— Ху…Ху, — сказала Люба.

— Привиделось что? — спросила бабушка.

А Любаша знай себе твердит: «ху» да «ху».

Насилу Мария Степановна от неё добилась, что к чему, и руками всплеснула:

— Не иначе, большак к тебе приходил! Да с чего это он вдруг сказал «к худу»? Ты ж его об этом не спрашивала?

— Не-е, я и так перепугалась…

Предсказание насчёт «худа» сбылось в тот же день. Бабка выгодно продала три ведра смородины, но всю выручку у неё вытащили карманники, даже копейки не оставили. Билет на поезд взять было не на что, и безбилетную пассажирку с позором ссадили на родной станции, привели к дежурному милиционеру и даже сфотографировали, чтобы вывесить портрет старой железнодорожной «зайчихи» прямо в вагоне. Время тогда было такое, что весь транспорт украшали плакаты типа «Совесть пассажира — лучший контролёр», а под ними висели рукописные стенгазеты с фотографиями изловленных безбилетников.

«К худу… К худу…»

А что значит нынешнее пророчество? Перепуганная Люба не знала, что и думать.

5

— Ах, мачо, милый мой мачо! — воскликнула Лариса и, перегнувшись через стол, чмокнула Александра в щеку.

Тот, не ожидавший такой нежности, отпрянул и чуть не поперхнулся ложкой горячего супа.

— Предупреждать надо! — сказал он. — Что за дурацкое слово ты выдумала — мачо?

— Это не я выдумала, — кротко улыбаясь, ответила Лариса. — Так назвали совершенно особую породу мужчин. Её вывели полтора века назад в районе границы Мексики с тогда ещё молодыми Североамериканскими штатами…

— Делать тебе нечего, что ли, в твоей библиотеке? Слишком много читаешь, — недовольно хмыкнул Александр, но всё-таки поинтересовался: А кто такие, эти мачо?

— О мачо-перволюдях в литературе самые неблагоприятные отзывы, — снова улыбнулась Лариса. — Они, знаешь ли, скакали по своим прериям, как самые последние дикари, мало мылись, много пили, грабили всех подряд и губили души ни в чём не повинных людей. Но как-то так получилось, что научились добросовестно работать и кое от каких своих отвратительных привычек отказались. В принципе, о них писал папа Хэм, а Элтон Джон даже спел: «В субботу вечером, выйдя из пивной, так здорово подраться», помнишь?

— Ничего я не помню, — ответил Александр, — потому что этого твоего Элтона Джона никогда и не слышал…

— Вот-вот! — обрадовалась Лариса. — Мачо не слушают хорошую музыку, плевать хотели на папу Хэма и прочих известных романистов, да и в кино на Бандераса тоже неохотно идут. Хотя Бандерас очень даже хорош в роли мачо!

— Да что ты зарядила: мачо да мачо!

— Они считают себя настоящими мужчинами! И ты чем-то на них похож…

— Скажешь тоже! — Александр даже смущенно улыбнулся, что на него вообще-то не было похоже. Обычно он старался сохранять внешнюю невозмутимость, что бы у него ни творилось в душе. — Это, что же, я на этого красавчика Бандераса смахиваю?

— Думаешь, нет? Да он, наверное, тоже никогда в жизни не вымыл ни одной ложки, тем более — тарелку или, не дай Бог, кастрюлю…

— Не мужское это дело!

— А какое мужское? Закрыться после работы в гараже, вдрызг напиться с друзьями, доползти кое-как домой и устроить разборку с женой?

— Ну-ну! Разве я тебя обижал?

— Какие наши годы! Ещё успеешь…

Лариса завела этот разговор неспроста. Сколько они жили вместе, Александр ни разу не то чтобы подмёл пол, так даже посуду со стола за собой не убирал. Придёт Лариса вечером домой, смотрит: хлеб, оставленный в плетеной хлебнице, засох, мухи по нему ползают, на скатерти — крошки, пятна от жирного борща, тарелки стоят одна в другой, ложки-вилки под табуреткой валяются. Это её суженый-ряженый так обедал. Потом она обнаружила ещё одну поразительную особенность Александра: он, судя по всему, страдал водобоязнью — на ночь не мылся, даже потные свои ноги не споласкивал, а его носки, как в том анекдоте, можно было ставить в угол стоймя.

