— А что, кто-то свечку над моей дочкой держал? — огрызнулась Люба. Молодую девку всякий охаять может. С кем-то пройдёт, кому-то слово скажет или на дискотеке потанцует, а люди уже: шу-шу-шу, такая-разэдакая!

— Что слышала, то и говорю, ни капли не прибавила, — Иснючка упорно держалась своего. — Мой тебе совет: сама понаблюдай за дочкой. Может, что-нибудь и заметишь…

— Ладно, это наше семейное дело, — отрезала Люба и гордо выпрямила голову. — В советах не нуждаюсь!

К Иснючке подошёл очередной покупатель: жареные семечки в посёлке пользовались неизменным спросом. Как, впрочем, и Любина аджика. Но сегодня её брали что-то неохотно. Наверное, Даша-курятница забывала нахваливать покупателям рецепт окорочков, приготовленных в соусе из Любиной аджики. А может, к «ножкам Буша» никто и близко не подходил, чтобы лишний раз не расстраиваться? Как-никак, американская курятина подорожала в три раза! А вслед за ней окрепли в цене и местные бройлеры, будто не с родимых полей зерно клевали, а поглощали пачки долларов, да ещё доставлялись к прилавкам не иначе как в вагонах СВ — ничем другим Люба не могла объяснить стремительный взлёт худосочных «синих птиц» на высоту, не досягаемую для покупателя средней руки.

— Отойду-ка я на минутку, — сказала Люба Иснючке. — Пойду посмотрю, чем Дашка торгует. Что-то не видать отсюда…

— Не ходи! Прикрыла Дашка свою лавочку, — оживилась заскучавшая было Иснючка. — Домой, видно, убежала. С перепугу.

— А чего?

— Учительницу Светлану Николаевну знаешь? Косенькую такую, ту, что за Мишкой-ментом замужем была…

— А, вредная такая, ехидная? — вспомнила Люба. — Мишка-то её бросил. Видно, не выдержал: шибко умная!

— Ну так вот, она Дашку-то разоблачила! — с торжеством сказала Иснючка. — Взяла вчера у неё два окорочка. Потянули на килограмм. Светлана Николаевна ещё удивилась: «Правильные ли весы у вас, Дарья? Что-то не так…» Ну, Дашка прямо оскорбилась: «Да неужто я обманщица? Вот, смотрите: гири в порядке, и все справки имеются…» А сегодня эта учительница положила окорочка размораживаться. И что ты думаешь, из них вытекло полкастрюли воды…

— Да что ты?!

— Светлана Николаевна заинтересовалась таким чудом, — продолжала Иснючка. — Взяла безмен, взвесила окорочка: всего семьсот граммов! А триста — значит, вода. Что за притча? Думала она думала и додумалась-таки!

— А что думать? Дашка их, наверное, водой полила да заморозила, предположила Люба.

— Нет, в том-то и дело, что аккуратненькие, ладные, толстенькие, фыркнула Иснючка. — А весь фокус в чём? Дашка-курятница укладывала под кожу окорочков кубики льда! Учительница уж её стыдила-стыдила, кричала, что зря поставила на выпускном экзамене тройку — пожалела бестолочь, а эта неблагодарная, мол, никакого добра не помнит…

— Я б со стыда умерла, — сказала Люба. — Как Дашка теперь на народ покажется?

— Это мы с тобой такие честные, — поддакнула Иснючка. — А другим стыд не дым, глаз не выест. Уж попомни моё слово: курятница найдёт, что сбрехать…

Тут их болтовню прервал мужчина в шубе из коричневого искусственного меха. Он протянул Иснючке измятую четвертинку газетной бумаги:

— Сударыня, не покажете ли мне газету, из которой вы кульки под семечки делаете?

— А что случилось? — испугалась Иснючка. — Газета как газета. «Комсомольская правда» называется.

— Да смотрите, что тут написано: депутаты, которых мы с вами в Госдуму избрали, любят кушать сыр «Дамталер», шейку ла Манча, аше на сковородке, севрюгу жареную с оливками, — мужчина, подслеповато щурясь, читал замысловатые названия почти по слогам. — Самое дорогое блюдо стоит всего пятнадцать рублей! А я тут зашёл в местную столовую, так за постный борщ десятку выложил.

— Никогда и не слыхивала таких диковинных названий, — растерялась Иснючка. — Надо же: аша на сковородке. А что это такое?

— Не знаю, — пожала плечами Люба. — Только если они эту ашу да севрюгу, считай, задарма жрут, то понятно, почему прямо на глазах жиреют и тремя подбородками обзаводятся.

Иснючка тем временем нашла газету. В ней были напечатаны три меню: что едят в российском «Белом доме», в Госдуме и Совете Федерации. Мужчина прямо вцепился в этот листок:

— Нет, сударыни, вы поглядите, какие цены: семнадцать копеек, двадцать девять копеек, восемьдесят копеек — за порцию, ая-яй-ай! Это из какой, интересно, жизни? У них там кризис в стране, наверное, только по телевизору видят…

— Вот морды позорные! — поддержала его Иснючка. — Слава тебе, Господи, я на эти выборы не хожу…

— И зря, сударыня, не ходите, — откликнулся мужчина. — Если вы не выбираете, то другие за вас выбирают. Разве не понятно?

— Да что толку на эти выборы ходить? — встряла Люба. — Кого ни выбери, они через месяц-другой другими людьми становятся. Как ни включишь телевизор, видишь: то косточки друг другу перемывают, то придумывают законы, чтоб самим лучше жить, то чемоданы компроматов собирают. А этому Зюганову чем в стране хуже, тем лучше, прямо от счастья весь светится!

— Во-во! В стране бардак, а у них морды красные, — поддакнула Иснючка. — Никому не верю!

— Это вы, сударыня, зря, — сказал мужчина, старательно сворачивая газету. — Надо возвращаться к старой России, к той, что до октябрьского переворота была. Мы её не навсегда потеряли…

— Э, газетку-то верните, — заволновалась Иснючка. — Мне кульки под семечки из чего-то вертеть надо.

— Может, продадите? — мужчина просительно заглянул Иснючке в глаза и полез в измохратившийся карман шубейки. — Мы в вашем районе организуем партию демократических свобод, будем с народом встречаться, а этот газетный материал пригодится для бесед…

— Нет, ничего не знаю! — вдруг посуровела Иснючка. — Я этих газет набрала в киоске на почте. Их там списывают и продают как макулатуру. Вот и идите туда, может, что-нибудь осталось…

— А сами-то вы, сударыня, читаете газеты? — зачем-то поинтересовался представитель демократической партии.

— Делать мне больше нечего! — презрительно фыркнула Иснючка. — Все они брешут!

Мужчина вздохнул, осуждающе покачал головой и, ни слова больше не говоря, побрёл прочь.

— Ишь, какой! Демократ, итить твою мать! — выругалась Иснючка. Пропаганду решил на моей газете строить. Умный какой! А мне семечки во что сыпать?

Люба её не слушала. Она смотрела на Володю, который, широко улыбаясь, шёл к ней.

12

— Ну что, братан? Не надумал домой возвращаться? — спросил Олег Баринов.

С ним Александр столкнулся всё в том же гастрономе, где его одноклассник, похоже, прописался: как ни зайдёшь — обязательно столкнёшься с ним нос к носу.

В гастрономе открыли кафетерий на городской манер. Может, и слишком громкое название для трёх круглых столиков на высоких металлических ножках, настолько высоких, что какому-нибудь низкорослому мужичонке круг столешницы подходил под самый нос и, чтобы взять свой стакан, он, как балерина, становился на цыпочки. Никакого кофе и чая тут отродясь не подавали, из напитков водились лишь перекисший томатный сок да минеральная вода, зато в изобилии были различные вина и водка.

Спиртное разливала дебелая, крепко накрашенная Верка. Не смотря на то, что она была косоглазой и рябой, подвыпившие мужички так и липли к ней, надеясь, что их подхалимский флирт будет хоть как-то возблагодарён — ну, например, Верка расщедрится и плеснёт в стакан лишку. «Ну-ну, убери клешни! — басом прерывала она душевные излияния. — Я те счас как плесну в рожу-то, будешь знать!»

Александр забежал сюда по привычке. Накануне, как обычно, хорошо посидели с Ларисой, и голова сейчас просто разламывалась. Больше ста пятидесяти граммов он позволить себе не мог: предстояло ночное дежурство в ларьке, громко именуемом ночным магазином.

— Иди ко мне! — замахал руками Олег. — А то одному скучно…

Александр принял из Веркиных рук стопку водки и, стараясь её не расплескать, осторожно приблизился к столу, на котором среди колбасной кожуры, яичной скорлупы и кусков хлеба, в иссиня-красной лужице вина стояла стеклянная вазочка с веткой сосны, а рядом — картонная тарелочка с ноздреватым сыром, малюсенькими бутербродиками с красной икрой, печеночным паштетом и копченой колбасой. Отдельно лежал длинный и сморщенный, как огурец-желтяк, заскорузлый жареный пирожок.

