На этот раз Олимпия помедлила с ответом. Макс, уминая свою картошку, с интересом поглядывал на родителей и даже не замечал, что у него по груди течет растопленное масло.

– Может быть. Раньше было так. Как теперь, я не знаю.

– Судя по реакции Вероники, она осведомлена лучше тебя. Если то, что она говорит, правда и людей с желтой или черной кожей туда не пускают, тогда я с ней согласен. Полагаю, девушек из еврейских семей тоже не приглашают?

– Гарри, ради бога! Да, это светский бал. Такие балы проводятся с незапамятных времен. Он старомодный, традиционный, с англосаксонским уклоном, но так же устроены и все клубы – да мало ли что еще! Возьми, к примеру, Социальный реестр – никто же не возмущается, что в этот справочник вносят только потомков аристократических фамилий! Что же ты против мужских клубов не выступаешь, туда же женщин вообще не пускают?

– Я в них не состою, – лаконично ответил Гарри. – Я судья апелляционного суда и не могу позволить себе членство в какой-либо организации дискриминационного толка, а этот твой бал, как я понял, как раз относится к таковым. Мое мнение на этот счет тебе известно. Ты считаешь, если бы у нас с тобой была дочь и организаторы знали, что ты теперь иудейка, ее бы пригласили?

Непростой вопрос. Но ведь девочки не принадлежали к иудейской вере, а их родители происходили из влиятельных аристократических англосаксонских семей. И дочери у них с Гарри нет. Так что вопрос был сугубо теоретический. Что Олимпия знала наверняка, так это то, что Чонси захочет, чтобы его дочери появились на этом балу. И придет в ужас, если этого не произойдет. Да и сама она, при всех ее либеральных взглядах – особенно в сравнении с убеждениями ее бывшего мужа и его второй жены, – не видела в этой традиции ничего предосудительного и считала ее вполне невинной. Гарри, по ее мнению, преувеличивает. Как и ее дочь.

– Я понимаю, что вы имеете в виду, когда говорите о дискриминации. Но этот бал устраивается не для того, чтобы кого-то оскорбить – просто чтобы доставить девочкам удовольствие. Это их первый бал, представляешь? Это все равно что почувствовать себя Золушкой на балу, где все танцуют в красивых белых платьях, а в полночь бал заканчивается и все возвращаются к своей обычной жизни. И что ужасного в этом коротком празднике молодости и легкого флирта?

– Все дело в том, что одни веселятся, а другие остаются за бортом. На таких принципах строилась нацистская Германия. Это дискриминационное мероприятие в арийском духе, там тоже приглашали девушек только «голубых» кровей. Может, нескольких евреек и пригласят, чтобы соблюсти видимость, но сам дух этого бала порочен, его принципы – ложные! Евреи подвергаются дискриминации на протяжении тысячелетий, и я против продолжения этой традиции! В наше время дискриминация позорна, туда должен иметь возможность явиться любой человек, если у него есть такое желание.

– В таком случае и все клубы надо позакрывать! И частные школы! Ладно, согласна, пусть это будет мероприятие узкого круга англосаксов, которые вывозят в свет своих дочерей. Но зачем приплетать сюда политику? Почему не признать, что это просто праздник для девушек, и на том успокоиться?

– Мои родители пережили Холокост, – мрачно проговорил Гарри. – Тебе это известно. Всю их родню уничтожили люди, ненавидевшие евреев. Те, кто устраивает этот бал, тоже расисты – насколько я могу понять. Это противоречит всем моим убеждениям и принципам. И я не хочу иметь ничего общего с подобным мероприятием! – Муж говорил таким тоном, словно Олимпия на его глазах нарисовала на стене кухни свастику. Он только что не шарахался от нее, и все это – в присутствии маленького сына, который, кстати сказать, неожиданно расплакался, видя, что родители ссорятся.

– Гарри, прошу тебя, не надо все утрировать! Это бал дебютанток, только и всего. Его устраивают для своих подросших дочерей взрослые солидные люди. Только и всего!

– Что бы ты ни говорила, Вероника права! – подвел черту Гарри и резко встал. К еде он так и не притронулся.

Не дождавшись, когда ему порежут мясо на кусочки, присмиревший Макс принялся мять вилкой вторую картофелину. Ну когда же мама обратит внимание на него!

– Я считаю, девочки не должны в этом участвовать! – убежденно произнес Гарри. – Вряд ли твое присутствие на подобном мероприятии может быть убедительным доводом. Я целиком поддерживаю Веронику. И каково бы ни было твое решение, на меня можешь не рассчитывать.

С этими словами он швырнул салфетку на стол и вышел, а Макс, в недоумении уставившийся на отца, перевел встревоженный взгляд на мать.

– По-моему, этот бал – плохая затея, – вздохнув, произнес малыш. – Все так рассердились!

– Да уж… – кивнула Олимпия и тяжело опустилась на стул. – Понимаешь, – повернулась она к мальчику, – это всего лишь вечеринка. И чего они так раскипятились?! – У Олимпии остался единственный слушатель и тот пяти лет.

– И там будут мучить евреев? – забеспокоился Макс.

Его бабушка Фрида говорила, что люди, которых называют нацистами, творили страшные вещи. Макс запомнил, что много страшных вещей совершалось по отношению к евреям. А еще он знал, что его родители исповедуют еврейскую веру – как и его бабушка, и многие ребята в школе.

– Да ты что! Никто там не собирается мучить евреев! – воскликнула потрясенная Олимпия. – Говорю же тебе, это будет такой специальный праздник для молодых девушек. А у нашего папы настроение плохое, он очень устал на работе. Сам подумай, Макс, ну что плохого может быть в празднике? Ты же сам ходил на праздники и знаешь, как там бывает весело и интересно.

– Правда, – немного успокоился Макс. – Но папа и Вер все равно туда идти не хотят, да? А вот Джинни, по-моему, обрадовалась, ей так хочется купить новое платье.

– Ты прав, малыш. Уж не знаю, как они решат, но, по-моему, отказываться не стоит.

– Даже если вы им там женихов не найдете? – Макса одолевало любопытство.

– Даже если не найдем, – невесело улыбнулась Олимпия. – Зайчик, я тебе уже говорила, никто не собирается искать им женихов. Мы только хотим, чтобы они повеселились и потанцевали в красивых длинных платьях.

– Нет, я думаю, папа не поедет, – все переживал Макс. Олимпия наконец порезала ему курицу. За столом они сидели вдвоем, Макс с видимым удовольствием поглощал курицу, а вот у Олимпии аппетит совсем пропал.

Олимпия попыталась представить себе, что ей предстоит услышать от Чонси, если девочки откажутся от дебюта. В своих убеждениях Чонси и Гарри были антагонистами. И ее прошлая и настоящая жизнь, олицетворением чего служили ее мужья, тоже не имела между собой ничего общего. Единственной ниточкой между ними была она сама.

– Я все же надеюсь, что папа поедет, – тихо сказала Олимпия. – Там будет весело!

– Нет, мама, он не поедет, – возразил мальчик и с серьезным видом покачал головой. – Я думаю, не надо им ни в какой свет выходить! – Макс округлил глаза. – Пусть лучше дома сидят!

Этот накаленный спор так взволновал Олимпию, что теперь она и сама не знала, как отнестись к полученному приглашению.

Глава 2

Олимпия решила поговорить со своим бывшим мужем безотлагательно. По крайней мере, она подготовит почву и постарается выяснить, какова будет его реакция. В понедельник она с работы позвонила Чонси. Олимпия не стала вдаваться в подробности, а лишь сказала, что Вирджиния в восторге от полученного приглашения, а Вероника вряд ли захочет появиться на балу. И прибавила, что, скорее всего, она не изменит своего решения.

А этим же утром за завтраком разразился еще один скандал. Вероника заявила, что, если мать будет настаивать на ее участии, она переедет жить к бабушке Фриде. Как ни странно, Гарри поддержал ее, а потом еще и подлил масла в огонь, заявив, что и Вирджинии нечего делать на этом балу, так что Джинни ушла в школу вся в слезах, успев перед уходом заявить отчиму, что ненавидит его. В результате вся семья оказалась ввергнута в гражданскую войну.

Накануне вечером Вирджиния позвонила брату. Тот с пониманием отнесся к тому, как восприняла предстоящий бал Вероника, однако же встал на сторону матери и Джинни и сказал, что быть на балу должны они обе. Все их двоюродные и троюродные сестры в Ньюпорте уже прошли через это, к тому же Чарли, как и Олимпия, прекрасно понимал, как расстроится отец, если Вирджиния с Вероникой проигнорируют свой первый светский бал, участие в котором было их законным правом и, более того, непреложной обязанностью.

Одним словом, было совершенно непонятно, как можно было урегулировать эту ситуацию таким образом, чтобы все остались довольны.

Олимпия и Гарри практически не разговаривали, когда уходили сегодня на работу, что, вообще-то, было само по себе редчайшим случаем. Они бы и сами не могли вспомнить, когда ссорились в последний раз. Но сейчас война разгорелась нешуточная.

Олимпия хорошо знала своего бывшего и правильно просчитала его реакцию. Чонси завелся с первой же фразы:

– Олимпия, да у тебя не дом, а шайка бунтарей левацкого толка! Вы чему там детей учите, если Вероника воспринимает традиционный бал дебютанток как наступление на права неимущих? Какое-то сборище коммуняк! – разорялся Чонси.

Другой реакции от него Олимпия и не ждала.

– Чонси, я тебя умоляю, они же еще дети! Легко впадают в эмоции. Вероника у нас всю жизнь стоит на защите униженных и обездоленных. То она – Че Гевара, то – Мать Тереза. Повзрослеет – образумится, а пока она так самовыражается. Думаю, что семи месяцев ей хватит, чтобы успокоиться. Главное – сейчас не устраивать из этого шума. Начнем на нее давить – она упрется. Так что прошу тебя, прояви выдержку и благоразумие!

Кто-то в этой ситуации и впрямь должен был сохранять здравомыслие. Но Чонси, конечно же, такая роль не устраивала, что, впрочем, не стало для Олимпии неожиданностью.

– Ну, вот что, Олимпия, позволь тебе объяснить, как я ко всему этому отношусь, – как всегда высокопарно и назидательно, изрек он. – Я не намерен мириться с тем, что у меня растет дочь-революционерка, и считаю, что такие поползновения надо душить в зародыше. Я ни от кого не потерплю этой левацкой бредятины, надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду. Если она считает невозможным для себя появление на Аркадах, я откажусь платить за ее обучение в Брауне. Может вместо колледжа ехать рыть канавы в Никарагуа, или Сальвадор, или куда ей больше нравится, тогда и посмотрим, придется ли ей по нраву жизнь политического радикала. А станет вести такую жизнь, еще и в тюрьме может оказаться!

– Ни в какой тюрьме она не окажется, Чонси, не говори ерунды! – в отчаянии воскликнула Олимпия.

Ее бывший муж был настоящим столпом американского общества – упрямым и непримиримым. Никакие демократические преобразования не могли поколебать его убеждений. Может быть, в этом и крылась причина радикальных взглядов Вероники, это была ее реакция на образ жизни ее отца. Больших снобов, чем Чонси и его новая жена, было трудно найти, они оба были искренне убеждены, что у всех есть пони для игры в поло – или, по крайней мере, должны быть. Они вообще считали достойными своего внимания и общества исключительно аристократов, занесенных в Социальный реестр. Это был их критерий общественной значимости, а обычные люди для них попросту не существовали.

Олимпии, как и Веронике, воззрения Чонси были абсолютно чужды. Жизненная позиция Гарри была ей близка гораздо больше, хотя и он сейчас повел себя не самым разумным образом.

– Просто у твоей дочери обостренное чувство социальной справедливости, и я не вижу в этом ничего плохого. Надо только дать ей успокоиться, а там она и сама увидит, что никто от ее выхода в свет не пострадает и обиженным себя не почувствует. Обычный светский раут, а для них – веселая вечеринка. Я тебя умоляю, не затевай с ней никаких дискуссий! Если ты только заикнешься об оплате обучения, она вполне может выкинуть какую-нибудь глупость и откажется идти в колледж.

Но Чонси, похоже, ее не слышал и гнул свое:

– Вот тебе результат брака с евреем-радикалом! – Слова бывшего мужа больно ранили Олимпию. Олимпия замерла. Господи, неужели Чонси способен сказать такое вслух?!

– Что ты сказал? – ледяным тоном переспросила она.

– Ты слышала! – отрезал Чонси, не пытаясь смягчить свою резкость.

Иногда Чонси становился похож на героев фильмов тридцатых годов – спесивых и самодовольных. Такого откровенного чванства в приличном обществе теперь уже не увидишь – люди стали считаться с переменами в обществе и вести себя по крайней мере осторожнее. В этом отношении и Чонси, и Фелиция представляли собой редкие экземпляры.

– Никогда не смей говорить мне ничего подобного! Ты и мизинца его не стоишь. Теперь я понимаю, почему Вероника стала такой – она ни за что не хочет быть похожей на тебя. Господи, ты вообще когда-нибудь давал себе труд заметить, что вокруг тебя живут и другие люди, и они ничуть не глупее тебя, они работают, не в пример тебе!