– Пытаешься купить благосклонность моей жены, англичанин?

Мы оба: и Томас Рэндольф, и я вздрогнули от неожиданности. Обычно, когда люди пугаются, они говорят, что у них сердце уходит в пятки, но в моем случае было задействовано не сердце, а желудок. Внезапно меня так затошнило, что еще немного – и я опозорилась бы прямо в большом зале замка Инверерэй, на виду у всех гостей.

– Вовсе нет, мастер Хэмилтон. – Я только что думала, какая же я обманщица, но тут мастер Томас Рэндольф посрамил мои скромные таланты своим непревзойденным искусством хладнокровно лгать.

– Я всего лишь спросил вашу жену, во сколько графу Аргайлу обошлось приобретение льда в июле, чтобы охладить вино, которое нам подали нынче.

– Я никогда прежде не пила летом такого холодного как лед вина, – чуть слышно проговорила я.

Рэннок Хэмилтон посмотрел на меня, потом на Томаса Рэндольфа, потом опять на меня.

– Тебя требует к себе королева, жена, – сказал он. – Пойдем.

Он сдернул меня с места и потащил за собой, даже не попрощавшись с Томасом Рэндольфом и не сказав ему ни единого вежливого слова. Глаза англичанина на мгновение встретились с моими, однако он тоже ничего не сказал. Я знала – он вскоре найдет способ поговорить со мною. Трудности лишь повысят в его глазах цену ларца.

– Держись от него подальше, – понизив голос, пробормотал Рэннок Хэмилтон, таща меня за собою через зал. – Ты принадлежишь мне, и я не хочу, чтобы на тебя пялились другие мужчины.

– Я не предмет мебели, чтобы принадлежать вам или кому-нибудь еще. И я не могу запретить другим мужчинам смотреть на меня. Вы делаете мне больно, мастер Хэмилтон. Перестаньте, ведь на нас смотрят.

– Пусть смотрят, Зеленая Дама. Они увидят, что муж – хозяин своей жены, только и всего.

Я снова ощутила то же мерзкое сосущее чувство в желудке. «Когда-нибудь я освобожусь от тебя, – подумала я. – Тогда я наконец смою с кожи и волос все следы твоих прикосновений. Я сожгу всю свою одежду, до которой ты дотрагивался. Из всего, что может напомнить мне о тебе, я возьму только Джилла. Я буду свободна от тебя во всем, во всем, и я никогда, никогда…»

Мои мысли прервал истошный вопль, полный ужаса. Я повернулась туда, откуда он донесся; все находящиеся в большом зале замка повернулись в ту сторону. Кричала Мэри Ситон – Мэри Ситон?! Кроткая, набожная Мэри Ситон, которая никогда, ни при каких обстоятельствах не повышала голоса? Она, спотыкаясь, кинулась к королеве. Перед ее ярко-розового платья намок и потемнел – она что, опрокинула на себя воду? Но с какой стати так кричать из-за пролитой воды?

И тут я заметила, что руки у нее измазаны красным и блестят, и поняла, что мокрое, темное пятно на ее платье – это кровь.

– Мадам, мадам! – вскричала она, бросаясь к ногам королевы. Та отшатнулась – она явно была ошеломлена и не знала, что делать. Стоящий рядом с нею граф Аргайл положил руку на эфес своего кинжала.

– Сьёр Нико, – всхлипывая, проговорила Мэри Ситон. – Я нашла его. О, Матерь Божья, сколько же там было крови!

Мое сердце остановилось.

– Крови? – переспросила королева. – Но я всего лишь послала его за сборником нот. Это не мог быть сьёр Нико – вы ошиблись.

– Клянусь, это был он, мадам. Я нашла его в коридоре. Он был…

– Он в полном порядке.

Все головы повернулись, как по команде. Никола де Клерак стоял у самого входа в зал, прижимая одну руку к горлу. Он пошатывался, но все-таки стоял на своих ногах. На его белой рубашке и элегантном темно-зеленом камзоле расплывалось огромное кровавое пятно. На камзоле оно казалось черным, на рубашке было ярко-красным. В другой руке он держал сборник нот в лиловом сафьяновом переплете с вытесненной на нем монограммой королевы.

– Я надеялся, – промолвил он, – что сумею избежать излишнего внимания. Я принес ваши ноты, мадам.

Он сделал шаг вперед и ничком рухнул на каменные плиты пола.

В ту ночь за ним ухаживала сама королева. Я была вне себя от ужаса, что он умрет, как умер Ричард Уэдерел, как умер Александр, но мне никто ничего не говорил. У меня не было никакой возможности переговорить с Нико с глазу на глаз, и, разумеется, я никак не могла обнаружить своих чувств при Рэнноке Хэмилтоне. Врач королевы и хирург графа Аргайла совещались весь следующий день; королева все время оставалась рядом с Нико, так что нам, остальным, было совершенно нечего делать. На третий день королева призвала меня к себе. Когда я вошла в специально отведенную комнату на самом верхнем этаже, они все сидели так, словно не произошло ничего особенного. Королева и Дадвид Риччо играли дуэтом на лютнях.

