Элизабет Лупас - Читающая по цветам

Надо отдать ему должное – у него было красивое, сильное тело: длинные ноги, мускулистые плечи и руки, и каждый мускул был четко очерчен. Его грудь, руки и ноги покрывали волосы, густые и блестящие, словно шкура черного волка. Он не сделал ни малейшей попытки прикрыть свою наготу.

– Ну что, жена, – сказал он, – что ты теперь скажешь о своей языческой богине и ее вьющейся жимолости?

– Я бы сказала, что вы избежали ее визита.

Он засмеялся. Если злобный волк может быть самодовольным, то он всем своим видом выражал горделивое самодовольство.

– А еще я сказала бы, что она живет в Грэнмьюаре уже тысячу лет и проживет там еще столько же, и если вы думаете прибрать Грэнмьюар к рукам, то вам было бы лучше заключить с нею мир.

– Я никогда не иду на мировую с бабами, хоть с богинями, хоть с Евиными дочками. Эта твоя Зеленая Дама покорится мне, как покорилась ты.

– Вынужденная покорность никогда не бывает искренней.

Он снова засмеялся.

– Я буду принуждать тебя к покорности, покуда ты не забудешь все, кроме того, что я твой господин, и в конце концов ты будешь пресмыкаться передо мной и умолять забрать у тебя ларец старой королевы.

– Я никогда не отдам вам ларец. – Произнося эти слова, я посмотрела на него и подумала: «Да, он у меня, и если ты предашь Роутса и Морэя, я, может статься, и отдам его тебе; кто знает? Но я никогда не стану пресмыкаться ни перед вами, ни перед кем-либо другим».

Он рассмеялся. Я видела, что он догадался о моих мыслях и заинтересовался.

Повернувшись к двери, он крикнул, чтобы принесли горячей воды и завтрак. Я отвернулась и опять начала смотреть в окно. Он умылся и оделся. Я слышала, как лязгнула сталь, когда он застегивал пряжку пояса, на котором висели его кинжал и шпага. Я успела положить ключ обратно в его кошель, и, если Джилл меня не выдаст, он никогда не узнает, что я выходила из комнаты и сходила вниз.

– Я проведу день как обычно, на службе у милорда Роутса, – проговорил он, жуя грубую овсяную лепешку и запивая ее элем. – Сиди в комнате. Я велю караулить дверь, так что не вздумай куда-нибудь улизнуть. Только попробуй, и я взгрею тебя до полусмерти, и плевать мне на твой ларец.

– Я не буду пытаться бежать. Да и куда мне идти?

Он посмотрел на меня. Я подумала: «Интересно, а сам он ощущает ту пустоту, которую я вижу в его глазах, или же он считает, что все остальные так же пусты, как и он?»

– Если хочешь, можешь кликнуть, чтобы тебе принесли горячей воды, – сказал он. – Похоже, бабам все время требуется горячая вода и мыло. И Джилл принесет тебе пожрать.

Я ничего не ответила. Складка между его бровями сделалась глубже, и он молча вышел вон.

Горячая вода. Спасибо тебе, Зеленая Дама, – горячая вода и мыло!

Я подождала, чтобы увериться, что он действительно ушел, потом подошла к двери и позвала Джилла. Он охотно принес мне горячей воды, чистые полотенца и банку пахнущего розмарином мыла. «Господи, откуда он его взял? – впрочем, это не мое дело!» Я разделась донага и мылась очень долго, пока мыло не кончилось, а вода не остыла. Отдушка из розмарина была целебной и успокаивающей. Я протерла сырой губкой мою амазонку и нижнее белье и вытерла полотенцами волосы. Затем я оделась, заплела и заколола волосы и снова позвала Джилла. Он тут же принес мне горячие свежие овсяные лепешки, заварной крем из яиц и горячий пряный напиток из вина.

– Джилл, – сказала я, – после того как я поем, мне хотелось бы поспать. Не мог бы ты послать кого-нибудь ко мне, чтобы предупредить меня до того, как… хозяин… поднимется в комнату?

– Я постараюсь, хозяйка. Я сам буду поглядывать, не вернулся ли он, и пошлю наверх Бел, чтобы она вас разбудила.

Его нисколько не озадачило, почему я не хочу, чтобы Рэннок Хэмилтон застал меня врасплох.

Я проспала всю остальную часть утра и большую часть дня.

Меня разбудил тихий стук в дверь. Мне снилась старая садовая стена в Грэнмьюаре, вся заросшая вьющимся пасленом сладко-горьким и …но остальная часть сна растаяла, прежде чем я успела ее понять. Я торопливо соскочила с кровати и подошла к двери.

– Мистрис, хозяин идет сюда, – сказала маленькая, тощая, чумазая девочка лет десяти-двенадцати. – Джилл, значитца, попросил меня упредить вас.

– Спасибо, Бел, – сказала я и пожалела, что у меня нет пенни, чтобы дать ей. Но она не стала ждать, а сразу сбежала вниз по лестнице и скрылась из вида.

Я снова села на стул у окна в той же позе, в которой он меня оставил. Через несколько минут он вошел в комнату, крича, чтобы ему принесли вина. Он выглядел донельзя довольным собой.

– Хорошо вернуться домой, – сказал он, – когда тебя там ждет жена. У меня для тебя есть новость.

– Какая новость?

– Граф Морэй и милорд Роутс отвели мне отдельные покои в Холируде. Две комнаты и места в конюшнях и…

В эту минуту вошел Джилл с кувшинчиком вина и двумя кубками.

– Мы теперь будем жить во дворце, Джилл, – сказал Рэннок Хэмилтон. – Что ты об этом думаешь?

– Все мы? – спросил мальчик. – И лошадки тоже?

– Все, и лошади тоже. Собственно говоря, тебе придется заботиться еще об одной лошади – о кобыле твоей новой хозяйки.

Я закрыла глаза и помолилась, чтобы Джилл не сказал чего-нибудь о Лилид и не проговорился, что я уже беседовала с ним нынче утром. Но он оказался куда умнее, чем я думала. Осторожно налив в кубки вино, так что не пролилось ни капли, он сказал:

– Это хорошо, хозяин, и готов побиться об заклад, что во дворце конюшни лучше, чем тут.

– Это точно. А теперь выметайся отсюда. Через час или около того принеси ужин.

– Слушаюсь, хозяин.

Рэннок Хэмилтон протянул мне один из кубков, потом одним глотком осушил свой.

– Ну как, ты довольна? – сказал он. – Ты теперь снова окажешься среди твоих знакомых, бонтонных дам и господ, побыв вдали от них только денек, а вместе с тобой и я поимею с ними дело.

Я пригубила вино. Оно было дешевым и кислым.

– Я не хочу снова оказаться среди них, – вымолвила я. Я не знала, как посмотрю им в лицо, им всем, королеве и ее придворным, и увижу в их глазах, что они знают – отныне я собственность Рэннока Хэмилтона.

– Я думал, ты будешь довольна, – сказал он. Складка между его бровей углубилась.

– Ну, хорошо, я довольна, – согласилась я и отпила еще вина. – А как насчет моих собственных слуг, Дженет Мор и Уота Кэрни? Они вернулись в Эдинбург из Лохлевена? С ними все в порядке? А Сейли, мой охотничий щенок?

– Они в Холируде. Твоя служанка сегодня вечером перенесет твою одежду и сундуки в мои покои. Она говорит, что твой пес все время скулит и ночами ходит по комнате, все ищет тебя.

– Спасибо, – сказала я, и его лоб немного разгладился. – Что ж, хорошо.

– Через год или два граф Морэй станет регентом, вот увидишь – королева махнет хвостом и уедет в Испанию, чтобы выйти замуж за чокнутого сына короля и когда-нибудь стать тамошней королевой. – Он снова наполнил свой кубок. – Тогда милорд Роутс вознесется на такую высоту, что закачаешься, а я буду его правой рукой, потому что я родич его жены. Потому-то он и хочет, чтобы я был у него под боком.

– Он хочет, чтобы вы были у него под боком, потому что не доверяет вам. Они оба вам не доверяют. Они боятся, что вы узнаете, где я спрятала ларец, и заберете его себе, именно поэтому они хотят, чтобы вы были рядом, там, где они смогут за вами следить.

Он выпил второй кубок вина. На его лице отразилось сомнение, и я почувствовала мстительную радость, оттого что мне удалось его озадачить.

– Я докажу им свою преданность, – сказал он.

– Возможно.

– Ты скажешь мне, где ларец, и я отдам его милорду Роутсу, в собственные руки. – Он начал расстегивать пуговицы своего камзола. – Ты мне скажешь.

– Нет, не скажу.

Я отвела от него взгляд, потом искоса посмотрела на него. «А может, и скажу. Может быть, ты сам, собственными силами, сумеешь вознестись на такую высоту, что закачаешься, если только трижды подумаешь, прежде чем отдавать ларец в руки Роутса. Как ты думаешь, тебе понравится зваться графом Кинмиллом?»

– Ты мне скажешь, – повторил он. – И ты прекратишь толковать про всяких там Зеленых Дам и жимолость и заниматься своей цветочной магией.

Откуда ему было знать, что утром я уже пыталась заняться цветочной магией, но у меня ничего не вышло. Цветы покинули меня. Откуда ему было знать, что я все равно буду всем сердцем и всей душой молиться Зеленой Даме всякий раз, когда он будет прикасаться ко мне.

Больше я ничего не сказала. На сегодня я посеяла достаточно семян сомнения. Я допила вино, превратила себя в затейливую механическую куклу без чувств, без страхов, и вновь сняла с себя одежду.

Девять дней спустя – я знала, что их было именно девять, потому что считала их, один безрадостный день за другим – Рэннок Хэмилтон принес мне придворное платье: корсаж и рукава, нижнюю и верхнюю юбки, все, сшитое из темно-синего бархата с разрезами, отделанными внутри бледно-бирюзовым шелком. Бархат был расшит золотыми нитями, жемчугом и горным хрусталем; к платью прилагался головной убор из такого же синего бархата, с вышивкой из крошечных жемчужин в форме значка – символа Грэнмьюара, и длинное прозрачное покрывало – такое же носила и королева.

Придворный наряд означал, что мне придется возвратиться ко двору.

– Где вы взяли деньги, чтобы все это купить?

– Я не какой-нибудь нищий, – отвечал он. – В Кинмилле у меня есть стальной ящик, полный золота.

«Вероятно, награбленного», – подумала я.

– Когда вы возьмете меня ко двору?

Он посмотрел на меня и ухмыльнулся. Он отлично знал, что для меня это будет мукой, и предвкушал мое унижение.

– Завтра, – ответил он. – И я ожидаю, что ты будешь радостно улыбаться королеве и скажешь ей, что я лучший из мужей.

В маленькую комнату, где королева обычно ужинала, нас проводил граф Роутс.

– Мадам, – торжественно сказал он, – позвольте мне представить вам родича моей жены мастера Рэннока Хэмилтона из Кинмилла и его супругу Марину Лесли, дочь и наследницу Патрика Лесли из Грэнмьюара.

Я посмотрела королеве прямо в глаза. «Я не выкажу страха, и я не выкажу почтения, и я никому не дам увидеть стыд и душевную муку, от которых у меня по всей коже ползали мурашки, пока все в комнате глазели на меня».

Королева улыбнулась.

– Добрый день, мастер Рэннок, – сказала она. – Добрый день, Марианетта.

Рэннок Хэмилтон поклонился. Он побрился и подстриг волосы и купил новую одежду также и для себя. Он еще не успел обносить новое платье, и оно пока не село по фигуре. Двигался он, как дикий зверь: волк или дикий кот – и в каждом его движении сквозила хищная грация, сдержанная сила и вместе с тем – опаска.

– Добрый день, мадам, – сказал он.

Я сделала реверанс, и мои синие бархатные юбки раздулись колоколом. Я не наклонила головы и продолжала неотрывно смотреть в глаза королевы.

– Добрый день, мадам, – промолвила я.

– Как вам супружеская жизнь?

Рэннок Хэмилтон ничего не ответил. Вероятно, ему не приходило на ум ничего, что можно было бы сказать в благовоспитанном обществе. На мгновение стало тихо, потом я вымолвила:

– Все так, как вы и представляли себе, мадам.

Первый шок от унижения прошел. Я его пережила. Мало-помалу я начала поглядывать на остальных придворных, собравшихся в комнате.

Справа и слева от королевы стояли Никола де Клерак и какой-то низкорослый, смуглый, черноволосый человечек – я уже встречала его при дворе, но не могла припомнить его имени. Взгляд Нико был опущен – он смотрел на лютню, которую держал в руках, и сосредоточенно перебирал ее струны. Я не могла взглянуть ему в лицо; вместо этого я смотрела на его гладкие, загорелые руки, руки придворного с аккуратно подстриженными, до блеска отполированными ногтями, уверенно и вместе с тем легко касающиеся струн лютни. Я мысленно возблагодарила Зеленую Даму за то, что он не смотрит на меня. Я бы не вынесла, если бы в эту минуту он поднял взор и посмотрел мне в глаза. Понимал ли он это? Подозреваю, что да.

В удобном резном кресле у огня восседал граф Морэй. В его глаза мне было посмотреть легче, потому что я ненавидела его, а он ненавидел меня. Ненависть придала мне сил.

За спиной королевы стояли Мэри Битон, Мэри Флеминг и Эгнес Кит, графиня Морэй.

Со мной будет все в порядке. Я смогу это вынести. Пока Нико не смотрит на меня, я смогу вынести все.

– Я не желаю присутствовать на суде над графом Хантли, – сказала королева.

По-видимому, она продолжила беседу, прерванную нашим появлением. Рэннок Хэмилтон схватил меня за предплечье, стиснул его так, что всю мою руку пронзила жгучая боль, и оттащил меня в сторону.

– Он умер еще в ноябре прошлого года, – гнула свое королева. – С какой стати его бедное тело должно лежать в гробу на виду у суда? И не уверяйте меня, будто оно не смердит, как бы хорошо ни поработали над ним ваши бальзамировщики.