2

Администраторша гостиницы, отсчитав сдачу, подвинула темный брелок, на котором был выдавлен номер комнаты — то ли 61, то ли 67.

— При необходимости вы можете продлить время пребывания у нас, сказала она. — Если ключ не будет изнутри проворачиваться в замочной скважине, то на двери есть исправная защелка. Горничная может принести вам легкий ужин, вино, пиво. Будете заказывать?

— Нет, мы возьмем бутылку воды, вот эту, — он указал на «Бон-Акву», стоявшую на витрине за спиной администраторши, — и еще пачку легких сигарет «Винстон», и два марокканских апельсина…

Администраторша подвинула к себе его сдачу, отсчитала нужное количество рублей и вдруг рассмеялась:

— Тут как раз еще на пачку презервативов у вас осталось — хороших, французских, шесть штук в упаковке. Надо?

— Зачем нам презервативы? — он пожал плечами. — Мы решили уединиться, чтобы почитать друг другу стихи…

— Приятного вам отдыха, — сказала администраторша, заученно улыбнувшись. — Не забудьте ваш пакет, и не перепутайте номер комнаты шестьдесят семь…

Она почти сразу потеряла к ним интерес, чего никак нельзя было сказать об охраннике, сидевшим у лестницы: он, не отрываясь, глядел на женщину, поднимавшуюся вслед за низкорослым, чуть полноватым господином. Он будто на веревочке её вел. Невидимая постороннему глазу, эта веревочка была тонкой, как обычная нитка для шитья, и женщина при желании могла бы её оборвать, но почему-то этого не делала. Охранник понял, что дама стесняется и своего положения, и этого заведения, и всего того, что непременно произойдет в номере.

Но ничего особенного в номере не случилось.

— Жарко, — сказал он и снял пиджак. — Хочешь пить?

— Нет, — она села на кровать. — Включи кондиционер. Здесь душно…

Кондиционер затарахтел и принялся выдавливать из себя вязкую ленту теплого липкого воздуха.

— Извини, я приму душ, — она встала. — Невыносимо душно. Чувствую себя в одежде как улитка в раковине…

Он из вежливости кивнул и, ни слова не говоря, снял с себя рубашку.

— Ты со всеми так себя ведешь? — она неловко улыбнулась, ощупав глазами его торс. — Сразу раздеваешься и в койку?

— Я не хочу об этом говорить, — сказал он. — Я хочу этим заниматься. А рубашку снял, потому что душно…

— Но мы ведь не глухонемые, — она помахала ладонью как веером. — Уф, какая духота! Иногда и поговорить хочется…

— Слова не могут точно передать то, что человек чувствует, — он рассеянно улыбнулся. — Банально, но точно у классика: «Мысль изреченная есть ложь…» Наверное, я покажусь тебе занудой, но ученые выяснили: только семь процентов чувственной информации передаётся словами, тридцать восемь интонацией, а пятьдесят пять процентов «считывается» прямо с лица.

Каких-то полчаса назад ему казалось, что ничего больше объяснять ей не придется. Но, видимо, и она не была исключением из правила: все женщины любят ушами. Не смотря ни на что, ей всё равно хотелось слышать эти глупые, лживые, лицемерные, неискренние, невозможно выдуманные слова, комплименты, восклицанья, нежное воркованье, бессовестное вранье. И ради чего? Чтобы он смог заполнить пустоту меж её ног, не заботясь о заполнении — гм! гм! сосуда её души.

Когда она вышла из ванной, завернутая в полотенце, он уже лежал на кровати. Она, видимо, поняла, что ему хочется не только меньше слов, но и минимум одежды. Под полотенцем, во всяком случае, ничего не было.

— Ты не хочешь сполоснуться?

— Обязательно, — он поднялся и, не стесняясь своей наготы, вошел в ванную, наскоро обмылся и, небрежно обтеревшись грубым вафельным полотенцем, вернулся в комнату.

Она неподвижно стояла у окна, и он, не спеша, подошёл сзади, обнял её, с наслаждением проводя руками по её гладкой, теплой груди. Она вынырнула из его объятий и, чуть отодвинувшись, с интересом посмотрела на него:

— Ты всегда так быстро готов?

Готов к труду и обороне, — он усмехнулся. — Давай помолчим. Договорились же!

— Ну, если мой рот будет занят, молчать придётся поневоле, — её правая рука скользнула чуть ниже его затылка, а правая коснулась пупка, после чего трепетно прогулялась по животу вниз и обхватила его член.

— Не понимаю, почему в Камасутре его называют яшмовым черенком, игриво шепнула она. — Это, скорее, ломик для взламывания сейфов…

— Ага, прямо фомка! — он рассмеялся и закрыл ей губы поцелуем.

Она любила мятные леденцы «Минтон», и, может быть, ещё и поэтому её ответный поцелуй был горячим и свежим. Ему нравился этот аромат мяты, эвкалипта и чистого снега, и он подумал, что такое сочетание с её тёплым языком наверняка доставит особое удовольствие.

Ни слова не говоря, он настойчиво двинул её голову вниз, и она, больше не смущаясь, опустилась на колени и обхватила его ягодицы руками. Но он вдруг подался назад, и яшмовый черенок выскользнул из её губ. Она потянулась к нему, но мужчина увернулся и, улыбаясь, направил свой ломик в сторону, а когда она снова попыталась поймать его, он взял член в руку и стал мягко постукивать им по щекам, носу, лбу.

— Ну и ладно, — нарочито недовольно фыркнула она. — Мне и этого хватит…

Она прикоснулась губами к его мошонке и стала поочередно ласкать его яички языком. Он застонал и, перегнув её почти пополам, соорудил из её тела одну из своих любимых позиций, и она, наклонив голову, могла видеть — и, конечно же, видела, — как он вошел в нее, и, сотрясаемая его постепенно нарастающим мощным ритмом, вскоре сама энергично задвигалась и обрушилась на пол, издав подавленный стон. Он перевернул её на спину, грубо закинул ноги на плечи и вторгся в её лоно как одержимый всеми дьяволами, и этому, казалось, не будет конца.

Он перебрал все мыслимые и немыслимые позиции, они катались по полу, ползали по кровати, сидели на стуле, чуть не обрушили подоконник, барахтались в ванной, захлебывались жидкостью, источаемой из их тел, задыхались от грубости и нежности, и когда в полном изнеможении отпрянули друг от друга, то их глаза поблескивали как тлеющие угли, а от кожи поднимался легкий пар. За все это время они не произнесли ни одного слова.

3

В её взгляде сквозила застенчивая признательность. Она прикоснулась к его твердым, устало-равнодушным губам, и в этом медленном поцелуе было то, что никакие слова не выразили бы.

— Возьми его, — попросил он, не открывая глаз. — Пожалуйста!

— Мне говорить запрещаешь, а сам…

Он молча взял её за голову и мягко, но настойчиво двинул её вниз, к своим широко раскинутым ногам.

— Он стал ещё больше, — шепнула она. — И как я все это вынесу?

— Глаза боятся, а рот делает, — сказал он. И тут же пожалел, что опошлил ситуацию. Но она, казалось, не обратила внимания на это, скользнув меж его ног и положив ладони на его пупок.

Он зажмурился, приготовившись к новым ощущениям, но неожиданно прямо над его головой пронзительно заверещала сирена.

— Что это? — испугалась она. — Неужели всё кончилось, не успев начаться? Да? Да!

Он видел, как её ладонь испарилась с его живота, и вся она, такая ласковая, милая и теплая, истончилась, став бесплотной и прозрачной, как привидение. Да и с ним самим произошло нечто странное: в мгновенье ока он, как кусок пластилина, умялся, скатался в шарик, съежился, сжался и превратился в точку.

Точка ярко мерцала во тьме секунду-другую, потом стала медленно сереть, пока совсем не поблекла и не погасла…

4

— Чёрт! Опять свет отключили, — с досады он хлопнул мышкой по коврику. — Чтоб им пусто было, этим энергетикам…

В открытую форточку вливался тяжелый, густой воздух, сдобренный запахами полыни, смородины и созревающих груш. Вентилятор, который Виктор приспособил над столом так, чтобы он дул прямо в лицо, перестал натужно гудеть, и хотя толку от его стараний было мало, но он хоть как-то освежал разгоряченное лицо. А теперь, когда электричество отключили, духота стала невыносимой.

Виктор не стал искать свечу. Зачем? Время позднее, третий час ночи пошел. Все равно надо ложиться спать.

Он вышел на балкон, чтобы выкурить последнюю сигарету. В коммерческом киоске, который стоял напротив, продавщица зажгла две свечи. Они, как магнит, притягивали со всей округи комаров и ночных бабочек. Серое трепещущее облачко колыхалось, распадалось, сбивалось в тугой темный комок и снова расслаивалось.

Наблюдая за этим бесконечным танцем, Виктор, усмехнувшись, подумал о том, что каждое из этих насекомых одиноко, и они, так же, как и люди, стараются прицепиться друг к другу, лишь бы не остаться наедине с кромешной мглой, и так же, как люди, не отличают искусственного огня от света яростного светила. Но им на это наплевать…

«Да, наплевать на это, — подумал Виктор. — Секс — это самый древний и самый простой способ самопознания. Бабочка трахается, потому что существует. А человек занимается тем же самым, чтобы доказать: я люблю — значит, существую. Но чем же они, в таком случае, отличаются друг от друга? Пихая часть своего тела в тело другого человека, испытываешь наслаждение, но всегда ли это любовь? Господи, да в отличие от той же бабочки, это еще и не акт творения: презервативы, контрацептивы или обычный кусочек кислого лимона не дают возникнуть новой жизни. Но, может быть, что-то очень важное появляется в нас самих? Два человека — это два сообщающихся сосуда, и вольно-невольно перетекают друг в друга, даже если находятся один от другого за сотни километров…»

Та женщина, которая только что молча отдавалась ему в какой-то занюханной гостинице, жила в Иркутске. Она никогда не бывала в Хабаровске, так же, как и он, — видел её родной город лишь на открытках да на карте. Их свел Интернет.

Как-то Виктор зашел на один из сайтов знакомств, из любопытства стал читать объявления женщин, и вдруг наткнулся на такое: «У меня в жизни было много чего, но не было самого необычного — любви. Кто может убедить меня в том, что она существует?»

Он ответил. Написал что-то очень сумбурное о том чувстве, что движет солнце и светила, и о том, что расстояние — не преграда, потому что самые великие события на самом деле происходят в голове: любовь — это не только химические реакции организма, и не только игра гормонов, это еще и мистерия, разыгрываемая мозгом.

Она откликнулась. Электронная почта мгновенно доставляла их письма друг другу, и неожиданно возникло ощущение, что они находятся рядом, и не беда, что не видят один другого, потому как самое главное случилось: их души обнялись, срослись, объединились. А может быть, и не души, а сознание.

Это было довольно странное чувство, не похожее ни на что из того, что Виктор до этого испытывал. Он теперь знал, что та женщина из Иркутска, назвавшаяся Виолеттой, всегда поймет смутность его настроений, поддержит его, ободрит, расскажет что-нибудь очень веселое или, напротив, погрустит вместе с ним.

Наконец, он предложил Виолетте встретиться в одном виртуальном кафе. Это была одна из тех «болтанок», где путешествующие во Всемирной Сети запросто знакомились друг с другом, заигрывали, флиртовали, обсуждали какие-то свои проблемы, болтали о том — о сём. И тут можно было поговорить тет-а-тет, используя приват-систему: диалог двоих был виден на экране монитора только им — говори о чем хочешь, не стесняясь ни проявлений чувств, ни крепких выражений, ни вдруг нахлынувшей нежности, в общем, они были одни, и были вольны делать все, что только взбредёт в голову.

И той гостиницы, куда он привел эту женщину, тоже на самом деле не было. Он её выдумал, и она азартно поддержала и эту, и другие его фантазии. Еще никогда и ни с кем ему не было так хорошо. Они обходились без всех этих смешных, нелепых нежностей, им хватало несколько десятков слов, потому что главным был язык тела, поэзия движений и жестов, энергия страсти и что-то такое, чему трудно подобрать определение. Но это было явно не нечто романтически возвышенное, а, скорее, низменное, грубое и очень простое — как иголка и нитка, как болт и гайка, как ветка хризантемы в вазе, как пестик и ступка…

— Вот именно: пестик и ступка, — усмехнулся Виктор. — Кажется, в древнекитайских любовных трактатах мужской член именовался пестиком, а вагина — ступкой, — он с досадой бросил окурок вниз. — У нас все получилось отлично, а я, дурень, даже не успел спросить её настоящее имя. Виолетта это, скорее всего, ник. А как её зовут на самом деле? Может быть, Тамара? Или Елена? Хорошо бы, Елена… Алена, Аленушка, Аленка…

Впрочем, и Виолетта знала только его ник — Граф Грей. Он не выдумывал его специально. Ему всегда нравился чай с бергамотом, который известные фирмы продавали под названием «Граф Грей». Считалось, что некогда именно этот аристократ привез в Европу новый сорт чая, покоривший все королевские дворы. Говорят, что граф был хорош собой, любил пускаться во всякие авантюры, совершал головокружительные, полные опасностей путешествия по Востоку, а соблазненные им женщины толпами двигались по его стопам… Эх, какие ж были мужики в то время! Обычную похоть умели прикрывать любовными ритуалами, романтикой, загадочными масками. Не то, что нынче: «Наше дело не рожать! Сунул, вынул и бежать!»