— Закусывай! — Олег кивнул на тарелочку. — Не пей на пустой желудок! Верка ещё бутеров наделает…

Обычно безденежный, он, заговорщицки подмигнув Сане, чокнулся с ним своей рюмкой и, когда они, хором крякнув, выпили, подтолкнул его к прилавку вино-водочного отдела:

— Долг платежом красен. Ты меня угощал — теперь я тебя. Да что ты уставился, как баран на новые ворота? «Бабки» у меня есть, — он похлопал по карману, — бери, что тебе глянется. Может, вот эту, «Кристалл», возьмём, а?

На него не произвело особого впечатления заявление Александра: дескать, вообще-то зашёл в магазин за сигаретами, а потом, извини, — прямиком на службу: устроился наконец-то сторожем в коммерческий киоск возле бензозаправки. И опаздывать никак нельзя: ночная продавшица загрипповала, а та, что с утра торговала, на вторую смену остаться не может — ей надо дочку из садика забрать. Это мог бы, конечно, и муж сделать, но он, как на грех, застрял в Хабаровске: ждёт на железнодорожной станции контейнер. Так что, братан Олежка, как-нибудь в другой раз.

— Во, катит! Ништяк! — воскликнул Олег. — Ты, выходит, в том киоске нынче полный хозяин? Так и давай там посидим!

— Не, хозяин запрещает посторонних пускать, — заотнекивался Александр, хотя сам был не прочь принять на грудь. — Я бы со всей душой, но Алиса заложит…

— Продавщица-то? Так она меня и не увидит. Я подожду, пока она свалит…

— А вдруг её мужик с контейнером приедет? Он ведь мой хозяин. Какие-то продукты в том контейнере привезёт.

— Во чудак! — присвистнул Олег. — Попрётся он на ночь глядя из Хабаровска! Оказаться там без поводка, да не оторваться, ну что ты!

Долго уговаривать Александра ему не пришлось. И Алиски-продавшицы они зря опасались. Ничего не зная о двух бутылках «Кристалла», с которыми Олег засел в придорожном дощатом туалете — больше схорониться было негде, она показала сторожу на прилавок:

— Это тебе: две банки пива, чипсы, пакетик фисташек. Не скучай! И, пожалуйста, никому не открывай дверь, говори только через окошечко, понял?

— Да ладно, — отмахнулся Александр. — У нас тут не Чикаго!

— Ну да! — вздёрнулась Алиса. — Если свои не шалят, то чужие уроют. Это просто счастье, что Бог нас ещё милует…

— Да не Бог, а бензоколонка, — сказал Александр. — Там народ всегда есть. И пост ГИБДД тоже спасает: вон он, отсюда видать.

— Гаишникам дверь тоже не открывай, — наказала Алиса. — Скажи, что мы на профилактике или тараканов с мышами травим, в общем — до утра на замке. И ничего не смей трогать. Я тут всё пересчитала, понял?

— Обижаешь…

— Ну, я в том смысле, чтоб ты никому ничего не продавал, а то мало ли: дорога рядом, шоферам вечно то сигарет, то воды, то жрачки какой-нибудь надо, — смутившись, поправилась Алиса. — Ну а если что, то револьвер на месте. Ну, я помчалась!

Револьвером Алиса называла громоздкий и неудобный в обращении газовый пистолет. Его не применяли пока ни разу, но Александру и его сменщику вменялось в обязанность регулярно протирать и чистить эту имитацию грозного оружия.

Только Алиса свернула в первый проулок, как в окно постучал Олег. По-быстрому соорудив стол, они нетерпеливо заглотили по первой, самой радостной и ласковой рюмашке. Оба предвкушали хорошую выпивку. Как-никак по бутылке водки на каждого!

Не будь этого питья, поселковские мужики, наверное, совсем бы отучились разговаривать по душам. Обычно немногословные, задерганные работой, семейными проблемами, всеми этими нежданными-негаданными кризисами, они ненадолго расслаблялись, оттаивали в своих компаниях за стопарём водки или вина. Злодейка с наклейкой удивительно быстро расстёгивала пуговицы, снимала пиджаки, и дурак становился похож на умного, а умный — либо вообще воспарял в небеса гением, либо все вдруг видели: дурак дураком! Но, впрочем, кто умный, кто дурак — это нынче стало как-то совсем непонятно, никто ни на кого не похож и в то же время все как будто одинаковые, и в глазах — огонь, страсть, вдохновенье, а пристально взглянешь: ба! всё больше пустоты и отсутствия всякого смысла: кажется, что ни вытвори — не сморгнут: «Божья роса!» — скажут, и даже не утрутся. Но тем не менее поначалу-то каждый значительным и умным себя считает, и тех, кто этого не видит, осаживают гневной поселковой присказкой: «Каждая мышка просится на вышку!»

У Александра с Олегом и первая, и вторая стопки пошли под неизменный аккомпанемент: