Элизабет Лупас - Читающая по цветам

Моя Лилид, белая, словно сотворенная из морской пены, выгнула шею и задрожала от радости. Теплый, толстый плед, обернутый вокруг меня несколько раз, развевался за мною, точно знамя. Джилл и Либбет натянули поводя и остановили своих лошадей по правую и левую руку от меня, мои спасители, мои рыцари, пусть и непохожие на героев рыцарских романов.

Грэнмьюар.

«Наконец-то я дома».

Я прижала Китти к груди и заплакала.

Поначалу Майри меня не узнала.

Думаю, я сама виновата – я вбежала в дом, сгребла ее в охапку, подняла и так крепко прижала к сердцу, что она вскрикнула. Майри, моя Майри! Я не видела ее с тех пор, как приезжала в Грэнмьюар в августе 1562 года, более двух лет тому назад, когда ей только что исполнился год. Теперь ей было три года и четыре месяца, уже не младенец, а маленькая, длинноногая, как олененок, девочка – о, моя Майри, все эти твои годы потеряны для меня навсегда – с глазами Лесли, такими же зелеными, как море, и вьющимися золотыми волосами Александра Гордона.

Я отпустила ее. Хотя она и не заплакала, однако бегом бросилась к тетушке Мар, спряталась под ее рукою, словно напуганный котенок, устремив на меня подозрительный взгляд своих огромных глаз

– Это твоя maman, ma petite[84], – сказала тетушка Мар. – Совсем как в тех историях, что я рассказывала тебе каждый вечер перед сном. Твоя прекрасная maman, которая поет песни вместе с королевой и танцует со всеми красивыми лордами. Ты знаешь ее – ведь мы: ты и я – говорим с нею каждый вечер, перед тем как ты засыпаешь.

– Maman? – сказала Майри. У нее был нежнейший, чистейший, звонкий голосок с чуть заметным французским акцентом – это было естественно, ведь говорить ее учила тетушка Мар. – Maman обнимает слишком крепко.

Тетя Мар начала было ее стыдить, но я только рассмеялась. Моя дочь была права. Я наклонилась и широко развела руки.

– Обещаю, что больше никогда не стану обнимать тебя слишком крепко, – сказала я. – Просто я слишком истосковалась по тебе, моя родная. Ты позволишь мне попробовать еще раз и заключить тебя в объятия такие же нежные и мягкие, как перышки малиновки?

– Малиновка, – повторила она. – Я знаю малиновок. И чаек. – Она понизила голос, словно сообщая мне большой секрет. – Это птички.

– О, моя милая. Верно, птички.

Тетушка Мар слегка подтолкнула ее вперед, и она, вздернув подбородок, пошла ко мне. Она была смелой, моя Майри. Я обвила ее руками и снова прижала ее к себе в объятии таком же нежном и мягком, как перышки малиновки.

– Я люблю тебя, Майри Гордон, – сказала я. – Я твоя maman, и я никогда больше не оставлю тебя – клянусь Зеленой Дамой Грэнмьюара.

– Зеленая дама делает цветочки.

– Да, верно.

– У меня есть цветочки. Хочешь, покажу?

– Очень хочу. Покажи.

Она убежала. Я села на пятки и посмотрела на тетю Мар. Мои глаза застилала влага, словно я глядела на нее из-под поверхности моря. С самого первого мгновения, когда я вновь увидела Грэнмьюар, я то плакала, то ненадолго переставала, то заливалась слезами опять.

– Спасибо тебе, – вымолвила я. – Спасибо тебе, спасибо. Я никогда не думала, что буду отсутствовать так долго. Я никогда не собиралась…

– Ш-ш, моя голубка. Неужели ты не понимаешь, что твоя доченька для меня – свет моей жизни, как и ты? И твоя новая малютка – она тоже.

Дженет сидела, держа на коленях Китти и играя с нею в ладушки.

– Какие они разные, – сказала она. – Темноволосая и белокурая. Я рада, что ты… не сделала то, что я тебе предлагала, Ринетт, тогда, давно, когда мы собирались в ту проклятую поездку на запад. Эта крошка не виновата, что у нее такой отец, и мы никогда не позволим ему до нее добраться, верно, моя птичка?

Китти засмеялась и замахала ручками, настаивая на продолжении игры в ладушки.

Майри вбежала обратно в комнату, держа в руках маленькую резную шкатулку из вишневого дерева.

– Я их собирала, – сказала она, – а Tante Mar мне помогала. Мы сделали их совсем плоскими.

– Мы положили их под пресс, – пояснила тетушка Мар, – и засушили.

Майри протянула мне шкатулку. Внезапно перед моим мысленным взором возник серебряный ларец, с барельефами, изображающими сцены охоты, на боках и затейливым выпуклым узором из переплетающихся лент на крышке. Я моргнула, и он исчез. Я взяла из рук моей дочери шкатулку вишневого дерева и открыла ее.

И цветы заговорили.

– Добро пожаловать домой, – сказали они. – Добро пожаловать домой в твои сады у моря, где ты родилась, где тебе суждено жить и умереть…

Шкатулка была полна анемонов, диких роз и травяных гвоздик. Анемоны – мои цветы, дикие розы – цветы Майри, тогда гвоздики с их пряным запахом должны быть цветами Китти. Даже теперь, высушенные под прессом, они шепотом говорили со мною, голосами тихими-тихими, точно шуршание шелка. Мое сердце с упоением внимало этим звукам. Пока я не услышала их снова, я и не осознавала, как отчаянно я по ним истосковалась.

Может быть, Майри тоже их слышит? Ведь она отчего-то выбрала для своего гербария цветок Китти еще до того, как узнала о ее существовании.

– Красивые цветочки, – она встряхнула шкатулку. – Мои самые любимые.

Анемоны, дикие розы, гвоздики, а когда моя маленькая дочка встряхнула шкатулку, сверху оказалась россыпь и других цветов – ярко-лиловых, приобретших после сушки серебристый отлив. Я их узнала – это были похожие на колокольчики цветки вьющегося паслена сладко-горького.

– Скоро ты меня увидишь, – прошептал мне вьющийся паслен. – И я скажу тебе то, что ты не ожидаешь услышать.

– Мне нравятся вот эти лиловые, – бесхитростно сказала Майри. – А эти розочки видишь? – тетушка Мар говорит, что это мои цветочки.

Я закрыла шкатулку и отдала ее ей.

– Да, это твои цветы, – ответила я. – Моя Майри-роза, мое любимое дитя. А сейчас, я думаю, нам всем пора поужинать.

Понемногу мы начали заново узнавать друг друга. Все познакомились с Китти и полюбили ее, а она, согретая всеобщим вниманием, просто расцвела. В конюшне Уот Кэрни снова, как и в Эдинбурге, взял Джилла под свое крыло; Бесси Мор научила Либбет нормам чистоты на кухне, принятым в Грэнмьюаре, которые были гораздо выше тех, что были приняты в Кинмилле. Отец Гийом отслужил для нас мессу в два последних воскресенья Рождественского поста в часовне Святого Ниниана, и мы украсили большой зал замка веселыми языческими вечнозелеными растениями с большого острова и остролистом и плющом, сорванными в наших собственных садах.

– Я защищу вас от яда отныне и навсегда, – шептал остролист с его колючими зелеными листьями и корзинками ярко-красных ягод.

– Я – верность, – пел плющ, – удача, постоянство и исполнение обещаний.

Мужчины сделали дополнительные запасы и укрепили ворота замка в ожидании осады. Они посменно наблюдали за дорогой, идущей по скалистому перешейку, но Рэннок Хэмилтон так и не появился, чтобы увезти Китти или меня обратно в Кинмилл. Может, он так спился, что ему уже все равно? Или же у него есть какой-то другой план?

Я была вполне довольна жизнью, но мне недоставало Сейли.

Дженет и Уот рассказали мне, что после того, как Рэннок Хэмилтон увез меня в Кинмилл, сама королева взяла Сейли к себе и отказалась кому-либо его отдавать. Она заказала для него ошейник из мягкой голубой кожи, украшенный золотыми бляшками и сапфирами, и попыталась научить его исполнять всякие трюки. По словам Дженет, едва я его покинула, он впал в глубокое уныние. Затем ее и Уота отослали в Грэнмьюар, и они больше ничего о нем не знали.

Я найду способ вернуть его. Я пока не знала, как я это сделаю, но какой-нибудь способ наверняка найдется.

А еще я часто думала об Александре. Не то чтобы я по нему тосковала, но Майри была так на него похожа – вылитый отец, мой золотой возлюбленный, мой несовершенный, грешный, злодейски убитый архангел. Я часами сидела в Русалочьей башне, думая о нем, о том, как мы любили друг друга, о том, как он предал меня и как все, что приключилось со мною потом, выросло из этого одного-единственного предательства, подобно тому, как из одного-единственного семени вырастает и распространяется во все стороны ядовитый вьюнок. Интересно, пожалел ли он о том, что сделал, в тот краткий миг, что пролетел между ударом кинжала наемного убийцы и небытием смерти?

Я вынула из кладки под окном камень и заглянула в свой тайник. Не знаю, что я надеялась там увидеть. Единственное, что оставалось в углублении под камнем, был написанный и разрисованный от руки моей матерью сборник сказок, как книжных, так и народных, которые ей когда-то рассказывала ее (собственная) мать. Серебряного ларца в тайнике не было, как не было его и в потайном подвале под часовней Святой Маргариты. Куда же он подевался и кто владеет им сейчас? Кто мог знать про потайной подвал, кроме самой Марии де Гиз? Кому еще она о нем рассказала?

Не могу сказать, будто я забыла про цветки вьющегося паслена в шкатулке Майри. Но всякий раз, когда мои мысли натыкались на Нико де Клерака, я обрывала их и принималась думать о чем-нибудь еще. Я начала сызнова читать сборник сказок моей матери, свернувшись калачиком на нашей с Александром кровати в Русалочьей башне. В этих волшебных историях говорилось о феях и ведьмах, о единорогах и львах, о королевах и принцах. Моя мать нарисовала к ним картинки, используя тушь различных цветов, краски и даже немного сусального золота. Страницы книги уже начали крошиться от времени. Мне очень хотелось прочитать сказки Майри и показать ей картинки, но она непременно схватила бы книгу, а та была слишком хрупкой.

– Скоро ты меня увидишь. И я скажу тебе то, что ты даже не предполагаешь услышать.

В двадцатый день февраля, когда солнце ярко светило с голубого, холодного, как лед, неба, из леса, что на большом острове, рысью выехал одинокий всадник и поскакал по скалистому перешейку в сторону моего замка. Старый Робине Лури поднял тревогу, и мы все высыпали во двор, завернутые в пледы, как простые сельские жители, каковыми мы, собственно, и являлись.

– Это король, Maman? – спросила Майри. В дни, последовавшие за Крещением, я рассказала ей о трех великих царях-волхвах, которые пришли к младенцу-Христу с дарами: золотом, ладаном и смирной, и с тех пор она ожидала, что и в Грэнмьюар приедут короли.

– Не думаю, Майри-роза. По-моему, я знаю, кто это.

«Скоро ты меня увидишь. И я скажу тебе то, что ты даже не предполагаешь услышать».

Норман Мор и Уот Кэрни отворили ворота, и, как я и ожидала, во двор въехал Никола де Клерак – на черном фризском жеребце с пышными щетками над копытами и завитыми гривою и хвостом, похожими на гофрированный шелк. Он был одет в коричневую кожу и темно-зеленый бархат. Несмотря на холод, голова его была непокрыта, и с блестящими в лучах солнца волосами цвета пламени он и впрямь походил на короля в короне. На первый взгляд мне показалось, что он ничуть не изменился за полтора года, минувшие с тех пор, как я видела его в последний раз, когда он набросился на Рэннока Хэмилтона в покоях королевы.

Я же, напротив, очень изменилась – хотя мне только что исполнился двадцать один год, в моих волосах уже появились серебряные нити. За рождение Китти и последовавшие затем лишения мне пришлось поплатиться двумя из четырех самых задних зубов – тетушка Мар называла их les dents de sagesse – зубами мудрости. Я не могла находиться в комнате, если в ней были закрыты все окна и двери. Я подумала: что почувствует Нико де Клерак, когда приглядится ко мне? И еще подумала: почему, почему он не спас меня, почему оставил страдать в Кинмилле все эти долгие год и три месяца?

Рядом с крупным черным конем вприпрыжку бежал длинноногий бело-рыжий гончий пес с черным пятном на спине и крапчатыми лапами…

– Сейли!

Он бросился в мои объятия, словно щенок; он был выше и тяжелее, чем я его помнила, и едва не сбил меня с ног. Я обхватила его руками, смеясь и плача, а он, повизгивая в экстазе, принялся лизать мое лицо. Мой Сейли, моя удача, мой счастливый талисман.

– Собачка! – радостно подпрыгивая, закричала Майри. – Собачка для maman!

– Вот именно, собачка для твоей maman.

Поначалу мне показалось, что Нико сказал это как-то неестественно, слишком четко выговаривая слова; потом я с изумлением поняла, что он говорил так всегда. Что изменилось, так это мое восприятие речи, после стольких месяцев, проведенных в сельской местности, среди простонародья.

Интересно, изменилась ли также и моя речь?

– Фу, Сейли, перестань лизаться! – приказала я. – Рядом, малыш, рядом!

Сейли снова встал на все свои четыре лапы, но крепко прижался к моим ногам, дрожа от восторга.

– Добро пожаловать в Грэнмьюар, месье де Клерак, – промолвила я, стараясь придать своему тону официальность, что было нелегко, если учесть, что волосы мои были распущены, плед сполз набок, а щеки были мокры от поцелуев Сейли. – Я не могу найти слов, чтобы выразить, как я благодарна вам за то, что вы вернули Сейли домой.