Когда-то, в далеком прошлом я бы ответила ударом на удар: «Быть может, милорд, по поводу заключения браков и их нюансов мне лучше обратиться к содержателям кабаков на Хай-стрит?» – но я хорошо усвоила уроки жизни при дворе и проглотила свой язвительный вопрос. Вместо этого я спокойно сказала:

– Брак, заключаемый королевой, выше и важнее брака, заключаемого подданным, настолько выше и важнее, что к нему следует отнестись совершенно иначе, не правда ли, милорд?

Королеве, это, разумеется, понравилось. Дарнли посмотрел на нее, потом на меня, потом опять на нее, и уголки его изогнутых, как у херувима, губ капризно опустились.

– Вся эта возня с цветами – не что иное, как колдовство, – брюзгливо сказал он. – Подозреваю, что ваша драгоценная Марианетта знает много больше, чем она вам сказала.

Королева засмеялась и погладила его по щеке, словно раскапризничавшегося ребенка.

– Я с нетерпением жду момента, когда она расскажет все, что знает, mon cher, и вы должны тоже сгорать от нетерпения.

Королева позволила мне удалиться лишь через несколько часов после ужина. Когда я вернулась в наши покои под южной частью крыши дворца, и Майри, и Китти спали, а Дженет и тетушка Мар колдовали над рулоном розового атласа, коробкой жемчуга и головным убором из серебряной парчи, которые явно были посланы мне швеями Мэри Ливингстон. Я чувствовала себя усталой и одинокой, и мне совершенно не хотелось стоять как столб перед камином и ждать, пока Дженет и тетя Мар станут обертывать меня эти розовым атласом и выбирать фасон будущего наряда.

Я скучала по Нико. Я невероятно по нему тосковала.

В дверь кто-то осторожно поскребся. Я вздрогнула. Тетушка Мар как раз закалывала складку, и булавка глубоко вонзилась в мое плечо.

Но это был не Нико, а Джилл.

– У меня есть послание для вас, хозяйка, – сказал он. – От хозяина.

На одно ужасное мгновение я подумала, что он имеет в виду Рэннока Хэмилтона. Должно быть, он увидел, как вся кровь отхлынула от моего лица, потому что он быстро сделал шаг вперед, встал передо мною на одно колено и сказал:

– От мастера Нико, а не от того, прежнего.

– Спасибо святому Ниниану, – крестясь, сказала тетушка Мар. – Ринетт, вытяни руку, у тебя идет кровь – так можно испачкать этот прекрасный атлас.

Я вытянула руку.

– Где послание? – спросила я. – Где ты его видел, Джилл? И почему он не пришел сам?

– Я его видел в конюшне, хозяйка, я туда ходил, чтобы, значит, удостовериться, что Лилид и Диаманта хорошо кормят. Он сказал что-то вроде того, что ему не вынести, коли он разок свидится с вами и тут же вас покинет, так что лучше не видаться вовсе. Только он это сказал как-то по-другому – вроде как стихами.

Я невольно улыбнулась, представив себе, как Нико цитирует поэзию ничего не понимающему Джиллу.

– А где его послание? – спросила я.

– Он наказал мне запомнить его и все время повторять, пока не будет отлетать от зубов. И, значит, сказал, что не осмеливается его записать, потому что боится, как бы его у меня не отняли.

Я испугалась. Что в послании от Нико могло быть опасного?

Тетушка Мар стащила с меня заколотый рукав. На голой коже руки я ощутила жар, исходящий от камина, и холод, царящий в остальной части комнаты.

– Говори, – велела я.

Джилл глубоко вдохнул и заученно оттарабанил, как будто это было одно предложение:

– Ходят слухи, что Рэннок Хэмилтон и француз Лорентен строят против тебя какие-то козни, береги детей, никуда не ходи одна, жо тэм ма ми.

Он так смешно произнес французские слова «Je t’aime, ma mie», что от смеха я согнулась в три погибели. Смех, страх и снова смех. Думаю, в моем смехе было что-то от истерики. Я смеялась, смеялась, пока в конце концов из глаз у меня не потекли слезы.

– Полно, не плачь, – сказала Дженет, вытирая платком кровь с моего плеча. – Мы с Уотом присмотрим и за тобою, и за детьми. Ты только скажи королеве то, что она хочет услышать про этот страховидный желтоволосый цветок, который ей так полюбился, и она освободит тебя от этого дьявола Хэмилтона, и мы все уедем домой, и как раз поспеем в Грэнмьюар к Троице.

– Я думала, что увижу его хоть ненадолго. – Я проглотила ком в горле и постаралась перевести дух. – Не представляю, как я смогу не встречаться с ним наедине еще столько недель!