– Я всего лишь легко задет. – Нико бросил на меня короткий взгляд и тут же отвел глаза. – Я в порядке, не бойся, – со стороны казалось, что он обращается к королеве. – Я не так глуп, чтобы одному ходить по темным коридорам и не беречься. Этот наемный убийца явно не ожидал, что я буду начеку.

Он сделал чуть заметное ударение на слове наемный. Давал ли он этим мне понять, что на него напал агент из Летучего отряда и что он видел кинжал с рукоятью в виде головы сокола?

Как вы и сами можете себе представить, такие расспросы опасны.

– Аргайл вне себя от ярости, – сказала королева и взяла на лютне трудный аккорд. – Такой афронт его гостеприимству – какой-то негодяй прямо здесь, в его собственном замке перерезал горло его гостю – ну, не совсем перерезал, а только немножко порезал.

И она улыбнулась Нико. Это явно была plaisanterie[78], шутка, которую они повторяли снова и снова.

– Только немножко порезал, – повторил он. – И я поправлюсь. В отличие от бедного мастера Ричарда Уэдерела…

Королева склонила голову набок и слегка нахмурилась. И я вновь ясно почувствовала, что глядя на нее и обращаясь к ней, Нико на самом деле говорит со мною – единственным доступным ему способом.

– Вы думаете, тут есть связь? – Она явно в этом сомневалась. – Но ведь то нападение произошло в Холируде и к тому же много месяцев назад.

– И все же между этими двумя нападениями слишком много сходства. Я шел по темному коридору, и меня атаковали сзади и приперли к стене. Если бы я не был начеку – потому что ожидал чего-то подобного, – меня убили бы точно так же, как мастера Уэдерела, перерезав мне горло.

– Grâce à Dieu[79], вы смогли отбить его нападение. Кто бы он ни был, мне жаль, что вы не сумели его убить. Или разглядеть его лицо, чтобы его можно было бы арестовать. Неприятно думать, что с нашим кортежем путешествует наемный убийца.

– Думаю, ваша жизнь вне опасности, мадам, к тому же, как бы то ни было, вас охраняют день и ночь, – сказал Нико. – Однако, мне кажется, что нам, остальным, следовало бы…

Он вдруг замолчал и на какую-то долю секунды устремил взгляд прямо на меня, после чего вновь перевел глаза на королеву.

– Нам, остальным, следовало бы, – повторил он, – внимательно вглядываться в глубину темных коридоров, прежде чем в них войти.

Спустя несколько дней он уже совсем оправился, от всего случившегося у него осталась только повязка под левым ухом; дабы скрыть ее, он носил элегантные высокие воротники. Сама я отнюдь не отличалась элегантностью. Меня все чаще тошнило, и моя голубая амазонка стала мне тесна в груди. Мы продолжили наше путешествие, двигаясь на юг, по берегу озера Лох Файн, переплыли залив Ферт-оф-Клайд, высадились в Эре, затем проехали через Гэллоуэйский лес, опять повернув на восток.

Мы приплыли на остров Святой Марии в дельте реки Ди поздней ночью в середине августа. Здесь мы остановились в небольшом монастыре, который был секуляризирован и управлялся протестантским комендантом, который всегда был готов к приезду королевы. На этот раз королева сразу отправилась в свою опочивальню. Я, как обычно, спала с нею в одной комнате. Наутро, к тому времени, когда она оделась, позавтракала и наконец отпустила меня, у меня кружилась голова от дурноты, и я едва успела найти ночной горшок в углу, как рухнула на колени, и меня вывернуло наизнанку.

– Через два или три месяца у тебя, жена, вырастет большое брюхо.

Он ходил за мною по пятам, куда бы я ни пошла. Этим своим преследованием он сведет меня с ума! Вместе с горьким вкусом желчи я ощутила на языке соленый привкус слез.

– Нет, – сказала я.

– Да, – самодовольно сказал Рэннок Хэмилтон. – Это мое семя растет внутри тебя, растягивая тебя вширь и заставляя тебя блевать каждое утро. Как ты думаешь, что на это скажет твоя Зеленая Дама?

– Она еще может изгнать его, – сказала я сквозь зубы. – Зеленая Дама умеет делать такие вещи.

– Если бы ты хотела избавиться от моего семени, ты бы уже это сделала.

Я отвернулась от него. Часть моих волос распустилась и закрыла мою щеку. По крайней мере, они скрыли от него мои слезы.

