стража, сюда! В спальню королевы!

Как я и рассчитывала, Шастеляр замер на месте. Я вырвала руку и бегом бросилась за Сейли; тот выл во все горло. В опочивальню со шпагами наголо ворвались стражники.

– Он был под кроватью! – вскричала я. – Он собирался надругаться над королевой!

Они грубо схватили Шастеляра, и его кинжал со стуком упал на пол. Мне хватило хладнокровия, чтобы как следует рассмотреть его – ни крыльев на гарде, ни головы сокола с одним недостающим рубиновым глазом, – прежде чем я подхватила Сейли на руки.

– Он был под кроватью, – повторила я. Меня начало трясти. Теперь, когда опасность была позади, я вдруг испугалась больше, чем когда кинжал Шастеляра был приставлен к моему боку. Но одно я помнила твердо – если я скажу страже, что Шастеляр прятался под кроватью, чтобы похитить меня, то тут же сама окажусь под подозрением. Будет лучше, если они станут думать, что предметом его домогательств была королева.

Сам Шастеляр ничего не скажет – в этом я была убеждена.

На следующий день Шастеляра привели к королеве, но говорили они наедине, и никто так и не узнал, что они сказали друг другу. Выйдя от королевы, поэт, никому не сказав ни слова, покинул Холируд. Дворец полнился слухами. Королева пребывала в мрачном настроении; к десяти часам утра она решила поехать в Куинзферри и переплыть на пароме залив Ферт-оф-Форт, чтобы высадиться в графстве Файф. В сопровождающие она взяла Морэя, Мэри Ливингстон, жену Морэя, Эгнес Кит, – и больше никого. А нам, прочим придворным, осталось спешно собирать и паковать ее скарб и одежду и отправляться вслед за ней. Я держалась рядом с Уотом и Дженет, Шастеляра же и след простыл. Если у него есть хоть крупица здравого смысла, он сейчас едет в Англию, а оттуда отплывет во Францию.

Переплыв залив, королева галопом поскакала по побережью Файфа в замок Россенд. Мы медленно тащились за нею, обремененные вьючными лошадьми и гружеными повозками, тихо проклиная обледенелые дороги. Я везла с собою Сейли в выстланной одеялом корзинке, притороченной к седлу Лилид. Когда мы прибыли в Россенд, был уже поздний вечер, и мы закоченели от холода, проголодались и неимоверно устали.

Королева, приехавшая в замок на несколько часов раньше, была радушно встречена владельцем Россенда, сэром Джоном Мелвилом, и его ошеломленной нежданным августейшим визитом супругой и успела хорошенько согреться перед камином. После того как она переоделась в чистое платье, ей подали ужин – каплуна в миндальном молоке, ароматизированном розовой водой, и пирог с заварным кремом и грушами. Нам же, приехавшим позже, пришлось удовольствоваться ломтиками хлеба, которые мы съели, макая их в оставшийся от каплуна соус, после чего мы должны были немедля отправиться в отведенную королеве опочивальню, дабы развести в камине огонь и приготовить ей постель.

Это была просторная, обшитая деревянными панелями комната, расположенная в старой квадратной башне, со стенами толщиной в человеческий рост, окном, завешенным гобеленом, двумя смежными с комнатой чуланами и – тем, чего мы жаждали более всего – огромным камином. Один из конюхов тотчас принялся разжигать сложенные в нем поленья. К счастью, в опочивальне уже стояла удобная кровать, и я внимательно посмотрела под нею, прежде чем Мэри Ситон положила на нее любимые длинные перьевые подушки королевы, ее простыню и толстые стеганые одеяла. Я насыпала в грелку королевы горячие уголья и начала водить ею по постели; пока я наполняла грелку, потрескивающее в камине пламя согрело и мои руки.

Около полуночи королева наконец вошла в опочивальню, вслед за нею вошли также Мэри Ливингстон и леди Морэй. Ее дурное настроение прошло, она находилась в добром расположении духа и была полна планов – назавтра она собиралась поехать в Сент-Эндрюс и посетить тамошний университет. Конюх вышел; мы, фрейлины, раздели королеву и помогли ей надеть чистую ночную рубашку с длинными рукавами. Она посадила Сейли себе на колени и начала его гладить, покуда Мэри Ситон распускала ее волосы, чтобы потом расчесать их щеткой. Я повернулась к камину, собираясь снова взять грелку, и тут же, вскрикнув, отпрыгнула назад.

В дверном проеме одного из чуланов, словно повторяющийся кошмар, возник Пьер де Шастеляр.

Мы четверо: Мэри Ситон, Мэри Ливингстон, леди Морэй и я – все как одна бросились к королеве и образовали живой барьер между поэтом и ею. Леди Морэй тоном еще более ледяным, чем стылые воды простирающегося под башней моря, сказала:

– Месье де Шастеляр, вы сошли с ума? Королева уже раздета, чтобы отойти ко сну. Сию же минуту убирайтесь из этой комнаты, не то мы позовем стражу.

Королева опустила Сейли на пол и встала. Она была так высока, что могла смотреть поверх наших голов; я видела, как, встретившись с ее взглядом, Шастеляр сначала покраснел, потом побледнел. Она вытянула вперед обе руки и оттолкнула леди Морэй и Мэри Ситон в стороны. Ее ночная сорочка выглядела вполне скромно и пристойно – широкая, из плотной, теплой материи, стянутая завязками на шее и запястьях. И все же это была ночная сорочка. Однако у королевы был в ней такой вид, будто она была одета в мантию, отороченную горностаем.

– Сьёр Пьер, – сказала она, – как вы попали в этот чулан?

– Тут есть лестница, – отвечал он. Лицо его было бледно, голос дрожал. Чего же потребовал от него хозяин, которому он служит, и кто он, этот хозяин, если Шастеляр второй раз посмел войти в спальню, занимаемую королевой? – Она ведет прямо на берег моря. Я следовал за вами из Эдинбурга и дал слуге Мелвила серебряный пенни, чтобы он показал мне дорогу.

– Нынче утром я приказала вам покинуть пределы Шотландии, – промолвила королева. Голос ее звучал мягко. Она немного наклонила голову в сторону, приняв свою излюбленную обольстительную позу. Даже при всей скромности ее сорочки все в ней дышало чувственностью. – Я сказала вам, что забуду вашу дерзость и дам вам возможность уехать. Вы разбиваете мне сердце, сьёр Пьер, когда, желая меня, осмеливаетесь ослушаться моего приказа.

– Вы думаете, я здесь, потому что желаю вас? – хрипло проговорил он. – Уверяю вас, что это не так. Я желаю не вас, а мадам Лесли.

Я не увидела первую реакцию королевы на его слова, и это, пожалуй, было к лучшему. Шастеляр шагнул ко мне, сжал мое запястье и втащил меня в чулан. Оружия у него не было – по-видимому, гвардейцы королевы отобрали у него кинжал и шпагу, когда схватили его прошлой ночью. Я отбивалась от него изо всех сил – пинала его, всаживала каблуки в его ступни, пыталась выцарапать ему глаза. Он оттолкнул меня, и я бы упала в узкий лестничный пролет, не успей я схватиться за оба края дверного проема. Он снова толкнул меня вниз, и я попятилась на несколько ступенек. Я все еще была слаба после долгой горячки, вызванной «новым знакомым», и не знала, как долго смогу продолжать ему сопротивляться.

– Я знаю, кто убил вашего мужа, – произнес он грубым, громким шепотом. – Пойдемте со мной, отдайте мне ларец – и я назову вам его имя.

– Что?!!

– Я знаю, кто убийца. Я скажу вам, кто это.

– Я вам не верю.

– И тем не менее… – он крякнул, когда я ткнула его локтем в ребра. – Я говорю правду. Вы видели его кинжал? У него рукоять в виде головы сокола.

Я перестала отбиваться. Мэри Ливингстон душераздирающе вопила. Леди Морэй, истошно визжа, звала своего мужа. Мэри Ситон рыдала. Даже Сейли выл как безумный. Королева – ее голоса я не слышала вовсе.

– Говорите – кто он? – яростно вскричала я.

– Только после того, как вы отдадите мне ларец.

– Я покажу вам, где он. Но вы должны сказать…

На узкую лестницу, топая сапогами, ворвались два стражника. Они схватили Шастеляра за руки и шею и потащили его наверх, в чулан. Нет, я не могла потерять эту возможность узнать правду, только не сейчас, когда я была так близка к разгадке. Я торопливо взбежала вверх по ступенькам, крича:

– Скажите мне сейчас! Скажите!

Поэт, которого стражники грубо волокли наверх, скорее всего, даже не услышал меня.

Между тем в опочивальне королевы уже командовал граф Морэй.

– Ради Бога, – вскричал он. – Что тут за шум?

Я беспомощно стояла посреди опочивальни, не смея взглянуть на королеву. Пока Шастеляр тащил меня вниз, она ни разу не вскрикнула, не позвала на помощь. Она была бы рада, если бы он уволок меня прочь; она проявила мягкость к Шастеляру, а он вместо нее позарился на меня.

– Этот человек, – жестко сказала она, – без разрешения проник в мою личную опочивальню. Неважно, какими мотивами он руководствовался. Убейте его, брат, – вонзите кинжал прямо ему в сердце за его чудовищную наглость!

– Он вам ничего не сделал? – спросил Морэй.

К этому времени в опочивальню уже вошли Мэйтленд и сэр Джон Мелвил с женой. Внезапно комната оказалась полна народу.

Морэй взял королеву за плечи и встряхнул.

– Он вам ничего не сделал?

– Он никому из нас ничего не сделал, – твердо сказала Мэри Ливингстон. – Шастеляр – сумасшедший. В тот чулан с берега ведет лестница, и он пробрался по ней в опочивальню, потому что обезумел от любви к королеве, верно, Ринетт?

Ко мне подбежал Сейли, и я взяла его на руки и прижала к груди. Меня трясло.

– Да, – промолвила я, понимая, что Мэри Ливингстон хочет помочь королеве, стараясь успокоить ее уязвленное самолюбие и спасти ее гордость, по крайней мере, в глазах посторонних. – Он обезумел от любви к королеве.

– Убейте его, – повторила королева. Теперь она уже плакала злыми слезами.

– У вас есть что сказать в свое оправдание, месье поэт? – грозно спросил Морэй.