Сначала она пыталась бороться с этими его привычками, но Александр, прищурившись, очень зло ответил: «Может, мне ещё на ночь и дезодорантами себя поливать надо? Так знай: я не пидорас какой-нибудь. И пахну как нормальный мужик. А носки стирай каждый день. Это женская обязанность…»

Лариса не стала доказывать, что на своей, как Александр говорил, «непыльной» работе она устаёт не меньше, чем он за баранкой машины. И что ей тоже хочется посидеть на диване перед телевизором, почитать какой-нибудь новый журнал или наконец довязать ту кофточку, которую начала ещё весной: в конце концов, это же экономия получается — не надо тратить деньги на новую дорогую вещь!

Мало-помалу из их дома исчез уют. Половики никто не вытряхивал, Лариса пылесосила их только в выходные дни. Посуду она мыла теперь поздним вечером — сразу всю груду, накопленную за день. В большом тазу постоянно кисли носки, рубашки, трусы — дожидались большой субботней стирки.

Лариса думала, что всё это хоть как-то проймёт Александра и он предложит свою помощь. Мечтания её были напрасными.

— Ах, мачо, мой милый мачо…

— Ну, что ещё?

— Уже третью тарелку тушеной картошки уплетаешь, а повариху ни разу не похвалил…

— Повариху б похвалил, потому что она чужая. Но вообще-то, ты у меня славная хозяйка. Очень вкусно!

— Спасибо. Доброе слово, оно и кошке приятно…

Иронии Александр, однако, не уловил. Его голова была занята совсем другим. Считай, с самого обеда только и думает над тем, кто же распустил эти слухи о том, будто они с Ларисой сидят в «ментовке» и против них возбуждено уголовное дело: это, мол, они прикончили Витьку, расчленили его труп и разбросали черт знает где.

Об этих слухах он узнал совершенно случайно. Зашёл в поселковый гастроном купить сигарет, а Олег Баринов, его бывший одноклассник, даже чуть бутылку из рук не выронил:

— Тебя что, отпустили?

— Откуда?

— Из «ментовки», конечно. Ты же вроде как основной подозреваемый, а Лариса — твоя подельница…

— Что так поздно похмеляешься? Обед уже! — сказал Александр. — Так долго терпеть нельзя: не только меня в «ментовке» увидишь, но и взвод зелёных чёртиков на марше…

— Ну чё ты, чё ты? — забормотал Олег. — Все пацаны говорят: повязали, мол, Санька, — и всё тут!

— Было дело. Вызывали нас с Ларисой к следователю. Но, как видишь, отпустили…

— Ну и хорошо, ну и ладно, — заискивающе засуетился Олег. — Я пацанам конкретно объясню. Пойдём выпьем.

Александр отказался. Что вообще-то на него было не похоже: он с удовольствием поддерживал любое предложение насчёт «выпить», особенно в конце рабочего дня. Иногда он накачивался спиртным так, что двигался по направлению к дому исключительно на «автопилоте», причём — по кратчайшей прямой. Видимо, он как-то по-особенному ощущал притяжение родного гнёздышка. Птицы без всякого компаса летят на юг, сивучи ни за что не заблудятся в морях-океанах, да и неразумная рыба кета отлично чувствует то место, где из оранжевой икринки проклюнулась на свет, и чтобы снова попасть в нерестилище, отважно преодолевает все преграды и ничего не боится, — вот и Александр, как бы ни был пьян, стремился хотя бы приблизиться к крылечку, возле которого росла раскидистая черёмуха. Её он посадил лет пятнадцать назад, и очень любил вечерами курить под ней. Тут Люба довольно часто обнаруживала обессиленного Александра.

Лариса в отличии от Любы не пыталась в таких случаях немедленно разобраться с бесчувственным «золотцем» — что толку ругаться, кричать, выяснять, где и с кем он наклюкался, если человек всё равно мало что соображает и больше всего на свете хочет, чтобы его оставили в покое.

Лариса действовала по-другому. Она дожидалась того редкого вечера, когда Александр приходил домой трезвый как стёклышко. На столе появлялся вкусный ужин. Новоявленный трезвенник самозабвенно вкушал салаты, жареную картошечку, свою любимую навагу под маринадом и не видел, как Лариса в большой комнате не менее азартно опорожняла бутылку вина.

Пустую «чебурашку» она ставила на столик и, покачиваясь, шла на кухню:

— Миленький, посмотри на меня: хороша ли твоя душечка?

В первый раз Александр, хоть и потерял дар речи, стерпел эту проделку. На второй раз Ларисе попало, и, как говорится, не в бровь, а в глаз. Но она мужественно повторила спектакль с вином и в третий раз:

— А что? Мужчине, значит, можно напиваться, как свинья, а женщина, выходит, не человек, ей нельзя, да?

