Ну, я тихо так, скромно улыбаюсь, что-то бормочу типа: «Да я вообще это нечасто делаю, мне деньги просто нужны…» А он: «Все вы сучки одинаковые! Проси: мужчина, дай подержать х*й…»

Что делать? Главное: не суетиться, глядишь: всё образуется. Пришлось мне состроить жалобную гримасу и протянуть нараспев ту фразу, которую он приказал мне сказать.

— А вот тебе! — он вынул из кармана курки сверток.

— Что это, милый?

— Бери!

В свёртке, оказывается, был фаллоимитатор. Длинный, не меньше двадцати сантиметров, чёрно-фиолетовый, головка — бордовая и, главное, почти натуральная мошонка: яички тёмно-коричневые, поросшие чёрными волосами. Всё это в его руке смотрелось просто чудовищно: будто бы он отрезал эдакое достоинство у какого-то негра и демонстрирует его как трофей. Фууу! Эти штуковины я и раньше видела (и не только видела, хи-хи!), но такое чудо-юдо — впервые.

— Давай-давай! — поторапливал он меня. — Глубже, сучка, бери! Что, рот тебе порвать, что ли? Глубже! Сантиметр за сантиметром — лижи, чмокай, да погромче! Соси как чупа-чупс. Любишь чупа-чупс сосать? Этот лучше, да?

Ну, естественно, я толкала этот фаллоимитатор в рот, как он просил. И глаза зажмуривала — якобы от удовольствия. И слюни специально пускала. Ему так хотелось.

— Води его туда-сюда! — приказал он. — Быстрее, сучка! Представь, что тебя в горло трахают. Резче, ещё резче…

Честное слово, у меня от этих манипуляций настоящие слёзы полились. А он, гадёныш, знаете, что делал? Вытащил своё орудие из брюк и, зажав пятёрней, наяривал.

— Классная у тебя, сучка, глотка! Часто тебя так жарят?

Я не знала, какой ответ ему хотелось услышать, и потому молча продолжала своё занятие. Как будто бы вся, прости господи, в экстазе, и, типа, ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу — рот важным делом занят.

— Не слышу ответа, — он побагровел, часто дышал. — Такие х*и тебе и не снились? Благодари меня, что попробовала такой наконец!

Я вынула фаллоимитатор и, нарочито переведя дыхание, с энтузиазмом подыграла ему:

— Милый, спасибо тебе. Если бы не ты, я никогда не узнала бы, что такое настоящий член!

А он вдруг закатил глаза, заорал как сумасшедший и кончил. Вот паразит, всю дорожку уделал спермой: она у него брызнула как из сифона.

— Оботри рукой, — приказал он. — И немножко поласкай…

Я думала, что после этого у него снова будет эрекция, но ничего подобного. Он взял фаллоимитатор, завернул его в пакет, а мне напоследок сказал:

— Смотри, сучка, не болтай об этом никому. Если узнаю, что болтаешь, то кранты тебе. А таких б**й, как ты, я не трахаю. Чести много!

Потом я его морду видела по местному телевидению. Этот урод, оказывается, большая шишка. Чего, кстати, никак не скажешь об его «отростке»: он у него с мизинчик и тонкий, как пальчик ребёнка. Наверное, когда я делала минет фаллоимитатору, он представлял, что это его член, и он меня имеет в самое горло. А! Что там эти онанисты фантазируют — это их дело. Мне-то что? Лишь бы заплатили. Но к противному, скажу я вам, привыкнуть нельзя.

Не знаю, почему я это вспомнила, разглядывая маремана. Может быть, потому что на нем были узкие, облегающие джинсы, и они, так сказать, наглядно подчёркивали: в пазу у него не хило.

— Чо, запала? — перехватив мой взгляд, хихикнула Фанни. — Может, это носовой платок в кармане так свернулся, а член у него — коротышка, хи-хи!

Я её пихнула локтем:

— Молчи, дурёха! Мне фиолетово, что там у него. Лишь бы заплатил…

Мареман вышел из яркого круга света, который падал сразу с двух фонарей.

— Который, девочки, час?

Помираю! Тоже мне, нашел, как подкатить. У самого-то, вон они, часы, поблескивают из-под манжеты. И, кажется, настоящая американская электроника с музыкой, будильником и противным попискиванием через каждый час.

— Час, да не для вас!

Это Фанни вякнула, глупышка. Тоже мне, заигрывает как придурочная.

— Что так?

Фанни коротко хохотнула, игриво взбила пятерней волосы на затылке, ответила:

— А от вас часом не отделаешься…

Ну-у, поехала на кочерге!

— А у меня времени — во! — и на меня косится, улыбается: — Даже не знаю, что с ним делать, столько времени…

Ясное дело, приезжий-то приезжий этот красавчик, а про нашу площадь откуда-то знает, и наверняка. А впрочем, чего знать-то? Видит: сидят две лахудры, одни, битый час, на плащиках розовые бантики — уже знак: ясно, что почем.

Ладно, надо кончать эту комедию. Что-то знобит, холодок откуда-то из глубин тела высовывает свои осторожные лапки, трогает живот, грудь, поднимается все выше и выше, и я уже знаю: не приму «лекарства» — станет хуже: сначала ломота в затылке, потом руки-ноги словно кто отрывать будет, и страх, боже, страх заполнит каждую клеточку тела, страх — до отчаяния, до рвоты… Надо успеть принять «лекарство», черт бы его побрал.

— Ну, вот что, — говорю. — У меня есть пачка кофе. В зернах. Видите? И сумочку раскрываю. — Настоящий мокко. Такого на вашей Камчатке, или где вы там обитаете, нет и не будет. Я его в ресторане «Юнихаб» по знакомству беру…

— При чем тут Камчатка? — удивляется мареман. — Я его в Стамбуле пил. На углях там кофе готовят, прямо на улице. Только не поймешь, что дороже стоит: кофе или холодная, из горных ключей вода. Там кофе с водой пьют…

— Ну не раскладывать же мне угли прямо вот здесь! Я дома кофе варю. Правда, без коньяка он не имеет вкуса — все равно, что пиво без корюшки…

Это я намек делаю. Неподалёку, в ночном клубе «Одиссей», у Витьки-швейцара можно бутылку взять. Если, правда, знать, как брать. Ну да ничего, я бы помогла. Витька-то запуган всякими проверками, но девочек-то знает в лицо, всегда выручит. Что вы думаете, молодой, здоровый парень за просто так — каких-то две тысячи рублей! — стоит у входа? Из любви к посетителям? Наивные!

Одно плохо, что для ночных клубов мы с Фаннни — как бы это помягче сказать? — ну, не то чтобы не годны, а не той свежести, так я вам скажу. Там элитные девочки тусуются, крутые профессионалки, а кто мы? Да никто! Вернее, любительницы. Но если бы мы с Фанни захотели, то сто очков вперёд этим профурсеткам дали бы. Но мы с ней не какие-нибудь позорные девочки по вызову. Захотим — пойдём, не захотим — останемся вот на этой лавочке, и никакая бандерша нам не указ, да и сутенёра у нас нет. Лично мне нужны денежки, позарез нужны. А Фаннни — та… хм. как бы это сказать?… ну, в общем, той нравится секс с незнакомыми мужчинами. Экстремалка! А еще она говорит, что чем бесплатно давать каждому кандидату в принцы на белом коне, так уж лучше что-то с него поиметь, пусть за удовольствие платит.

Ладно. Вру я всё. Просто не хочется, чтобы вы меня дешевой шлюшкой считали. Ну, посмотрите на меня… Похожа я на шлюшку? Макияж нормальный, не разрисована как не знаю кто. И одежда скромная, юбка чуть выше колена, правда — это потому, что…Ну, не важно, почему. В темноте всё равно не видны следы уколов.

Так что в «Одиссей» мы с Фанни не ходим. Да и чего туда ходить? Этот клуб сейчас «голубые» оккупировали. У них свои «девочки» — манерные такие мальчики, томные, и глазки умеют закатывать не хуже кисейных барышень, и даже губки красят, прикиньте! А ещё Витька мне рассказывал, что некоторые наряжаются женщинами, и, знаете, ни в жизнь от натуралки не отличишь. Витька говорит, что пока одного такого не начал пялить, так и не понял бы, что это переодетый парень. Вот до чего наш тихий провинциальный город докатился. Господи, уже и тут на трансвестита нарваться можно. Но мы-то с Фанни натуральные, живые, и нам нравится всё естественное.

— А то, сестра, не знаешь, где бутылку взять, — Фанни надувает губки, закидывает ногу на ногу и вытаскивает пачку сигарет.

Мне ужасно хочется ее сигарет, они у нее с травкой — хоть на время съежится, спрячется липкий осенний холодок в теле…

— Зачем? У меня есть! — Парень выразительно хлопает по пиджаку, который — как не заметила? — точно, чуть-чуть топырится на груди.

Мне-то, по правде, этот коньяк, или что там у него совсем не нужен. А вот Фанни, когда придет с кавалером, той подавай, и подавай чего-нибудь покрепче. Она только так и взбадривает себя, и для другого это надо: упьется, мать родная, а там — все ей трын-трава!

— Ну, сестра, мы пошли, — говорю. — Ты как? Тут останешься?

— Посижу, — отвечает Фанни. — Ключ у меня с собой.

— А вы что, сестры?

— Ага! — хихикает Фанни. — Еще какие! Правда, Бо… Танюша?