– Время пролетит быстро, ma douce[96], вот увидишь, – промолвила тетушка Мар, складывая атлас. – Это правильно, что ты не будешь встречаться с ним наедине, пока… пока ты вновь не станешь незамужней.

Бедная тетушка Мар. Она не смогла даже произнести слово «развод».

– А теперь тебе надо постараться поспать, – сказала она. – Джилл, иди в другую комнату, где спят дети, и помоги Уоту и Дэйви присматривать за ними в течение ночи. А мы с Дженет останемся здесь с твоей хозяйкой.

– Я никогда не доверяла этому французу Лорентену, – заметила Дженет. – Он и этот поэт, Шастеляр, по-моему, они тоже что-то такое замышляли. Пусть только попробует меня провести!

– У нас тут есть две крепкие, тяжелые табуретки, – подыграла я ей. – Мы сможем огреть его с обеих сторон.

Мы обе хохотали, покуда у нас не заболели животы. Потом мы приготовили себе возле камина горячий напиток из вина, яиц и сахара и долго говорили о том, как мы возвратимся домой, в Грэнмьюар.

Той ночью я спала крепко.

Глава тридцать шестая

Свадьба Мэри Ливингстон состоялась в последний день масленой недели. Тетушка Мар и Дженет облачили меня в мой розовый корсаж, такие же рукава и юбку снаружи накинули верхнее темно-зеленое придворное платье моей матери. Я подумала обо всех тех платьях и плащах, которые я носила при дворе королевы- регентши, еще до моей свадьбы с Александром, и потом, когда я приехала ко двору молодой королевы, и потом, после смерти Александра. Кто знает, куда они все подевались? Какие-то из них остались в моих прежних покоях, когда Рэннок Хэмилтон насильно увез меня в Кинмилл, остальные остались в самом Кинмилле и теперь уже наверняка заношены до дыр тамошними служанками и судомойками.

– Я привезла с собою золотую цепочку с золотым футляром для ароматического шарика, которые принадлежали твоей матушке, – сказала тетушка Мар. Она застегнула цепочку на моей талии, и футляр легко повис. Он был сделан в форме двустворчатой раковины, со створками, соединенными шарниром и усыпанными драгоценными камнями. Я почувствовала запах сушеной лаванды и тимьяна, которыми тетушка Мар наполнила его.

– И еще я привезла с собою ее бирюзу, – продолжила тетушка Мар. – Regarde-toi[97], она идеально подходит к твоим волосам – каштаново-золотистый цвет твоих волос в сочетании с зелено-голубым цветом камней. Они также оттеняют твои глаза, и делают твои щеки розовее. О, ma douce, прости меня, но ты иногда бываешь так на нее похожа.

Я чувствовала себя такой счастливой, что даже мое ожесточение против матери потеряло свою остроту. В моей душе снова зазвучал голос Нико: «Со временем тебе, возможно, захочется навестить твою матушку на Монмартре». – И мой собственный упрямый ответ: «Я никогда не поеду в монастырь на Монмартре».

Но может быть, я и поеду. С Нико и детьми.

Я крепко обняла тетушку Мар.

– Спасибо тебе за то, что привезла их, – сказала я.

С помощью Дженет она вплела бирюзу в мои волосы и сверху надела на них то же белое газовое покрывало, которое я надевала на свою аудиенцию у королевы, свежевыстиранное и накрахмаленное.

– А теперь все ждите меня здесь, – сказала я. – Среди гостей на свадьбе Мэри Ливингстон я буду в полной безопасности, а Нико будет прислуживать королеве. Я уверена, что мне и ему ничего не грозит, но я беспокоюсь за Майри и Китти – ведь Рэннок Хэмилтон сейчас в Эдинбурге.

– Дэйви пойдет с тобой, – сказал Уот Кэрни. – Нет, Ринетт, не спорь со мной. Он крепкий парнишка. Джилл, Дженет и я будем присматривать за детишками, и готов поспорить, что Мадам Лури и Сейли тоже не подкачают, если возникнет какая-нибудь угроза.

– Закрой дверь на засов, – попросила я. – Пожалуйста.

– Непременно.

Я поцеловала своих девочек и отправилась в королевскую часовню в Холирудском аббатстве, сопровождаемая Дэйви Мором и церемониймейстером, у которого от всех наших предосторожностей глаза округлились, как плошки.

В день своей свадьбы Мэри Ливингстон была одета в серебряную и золотую парчу, и в волосах ее блестел жемчуг. Перед ее юбки из серебряной парчи, расшитый завитой серебряной нитью, и нижняя юбка из серого атласа, отделанная по краю золотым галуном, были подарены ей королевой. Щеки ее разрумянились, глаза сияли; как счастлива она была с простым, нетитулованным Джоном Семпиллом, всего лишь младшим сыном лорда.