Она не знала, что отец внушал маленькому Александру, что курица — не птица, а баба — не человек, а его мать, боясь кулаков благоверного, согласно кивала головой: «Муж — иголка, а жена — нитка. Куда иголка, туда и нитка…» В их семье и мысли не допускали о каком-либо равенстве полов. Мужик — всегда глава, и чтобы он ни делал, это обсуждению не подлежит.

Задумка Ларисы клин клином вышибить потерпела полное фиаско. И даже хуже! Она любила повеселиться, посидеть в хорошей компании и от рюмки никогда не отказывалась, но когда стала жить с Александром, то мало-помалу пристрастилась к ежедневной выпивке.

Перевоспитать Александра ей не удалось, и вскоре она стала привычно покупать то к обеду, то к ужину бутылочку-другую вина или чего покрепче.

Но Александр отказался от предложения Олега Баринова не потому, что перестал уважать свободу винопития. Ему просто не хотелось продолжать разговор о покойном Викторе. Он вообще предпочёл бы навсегда забыть о том случае.

И вот слушая щебетанье Ларисы, он вдруг сказал:

— Нет, я не мачо. У них нервы, наверное, железные. А я встретил сегодня Олега Баринова, он мне такое сказал, что места теперь себе не нахожу…

— Что случилось?

— А то, что нас с тобой убийцами считают…

Александр передал свой разговор с Олегом, и Лариса растерянно прошептала:

— Этого нам только не хватало!

Александр молча закурил, пустил одно колечко дыма, другое. Казалось, его ничто не интересовало, кроме этого занятия. Но Лариса уже изучила его достаточно хорошо, чтобы понять: он пытается найти ответ на сложный вопрос.

Очередное кольцо, стремительно взвившееся к потолку, расползлось жирной кляксой. Александр сморщил нос и выдохнул другое — тонкое, как штрих остро заточенного карандаша, это колечко разломилось на две половинки.

— Вообще-то, ничего страшного, — наконец сказал Александр. — Пусть болтают, что хотят! Если мы с тобой что и сделали не так, так это единственное: не надо было выставлять Виктора за дверь…

— Никто не знал, что так получится, — покачала головой Лариса. — Ещё хорошо, что он так и не отдал тебе те документы…

— Это из-за них такая суматоха, — Александр снова закурил и выпустил колечко дыма к потолку. — Даже интересно, где Виктор их держал. Так ведь и не могут найти…

— А наш следователь, между прочим, сказал, что мы с ним ещё обязательно увидимся, — напомнила Лариса. — И про эти бумаги всё время спрашивал. Он считает, что Витьку из-за них прикончили…

— Замолчи!

Лариса вздрогнула: не ожидала, что он закричит так громко.

Александр потянулся к пачке сигарет и локтем нечаянно спихнул на пол чашку с недопитым чаем. Она аккуратно раскололась на две половинки.

— Посуда бьётся — жди удач! — преувеличенно жизнерадостно воскликнула Лариса. — Сиди. Я замету…

Александр, скривившись, пнул в угол то, что осталось от чашки.

— Не строй из себя дурочку, — сказал он. — Соседи видели: вечером Виктор пришёл к нам, а когда ушёл — этому свидетелей нет.

Она уронила веник и, не поворачиваясь к нему, чётко, почти по слогам произнесла:

— Я ничего не знаю. И ты ничего не знаешь. Он ушёл от нас в десять часов вечера. Больше мы его не видели. Я и ты ничего не знаем…

— Нет, знаем! — Александр стукнул по столу кулаком. — Знаем, что он был сильно пьян. Знаем, что боялся каких-то разборок, но ничего конкретного нам не сказал.

— И больше мы ничего не знаем! — как заклинание, повторила Лариса. — И знать ничего не хотим!

— А знаем мы другое, — Александр наигранно потянулся и преувеличенно громко зевнул. — Время-то позднее, приличные мужчины и женщины сейчас не разговоры разговаривают, а занимаются кое-чем поинтересней…

Ларису удивила внезапная смена темы разговора, но она на удивление быстро поддержала игру:

— Даже и не представляю, чем это таким интересным можно заниматься ночью. Все приличные люди, кажется, уже смотрят сны…

— Хватит разговоры разговаривать! — сказал Александр. — Иди сюда, раздень меня…

Лариса, таинственно улыбаясь, медленно расстегнула верхнюю пуговицу рубашки, кончиками пальцев коснулась его шеи, потянулась губами к щетинистой щеке, но он отклонился вбок и нетерпеливо вернул её ладонь к следующей пуговице: