Я снова открыла глаза.

– О Дженет, – сказала я. Я прошла через всю королевскую опочивальню, подошла к ней и крепко ее обняла. – Прости меня. Я знаю – ты хочешь как лучше. Но я боюсь, что пить чай мне было бы опасно. Я такая худая. Я так исхудала от горячки, которой переболела на Рождество, и с тех пор так и не поправилась. Я не могу поправиться, потому что отчего-то не могу нормально есть. И я не могу достаточно спать – ведь королева спит так мало, и всякий раз просыпаясь посреди ночи, требует, чтобы я ее развлекала.

– Да, Ринетт, это верно, – согласилась Дженет и, словно ребенка, погладила меня по голове, хотя вид у нее при этом остался упрямый.

– Завтра мы должны ехать в Глазго, и мне придется скакать рядом с королевой. Ты же знаешь – от этого питья мне станет очень худо, а если я хоть немного захвораю, меня оставят здесь. Он, – когда мы оставались с Дженет с глазу на глаз, я никогда не называла мужа по имени, – он тогда тоже останется в Эдинбурге, потому что сочтет это удобным случаем, чтобы наверстать упущенное. О Дженет, я просто не вынесу двух месяцев с ним наедине.

– Я тоже, – сказала Дженет и, взяв кружку с чаем, направилась к двери. – Но я поговорю с нашей Лилид, скажу ей – пусть до самого Глазго скачет так, чтобы тебя хорошенько растрясло.

Поутру мы отправились в путешествие, скача на запад вдоль берега залива Ферт-оф-Форт. Был первый день июля, ясный и ослепительно прекрасный. Сзади нас по чистому, без единого облачка, бескрайнему голубому небу поднималось солнце. Над заливом, крича, носились бакланы, моевки и кайры, то паря в небе, то камнем бросаясь вниз, чтобы нырнуть в море за рыбой.

Королева и ее личная свита были одеты так, словно их ждала всего лишь увеселительная прогулка.

На самой королеве была алая бархатная амазонка, сверкающая жемчугом и золотым шитьем, и кокетливая маленькая шапочка, украшенная пером. Никто более не был одет ни в красное, ни в какой-либо другой яркий цвет. Мы, фрейлины, были облачены в амазонки приглушенных серых и голубых тонов, скроенных и сшитых из тонкого фламандского сукна, подаренного нам королевой. Моя амазонка была голубой, как лепестки цветов вероники или как сегодняшнее летнее небо – не очень-то практичный цвет для костюма, предназначенного для верховой езды, но ничего не поделаешь, мы одевались так, как приказывала королева. Мужчины были в светло- и темно-коричневом, а также в темно-зеленом и темно-синем. Тут были и мастер Томас Рэндольф, и французский посол месье де Кастельно. Среди сопровождающих последнего французов я мельком заметила и Блеза Лорентена.

Мы пробыли в Глазго три дня. У меня по-прежнему не было месячных, и всякий раз, когда Дженет устремляла на меня вопрошающий взгляд, я отводила глаза. Я находилась рядом с королевой, когда она принимала руководителей протестантской общины Глазго и пожаловала им в дар тринадцать акров земли. На этой церемонии присутствовало также и большинство членов Королевского совета, причем Морэй был важен и полон самодовольства, а Роутс откровенно скучал и зевал, прикрывая рот рукой. Никола де Клерак и Давид Риччо, чужеземные фавориты-католики, тоже держались на виду, хотя протестанты втихомолку ворчали за спиной королевы, что им здесь не место. Я, насколько это было возможно, старалась избегать Нико, а он, похоже, прилагал все силы, чтобы избегать меня. Всякий раз, когда я смотрела на него, меня, словно удар ножа, пронзала боль, и я гадала, испытывает ли и он нечто подобное, глядя на меня.

Из Глазго мы поскакали в Дамбартон, потом переплыли озеро Лох Лонг и, охотясь, проехали по лесам графа Аргайла, ярко-зеленым и испещренным солнечными бликами, среди тысячелетних дубов, буков, рябины и зарослей ивняка и орешника. Для Сейли это был охотничий рай, и я впервые услышала его характерный высокий лай, означающий, что он загнал кролика или белку. Уже в сумерках мы переплыли озеро Лох Файн и высадились в Инверерэе, где граф Аргайл и его своенравная графиня, единокровная сестра королевы Джин Стюарт, встретили нас у ворот замка Инверерэй с ярко пылающими факелами, церемониальными кубками изысканного французского вина и с шестью волынщиками, играющими на больших горских волынках.

– Добро пожаловать в Инверерэй, мадам, – сказал граф Аргайл, когда лошадей увели в конюшни, а волынщики кончили играть. – Я велел приготовить поздний ужин для вас и вашей свиты. Или же вы предпочли бы лечь спать после целого дня в седле?

– Лечь спать? – переспросила королева и сердечно обняла свою сестру – Джин Стюарт, несмотря на все ее своеволие, всегда была ее любимицей. – Не смешите меня, брат. Конечно же, мы съедим ваш ужин, а потом будем танцевать всю ночь – разумеется, если у вас есть оркестр из приличных музыкантов, а не только эти жалкие волынщики.

Все льстиво рассмеялись. Кубки передавали из рук в руки, и каждому досталось немного доброго французского вина. Оно было холодным – интересно, во сколько графу Аргайлу обошлось добыть лед в июле? – и восхитительно, обманчиво сладким. Я отпила еще несколько глотков из кубка, когда его передавали из рук в руки во второй раз, и меня подхватила волна легкомыслия.

– Давайте войдем в замок, – сказала королева. – Брат, сестра, показывайте дорогу. Мне хотелось бы помыться и сменить платье, а потом вы можете подавать свой ужин.

Они стали подниматься по лестнице наверх. Я не могла не пожалеть волынщиков – ведь они так старались – и осталась у ворот, чтобы сказать им, как мне понравилась их игра.

– Я Марина Лесли из Грэнмьюара, что находится на берегу Эберденшира[77], – сказала я. – Так что я не могу похвастаться, что я жительница Шотландского нагорья. Но большие волынки всегда горячат мою кровь, и, по-моему, вы играли чудесно.

– Спасибо тебе на добром слове, девушка, – сказал старшина волынщиков. – У тебя не только милое лицо, но и доброе сердце. Граф, будучи по рождению Кэмпбеллом, любит пение волынок, но он, ясное дело, не мог сказать этого королеве.

– Как сказала дама, вы играли чудесно, – произнес знакомый голос позади меня.

Никола де Клерак.

Вино пело свою песню, и она доходила до кончиков пальцев на моих руках и ногах, и как бы я ни избегала его во время этого путешествия королевы, я была счастлива, так счастлива снова услышать его голос.

– Благодарствуйте, милорд, – искренне поклонившись, сказал волынщик. – Я не виню королеву, бедная она девочка, за то, что она не понимает зова волынок – ведь не ее вина, что ее воспитали во Франции.

– Это большой пробел в ее музыкальном образовании, – серьезно проговорил Нико. – Мистрис Ринетт, давайте войдем в замок вместе.

Я, разумеется, не могла отказать ему в присутствии волынщиков.

– Конечно, месье де Клерак, – сказала я.

У меня оставалось достаточно здравого смысла, чтобы не взять его под руку, и он тоже не попытался прикоснуться ко мне. Мы взошли по лестнице, достаточно близко друг от друга, чтобы вести беседу, но не более того. На нем был зеленый камзол охотника, такого же цвета, как лес, и светло-коричневые, короткие, до колен штаны и пояс, а в его шляпу была небрежно воткнута бриллиантовая брошь размером с яйцо чайки. Это было сегодня единственное его драгоценное украшение – нынче на нем не было ни серег, ни колец. И никакой краски на лице – он был олицетворением охотника на службе королевы, вплоть до лука и колчана со стрелами за спиной.

– Я пытался выяснить, не подослали ли убийцу из Летучего отряда к шотландскому двору, когда королева вернулась в Эдинбург, – сказал он. – Или, быть может, еще до того, когда ваш Александр рассылал свои письма. Как вы и сами можете себе представить, такие расспросы опасны.

– О да, очень опасны, – согласилась я. – И вы узнали что-то новое?

– Да. В одно и то же время в Шотландии находились трое убийц из Летучего эскадрона, подосланные тремя разными персонами.

– Трое, – повторила я. – Я не знала, что их было так много. И всех их послали, чтобы…

– Чтобы убить Александра Гордона? – мягко продолжил он. – Я пока не уверен. Я даже не знаю наверняка, кто эти трое, хотя и уверен, что бедный месье де Шастеляр был из их числа.

– О Нико, – промолвила я. Я старалась противостоять действию вина, которое тянуло меня обнять его, прильнуть к его груди и плакать, плакать, пока у меня не останется больше слез. Это было трудно, так трудно! В моих ушах звучали слова, которые он произнес в эдинбургской Ратуше: «Я бы и сейчас мог увезти тебя во Францию, вместе с Майри и всеми твоими близкими».

И мой горький ответ: «А как же твой обет?»

Я вымученным тоном произнесла:

– Прошу вас, будьте осторожны.

– Непременно, – ответил он. Я чувствовала – он вспомнил то же самое. – Беги скорее к королеве, ma mie. Она сказала, что хочет сменить платье, и наверняка пожелает, чтобы ты ей помогла.

В тот день вино лилось рекой, и был сервирован роскошный ужин, за которым последовали музыка и танцы. По сравнению с Грэнмьюаром замок Инверерэй был новым – он был построен первым графом Аргайлом, и ему было всего лишь около сотни лет. Его большой зал был воистину огромен, с гигантским камином и сводчатым потолком, украшенным росписью и готическими надписями. Зал по всему периметру освещали сотни свечей, а музыку обеспечивал оркестр, состоящий из скрипок, лютен и виол, и если музыкантам и не хватало виртуозности, то воодушевления у них было в избытке.

Королева облачилась в то, что она называла своим горским нарядом – корсаж, рукава и нижнюю юбку, сшитые из украшенного вышивкой черно-белого шелка с головным убором и подхваченной петлями верхней юбкой из тартана, как горцы называли клетчатую материю. Она резвилась, как дитя, смеясь и напевая во время танца. Я была уверена, что она не знает и знать не хочет, где именно находится в тот или иной момент та или иная из ее фрейлин.

В суете, шуме и дыме от свечей мне было легко отделаться также и от Рэннока Хэмилтона; его куда больше интересовала роль лакея при графе Морэе и графе Роутсе, и, уж конечно, у него не было ни малейшего намерения танцевать. Я обошла вокруг зала и наконец приблизилась к своей цели – английскому агенту мастеру Томасу Рэндольфу. Тот был занят разговором с молодым Джоном Семпиллом из Белтриза, возлюбленным Мэри Ливингстон. Мастер Джон тотчас же воспользовался моим присутствием, чтобы отделаться от собеседника и отправиться на поиски дамы своего сердца. Так что все устроилось как нельзя лучше, и мне удалось завести беседу с представителем английской королевы без малейшего труда.

– Добрый день, сэр, – вежливо сказала я. – Надеюсь, вы находите наше путешествие приятным?

Рэндольф мне не нравился; он был протестантом и в свое время подстрекал лордов Протестантской Конгрегации к мятежу против Марии де Гиз. Волосы у него были темно-русые, глаза – карие, а темные брови так изгибались дугой, что казалось, будто он все время чему-то удивляется. Свою редкую шевелюру он начесывал на лоб, подобно Юлию Цезарю, который, как утверждали современники, делал это, чтобы скрыть намечающуюся лысину.

– О да, я нахожу его весьма приятным, – ответил он с неискренней улыбкой. – Могу задать подобный вопрос и вам, мистрис Ринетт, относительно вашего нового замужества.

Я представила себе, как даю ему хорошую оплеуху, враз растрепывая эту его аккуратную челку, которой он, по-видимому, так гордился. Думая об этом, я улыбнулась, и в эту минуту вид у меня, наверное, был такой же неискренний, как и у него.

– Я тоже нахожу свое замужество весьма приятным, – ответствовала я. – Однако, как вы наверняка и сами знаете, всегда есть секреты, которые жена не раскрывает своему мужу.

Его взгляд оживился, он посмотрел, не стоит ли кто-нибудь за моей спиной, потом повернул голову налево, затем направо и наконец заговорил снова, понизив голос.

– А также, если я правильно понимаю, и своей королеве.

– Вы правильно понимаете.

На мгновение он качнулся на каблуках. Я почти могла разглядеть, как в его голове зреют интриги и заговоры.

– Полагаю, – начал он, – что женщина, выданная замуж без ее согласия, могла бы найти убежище от своего нежеланного мужа в другой стране. В стране, где ее оградят от ее мужа и где не будет действовать закон, на который он будет ссылаться.

– Возможно. Но еще более вероятно, что она захочет остаться в своих собственных землях, здесь, в Шотландии, если у нее будет достаточно доброго звонкого золота, дабы купить себе развод и защиту от врагов.

Врагов вроде тебя и Блеза Лорентена, подумала я, однако думая это, я старалась придать своему лицу вид искренний и чистосердечный.

– Тем лучше. Моя королева особенно заинтересована в зашифрованных записях покойной королевы-регентши, хотя ей также хотелось бы получить пророчества Нострадамуса, чтобы их мог изучить ее собственный астролог. А также, чтобы они не попали в руки… другой дамы, ну, вы меня понимаете.

– Понимаю.

Он потер руки.

– Отлично. Давайте будем откровенны. Как вы думаете, сколько…