– Отдай мне серебряный ларец старой королевы. – сказал он. – Отдай его не Роутсу, не Морэю, а мне. Я поговорю с королевой без посредников, и вот увидишь, еще до того, как наш с нею разговор будет закончен, я стану герцогом Кинмиллом. Кто знает, может, королева даже воспылает ко мне страстью. Я видел, как она на меня смотрит, и слышал, что ей по вкусу чуток грубости, когда она кувыркается с мужчиной в постели.

– Вы сумасшедший, – прошептала я.

– Думай, что хочешь. – Он засмеялся. – Отдай мне ларец, и я разведусь с тобой и отпущу тебя домой в Грэнмьюар.

– Я вам не верю.

– А на что ты мне сдалась? Я уже получил от тебя все, чего хотел. Ты только посмотри на себя – стоишь тут на коленях и блюешь, и волосы у тебя висят, как у какой-нибудь судомойки. Интересно, что бы этот твой золотоволосый мальчишка с ангельским личиком сказал, если бы мог видеть тебя сейчас?

– Оставьте меня в покое, – вымолвила я голосом, дрожащим от ярости и невыносимой муки. – Я никогда не отдам вам ларец, потому что не хочу доставлять вам такого удовольствия.

«Я никогда не отдам вам ларец, – подумала я, – потому что у меня его нет».

– Отдашь, – сказал он. Он отвел назад ногу, обутую в сапог и, прежде чем я сообразила, что он собирается делать, он что есть сил пнул меня сапогом в ребра чуть ниже подмышки. От неожиданности и боли я невольно вскрикнула, затем закусила губы, чтобы не издать более ни звука. Непроизвольно мое тело сжалось в комок, чтобы защитить живот.

– Не отдам, – проговорила я сквозь стиснутые зубы.

– Я давал тебе много возможностей, чтобы стать мне настоящей женой, – злобно сказал он. – Я старался быть с тобою нежным, но все без толку. С меня хватит. Если ты не отдашь ларец мне, я сделаю так, чтобы ты не смогла отдать его никому.

Он ушел.

Я стояла на коленях, не двигаясь, пока его шаги не затихли.

Я ненавидела его, ненавидела, ненавидела! Мне хотелось схватить нож и вырезать его семя из своего чрева и умереть здесь, на острове Святой Марии, умереть счастливой и свободной.

Глава тридцатая

Замок Крэйгмиллар, в окрестностях Эдинбурга,6 сентября 1563 года

Королева закрыла глаза, вслушиваясь. Мы все слушали, затаив дыхание. Голос Давида Риччо был таким удивительным, таким низким и чудесным, словно это сам сэр Тристан пел своей Изольде:[80]

Если б ты была моею,

Как бы я тебя любил,

Красотой твоей плененный,

Все на свете б я забыл.

– Погодите, синьор Дави, – попросила королева. – вы не могли бы аранжировать это в четвертных нотах? – Она пропела первые два такта своим приятным голоском. – «Если б ты была моею…»

– Могу Madonna[81]. – Он уже был с королевой на такой короткой ноге, что перестал именовать ее Sua Maesta[82]. Он взял на своей инкрустированной гитаре несколько нот. – Да, мне так нравится. А что думаете вы, мессер Нико?

– Мне тоже нравится, – сказал Нико. – Возможно, вы могли бы переписать эту композицию также и для тенора.

Мы сидели в маленькой сводчатой комнате, смежной с большим залом в центральной башне замка Крэйгмиллар. Путешествие было окончено. Королева заявила, что никогда больше не поедет в столь длительное путешествие с таким большим количеством остановок.

– Марианетта. – сказала она, – у меня разболелась голова. Дайте мне еще ваших лекарственных трав.

Я подошла и дала ей свежее саше из лекарственных трав и цветов. Вот бы мне такое же, а еще – полежать в какой-нибудь тихой темной комнате. Я чувствовала себя ужасно, а выглядела еще хуже – в зеркале я видела отекшее лицо, поредевшие, утратившие упругость волосы и впавшие, обведенные темными кругами глаза. Казалось, ребенок Рэннока Хэмилтона высасывает из меня все соки, всю жизнь.

– Спойте еще куплет, синьор Дави, – попросила королева. – Марианетта, что за цветы вы положили в это саше? Когда вы их собирали, они с вами говорили?

К сердцу я тебя прижал бы,

Оградил бы от всех бед,

Никого тебя прекрасней

Никогда не видел свет.

– Тут есть миррис, мадам, он успокаивает душу, – сказала я. – И щавель, который вы посадили собственными руками – щавель освежает. Немного штокрозы и окопника для облегчения головной боли, и немного алканнии, поскольку она пахнет клубникой и поскольку у ее цветов такой красивый голубой цвет.