Я ее, если б назвала сейчас меня Бочонком, прибила бы, ей-богу. Злая я какая-то стала, и ужас как не люблю, когда, кликуху на всю улицу орут. А тут еще на виске забилась-застучала жилка и тупо, толчками к затылку поплыла боль. Скорей, скорей в нашу с Фанни конуру!

А он, этот красавчик, вдруг ни с того ни с сего принялся с подругой моей разговоры разговаривать: и не прохладно ли ей, и не боится ли одна, темно, все такое и, может, лучше втроем прогуляться, скучно ему и так далее, на что Фанни знай себе хихикает (вот мымра!) да рожи корчит: она, когда курит, и без того щеки надувает, будто в шарик пыхтит, а тут еще и смех напал. Но я дернула парня за рукав, и мы потопали. Он что-то о Стамбуле рассказывал, про накую-то африканскую республику заливал, о Мальте и про то, что японки уже не носят кимоно. О боже, при чем тут они?

Невыносимо ломит затылок, скоро, знаю, сверлящий и вибрирующий комок боли раскрутится жгутом и оплетет позвоночник — тогда придется больше тратить «лекарства», его и так днем с огнем не сыщешь, а к этому подонку Стасу я — пусть сдохну! — ни ногой, дрянь, погань, что он со мной вытворял, кошка и то меньше мышь мучает, ах, мразь, козел!

В подъезде, как всегда темном, стояла, как обычно, десятиклассница Нинка со второго этажа, лобызалась, наверное, с очередным ухажером, потому что испугалась нас, дурочка, отпрыгнула от него и наступила мне на ногу, а весу в этой девахе о-го-го-го!

Сколько раз я уже хотела ей сказать, чтобы прекращала это гиблое дело шашни-машни, все такое. И что с того, что ее мать устраивает свою личную жизнь? Так пусть устраивает в комнате. Нинке-то на кухне в это время можно или нет прикорнуть или уроки, непутевой, готовить?

Моя матушка тоже устраивала судьбу, и не в отдельной квартире, а в комнате коммуналки. О, как ненавижу эту вечно темную, душную от сигаретного дыма конуру! Чтобы не мешать, я уходила куда глаза глядят, и однажды пошел дождь, так все хорошо было — тихая, светлая ночь, мягкий ветерок, машины, люди, музыка, и вдруг — ливень, разом смывший с улицы всех, и только машины, поднимая фонтаны брызг, по-прежнему неслись вперед, и одна окатила меня вонючей грязью.

Я забежала в какой-то подъезд, выжала платье, сколько смогла, и расплакалась — от обиды, холода, от ежевечерних своих бдений, тоски и еще чего-то, чему и объяснения не найти.

Спускался сверху веселый чернявый парень — только и помню теперь: высокий, улыбка в пол-лица, аккуратные усики, да, только и помню это, ни имени, ни отчества, ничего другого не знаю, может, и не знала, а, может, забыла. «Что? Так грустно?» — спросил. Весельем и легкостью от него веяло, божественный ветерок превосходства и беспечности опахнул меня, такую жалкую, несчастную, мокрую курицу, и я, конечно, сказала, что грустно, честно сказала, и он предложил пойти в одно место — тут неподалеку, мол, и там тепло, есть горячий чай, музыка, и нечего бояться, все — братья и сестры, человеки, и отчего-то я пошла, и было хорошо: музыка, мы одни, близко-близко его глаза, веселящий запах коньяка и странный, очень странный дымок сигареты, смутно навевающий ощущение отрешенности от всего, чем я жила.

Не помню, убей меня гром, не помню, что и как было потом, но наступило утро. И первое, что я увидела: розовый сноп солнца в окне. Парень тряс меня за плечи! «Вставай… вставай… Опаздываю!»

Я почему-то не удивилась, что лежу совершенно раздетая на скомканной, какой-то противной простыне. Разбитая, тупая от ломоты в висках, равнодушно поднялась, оделась и вышла из квартиры. Потом одурение прошло, я искала того парня, тот дом, ту улицу, но ничего не помнила, не знала и приняла бы все за дурной, причудливый сон, если 6ы через полтора месяца не поняла: залетела!

Мать покричала, надавала по щекам, наревелась, но устроила меня к своей знакомой в гинекологию. Что там со мной делали, не знаю, потому что меня «отключили» то ли наркозом, то ли еще чем — не интересовалась. Ну, а после всего этого — не больно, не страшно, ничего особенного! — мне уже было все равно, и — пошло-поехало, и ехало без тормозов и скрипа, пока не объявился Стас, и я второй раз в жизни не только нанюхалась веселого и странного голубого дыма сигарет, но и накурилась их до мятного холодка в груди, пьянящего озноба и лихой, бурливой радости.