– Королева подарила им огромную кровать, у которой балдахин сделан из алого бархата с черной бархатной вышитой каймой по краям и занавесками из алой тафты, – шепнул мне на ухо голос, говорящий по-английски. – Вы представляете, как она и молодой Джон Семпилл будут резвиться голые посреди всех этих черных и алых тонов?

Это был Генри Стюарт, лорд Дарнли. Как обычно, он выглядел как ангел, был одет как принц и разговаривал как кабацкий пьянчуга. Я удивилась: отчего он сейчас не в свите королевы, расположившейся на противоположной стороне часовни?

– Невеста прекрасна, милорд, – ответила я. – А королева сделала молодым очень щедрый подарок. Что же до всего остального, то это не касается ни меня, ни вас.

– Странно слышать намеки о святости брака от вас, мистрис Марианетта.

Я ничего не ответила.

– Ваш муж – отличный малый. Он отменно сложен, и плечи у него, как у вола, ходящего под ярмом. Должно быть, в супружеской постели он был настоящим жеребцом, хотя у вас двоих и не было занавесок из алой тафты.

Я стиснула зубы. Нет, я не позволю ему меня спровоцировать.

– Он рассказал мне, – Дарнли наклонился еще ближе. От него разило перегаром. – Он рассказал мне о некоем серебряном ларце, который очень интересовал королеву. Собственно, он интересовал сразу трех королев – нашу собственную красотку Марию Стюарт с ее сладкими устами и золотистыми глазами, кузину моей матушки Елизавету Тюдор и эту маленькую, вечно мрачную итальянскую колдунью и отравительницу Екатерину Медичи.

О Господи.

Неужели все это начинается снова?

– Если он что-то и сказал, – сказала я, выведенная из себя, – то он должен был сказать вам также, что он уничтожил содержимое ларца в припадке пьяной злобы.

Это, разумеется, было неправдой. В действительности серебряный ларец со всеми своими тайнами растворился без следа в древнем воздухе подвала под часовней Святой Маргариты. Все это время я надеялась, что о нем наконец забудут, и молилась об этом.

– Вовсе нет, – сладко-ядовитым голосом возразил Дарнли. – Рэннок Хэмилтон говорит, что он тогда сказал королеве неправду. По его словам, он никогда не держал ларец в руках и никогда не уничтожал никаких бумаг.

Я не сразу осмыслила его слова. Как раз в эту минуту Джон Семпилл надевал золотое кольцо на палец Мэри Ливингстон, и в часовне раздавался оценивающий шепоток, похожий на ропот моря. Когда значение слов Дарнли, наконец, дошло до моего сознания, я переспросила, слишком громко:

– Он сказал что?

Дарнли ухмыльнулся, явно довольный тем, что ему наконец удалось заставить меня утратить самообладание.

– Тише, – проговорил он. – Все смотрят в вашу сторону. Давайте на минутку выйдем, мистрис Марианетта. Вам следует узнать, что еще говорит о вас ваш муж в тавернах на Хай-стрит.

Священник как раз благословлял новобрачных; сейчас он начнет служить мессу. Протестанты зашевелились, готовясь направиться к выходу, чтобы не присутствовать на идолопоклонническом обряде католиков. Я сделала Дэйви знак держаться рядом и, протиснувшись сквозь толпу придворных, прошла в огромный сумрачный главный неф церкви аббатства. Именно здесь, на восточной стороне, перед алтарем, стоял катафалк с телом Александра, и именно здесь, в церкви, я нашла рубин, засевший в его запекшейся крови…

Но сейчас я не стану об этом думать.

Я отошла от входа в часовню всего на шаг или два. Хотя меня и сопровождал Дэйви, я решила остаться там, где в случае чего мне будет легко позвать на помощь.

– Итак, милорд, начинайте, – сказала я Дарнли. – Дальше я не пойду. Расскажите, что говорит обо мне Рэннок Хэмилтон.

Он, улыбаясь, начал раскачиваться с пяток на носки и опять на пятки. Его светлые вьющиеся волосы образовали вокруг головы подобие нимба, и я почти воочию увидела, как его высокую, стройную фигуру заслоняет гигантский желтый петуший гребень. Я ощутила головокружение и гадливость.

– Он говорит, что серебряный ларец старухи де Гиз все еще у вас, спрятанный где-то в Грэнмьюаре, и что вы просто ждете, кто предложит вам за него самую высокую цену.

– Это ложь.

– Еще он говорит, что согласится на развод, только если вы отдадите ларец ему. Он считает, что это сделает его самым богатым и важным человеком в Европе.