— И только-то?

— Конечно.

Он солгал. Даже если бы ему выдали свидетельство о разводе, а в паспорт тиснули соответствующий штамп, он всё равно не перестал бы думать о Любе. Александр привык к ней, вся она была какая-то своя, родная, такая уютная, домашняя, бесхитростная, терпеливо сносившая все его загулы, пьянки и враньё. Но она не умела делать в постели то, что делала Лариса, и об умном не говорила, и никаких стихов наизусть не читала, и на гитаре не играла, да и вообще терпеть не могла громкую музыку, веселые компании и рюмочку-другую — просто так, для настроения; она с трудом переносила даже сам запах спиртного. Его тело стремилось к Ларисе, а душа — к Любе, и он, чувствуя это раздвоение, порой не находил себе места. И чтобы хоть как-то унять свою боль, принимался ходить по комнате: от окна — к двери, от двери к окну. Как маятник часов. И бездумное, отрешённое это хождение мало-помалу вытесняло из груди тоскливый комок непонятной грусти.

Лариса догадывалась о его душевной смуте, но у неё хватало ума не требовать от него постоянных доказательств любви, а также отчетов о том, где был, куда ходил и не заглядывал ли к Любе. Сама она, может быть, впервые за много-много лет почувствовала: хватит с неё всяких приключений, похождений, страстей-мордастей, всех мужиков не перепробуешь — пора прибиться к одному.

Она всегда думала, что ищет удовольствия от секса, острых ощущений, новых мужчин, а в действительности искала тепла, трогательности, заботы и много чего другого, что, оказывается, вовсе не было сексуальным.

В мечтах ей всегда рисовался один и тот же образ: высокий, длинноногий, красивый, богатый. Физиономия этого образа могла меняться, принимать прямо противоположные формы, но одно оставалось неизменным: богатый! И когда ей встретился Александр, она поначалу отнеслась к нему снисходительно: ладно, пусть будет ещё и этот. Но вскоре Лариса поняла, что Александр ей не просто нравится — жить без него и скучно, и неинтересно, и ничего не хочется делать, и всё валится из рук. Влюбилась!

Ещё больше их сблизила общая тайна. В посёлке по-прежнему шушукались, что это именно они безжалостно прикончили Виктора, чтобы не мешал им предаваться блуду. Он познакомил Александра с Ларисой — своей пассией, и не думал — не гадал, что сам вскоре окажется третьим лишним. А когда попробовал выяснить отношения, то они, сговорившись, избавились от него навсегда, да ещё как жестоко: расчленили труп и разбросали его части в разных местах.

На самом деле всё было по-другому. Виктор пришёл, конечно, не пустой с двумя бутылками «Посольской», которую считал лучшей водкой. Он уже был в изрядном подпитии, жаловался на каких-то городских «братков», которые начали его «доставать», костерил на чём свет стоит нынешнюю власть: президент немощный, его окружение — стая волков, терзающая Россию, а с волками жить по-волчьи выть, но ему этого делать не хочется, однако — вынуждают… Хоть Виктор и крепко «принял на грудь», но себя контролировал: никаких конкретных имён не называл, всё — вокруг да около, одними намёками. Александру, как давнему своему приятелю, он, видимо, по-прежнему доверял, потому что неожиданно попросил его об услуге: взять на сохранение кое-какие бумаги.

Лариса, изгнанная на время этого разговора на кухню, всё, однако, слышала. Вернувшись в комнату со сковородкой, на которой ещё шипела яичница, она поставила её на стол:

— Горяченькое, мальчики!

Один из «мальчиков» — Александр, — однако, уже «отрубился». У него была такая особенность: пропустит несколько рюмашек — и, осоловев, на несколько минут заснёт, после чего, взбодрённый передышкой, как ни в чём не бывало откроет глаза и спросит: «А почему по-новой не наливаете?»

— А я хочу другого горяченького, — сладко улыбнулся Виктор. — Дашь?

— Ты что? — Лариса покрутила пальцем у виска. — На глазах у Сани? Совсем чокнулся!

Чтобы не продолжать этот разговор, она собрала со стола пустые тарелки и понесла их на кухню. Виктор понял это по-своему и, покачиваясь, пошёл за ней.

— То, что было, сплыло, — Лариса шлёпнула его по рукам. — Отойди, пожалуйста!

— Ну, последний разочек, — он настойчиво пытался дотронуться до её талии. — Что тебе стоит?

Как она ни увёртывалась, а Виктор всё-таки схватил её и попытался завалить, но она не сдавалась. Раззадорившись, он притиснул её к столу, жадными и жаркими губами впился в шею, а Лариса, отталкивая его, одной рукой ухватилась за стол и наткнулась на нож.

Виктор не хотел понять, что она с ним не играла. Ей и в самом деле было противно его тело, эти сухие губы, запах пота, сигарет и водки. Он был ей уже чужой. Но Виктора это не интересовало. Он бормотал какие-то нежности, перемежая их скабрёзностями, одна его рука настырно задирала её халат, а другая копошилась, расстегивая «молнию» на брюках, и когда он попытался своим коленом раздвинуть её ноги, Лариса от бессилия и ненависти ударила его ножом в спину.

— Ты что, сука? — удивлённо охнул Виктор и разжал руки.

Лариса, загребая на груди разорванный халат, метнулась в комнату. Александр, очухавшись, взглянул на неё и, ни слова не говоря, кинулся на кухню. Она слышала их возню, вскрики, маты. Вскоре всё стихло. И она боязливо заглянула в дверь.

— Давай вытащим эту падаль на улицу, — сказал ей Александр. — Пусть оклемается на свежем воздухе…

Виктор лежал на животе и чуть слышно постанывал. Его свитер был в крови. Нож валялся рядом на полу.

— Не бойся, — совершенно трезвым голосом сказал Александр. — Ты его не зарезала. Так, лишь царапнула…

— Он живой?

— Оклемается, сучара, — сквозь зубы процедил Александр. — Он тебе ничего не сделал?

— Нет, не успел…

— Надевай на него куртку, — распорядился Александр. — И шапка, где шапка? Не забудь её.

Навряд ли кто-то из соседей видел, как они вынесли Виктора на улицу и, будто заранее предчувствуя недоброе, бросили не возле своего дома, а дотащили до перекрёстка и уложили на чью-то лавочку.

Чуть позже, успокоившись, Александр сказал:

— Пойду-ка, проверю, как он там. Всё-таки я его капитально отделал, да и ты тоже постаралась. Как бы не замёрз, сука позорная. Если что, помогу ему до дома дойти…

— Может, не надо, а? Не ходи никуда.

— Ладно, я быстро, — сказал Александр.

Он и вправду вернулся быстро — бледный, испуганный, руки трясутся. Ничего не говоря, быстро схватил тряпку и, как был в куртке и шапке, принялся вытирать на полу пятна крови.

— Что случилось? — спросила Лариса.

— Его забрали, — ответил Александр. — Не знаю, кто. Подъехала машина, вышли два мужика, погрузили в машину и уехали…

— А ты-то где был?

— Они меня не видели. Я за Иснючкиным забором притаился.

— Кто ж это такие?

— Наверно, это те, которые на Витька наезжали. Давай, милая, всё прибирай… Этот нож проклятый вообще надо куда-то выкинуть, и посуду всю перемой. Чтобы, если что, никаких следов!

Как в плохом детективе, они всё тщательно убрали, даже зачем-то сунули в печку разорванный Ларисин халат. Но ни в эту ночь, ни на следующий день их никто не беспокоил, а в милицию их вызвали, скорее, как свидетелей.

Следователь продержал их на допросе довольно долго. Его особенно интересовало, не оставлял ли Виктор какие-нибудь документы, деловые бумаги, и если они не у них, то у кого могли бы быть.

10

Валечка зевнула и равнодушно сказала:

— Ну, подумаешь: выпили и заснули, что тут особенного?

— Дрянь, какая дрянь! — Люба от возмущения даже покраснела. — У пьяного мужика знаешь, что на уме?

— Ой, ты об этом? — Валечка перестала красить ресницы и через плечо посмотрела на мать. — Да на фиг он мне сдался, старик! Это для тебя он молодой…

— Ты как с матерью разговариваешь? Последний стыд растеряла! И в городе, наверное, те ещё кренделя выделывала, бездельница! Юра правильно сделал, что тебя выгнал.

— Да кому он нужен, этот зассанец? Блин! Мне матрацы сушить надоело. Весь балкон провоняло! Юра, чтоб ты знала, как упьётся, так и дорогу в туалет забывает: под себя прудит. Как бы это тебе понравилось, а?

— К врачу надо сходить, — ответила Люба. — Это у него болезнь такая, от нервов. А ты чуть что — сразу в сторону! Да ещё позоришь меня на весь посёлок…

— Ты сама позоришься, — Валечка, наморщив гладкий лобик, убрала с века лишнюю тушь. — Цыган недаром тебя «мамочкой» зовёт. Ему нужна женщина, которая его бы кормила-обстирывала, ухаживала как за маленьким…

То холодное равнодушие, с которым Валечка всё это говорила, больно укололо Любу. Она и сама чувствовала, что Володя прибился к ней неспроста. В этом ему была какая-то выгода. Но даже если это было и так, то Люба считала, что она тоже остаётся при своём интересе: во-первых, не осталась одна, а во-вторых, симпатичный и молодой Цыган как бы подтверждал её женские достоинства.

— Ты бы, Валечка, замолчала, пока я тебе не врезала, — сказала Люба. Кого осуждаешь? Собственную мать! Ни стыда у тебя, ни совести…

— Надоело! — крикнула Валечка. — Надоело тебя слушать!

— А жить за мой счёт тебе не надоело? — рассердилась Люба. — Я бьюсь, колочусь, а тебе — хоть бы хрен по деревне, хоть бы два по селу! Чтоб завтра же твоего духа тут не было. Собирайся и езжай в город, к Юре. Выдумала тоже: не люблю-ю-ю, — передразнила она дочь. — Стерпится — слюбится! Хоть один дурак нашёлся, чтоб такую, как ты, замуж взять…

— Слушай, а что, если я тебе расскажу, как этот Юра мной торговал? спросила Валечка. — В натуре торговал!

— Что? Да как же это так?

— Обыкновенно, — ответила Валечка, вытянула из кармана халатика тонкую сигаретку и, не обращая на мать внимания, щёлкнула зажигалкой.

— А ну, брось папиросу! — закричала Люба. Она считала, что курят только самые распутные женщины. — Сколько раз умоляла-просила тебя не делать этого!

— Счас! Докурю и брошу, — лениво протянула Валечка. — Ты бы помолчала, а то ничего не скажу…

Любя, скрепя сердце, замолчала, но, отгоняя от себя сигаретный дым, демонстративно замахала рукой, как веером.

Валечка, не стесняясь, рассказала, как однажды ей позвонила Юлька, с которой они вместе учились на курсах. «Хочешь отдохнуть? — спросила. — Не бойся. Парни приличные. А своему скажешь, что к матери поехала». Валечке было скучно, тем более, что Юра ушёл до утра охранять свою контору. И она, недолго думая, согласилась. Юре оставила почти честную записку: поехала, мол, к Юльке кроить платье, может, там и заночует — это на всякий случай, для «отмазки».

Что они вместе с Юлькой делали в той компании — об этом Валечка скромно умолчала, но зато с воодушевлением поведала о дальнейших событиях:

— Представляешь, мы ещё спим, вдруг звонок в дверь. Это, оказывается, Юрочка приехал. Парни ему культурно говорят: «Никого тут нет. До свиданья!» А он как разорется: «Притон! Вертеп! Вы мою жену тут изнасиловали!» Парни: «Заткнись по-хорошему, если не хочешь в рог получить». А он, прикинь, сел в «тачку», взял ребят из своей кодлы и обратно к нам вернулся. Ну, наши знакомые не захотели с ними разбираться. «Что ты хочешь? — спрашивают. Может, не будем шума поднимать?» А Юрочка вдруг и говорит: «Так! Значит, вы, братаны, девочек эксплуатировали всю ночь? Эксплуатировали! Та-ак… Какая такса интим-услуг за час? Ага, двести рублей. Значит, сколько вы должны заплатить каждой? Как минимум, по тысяче». Юлька верещит, как угорелая: «Какие интим-услуги, козёл?! Мы не проститутки!» Юрочка ноль внимания: «Платите! Иначе, козлы, рога вам обломаем!» И что ты думаешь? Парни за нас заплатили!

— Ужас, — прошептала поражённая Люба. — Да как же ты могла с этой Юлькой пойти на такое дело?

— А что, взаперти мне, что ли, сидеть? — огрызнулась Валечка. — И никуда даже не выйти?

— Да ведь не на блядки же!

— Юрочке, значит, можно, — сказала Валечка. — Он и в сауну, и на какие-то заимки ездит, и ту же Юльку — она мне рассказывала — ещё как зажимал. А мне, выходит, одно остаётся: сиди на обоссанном матраце и жди, когда это чмо нарисуется…

— Если живёшь с мужчиной, значит должна принимать его правила, заметила Люба. — А от энуреза лечат даже в нашей больнице. Не хочет в больницу — пусть сюда приезжает, я его к бабке Поле отведу. Она знатная травница!

— Да пошёл он куда подальше! — не сдавалась Валечка. — Терпеть его не могу.

Люба, скрестив руки на груди, молча походила взад-вперёд по кухне. Валечка, не обращая на неё внимания, продолжала эксперименты со своими ресницами: пробовала то коричневую, то черную тушь, то смешивала обе и, подобно художнику, отставив кисточку в сторону, вертела головой перед зеркалом.

Когда дочь была ещё подростком, только-только начала интересоваться мальчиками, Люба ежедневно внушала ей такое правило: «Никогда никому ничего ни за что!» Она очень боялась, что восторженная, нежненькая Валечка по своей неопытности запросто может залететь. Вон сколько девчонок матери украдкой приводят к доктору Пиневичу, который берётся делать аборты даже на больших сроках!