– Давай-ка смоемся отсюда, – сказал он, подавая знак официанту, чтобы тот принес счет.

Мы поехали ко мне, и оба молчали по дороге. К тому времени, когда мы добрались до двери моей квартиры, моя блузка уже была задрана вверх, бюстгальтер расстегнут. Едва мы вошли, как Джесси запер дверь и развернул меня, заставляя опуститься на четвереньки, а сам тем временем уже снимал джинсы. Я попыталась повернуться лицом к нему – раз, другой, – но Джесси не позволил. Он хотел, чтобы я оставалась именно в такой позе: согнутая, с коленями, упершимися в доски пола; руками я сжимала край ковра, невольно таща его к себе, когда почувствовала губы Джесси, исследовавшие мои самые тайные места, его пальцы проникали в меня. Джесси нетерпеливо стонал, его бесило то, что пришлось сделать перерыв и надеть презерватив, а потом, когда я попросила его вести себя потише, он наконец развернул меня.

– Сестры, соседки, – прошептала я. – Они могут услышать.

– Да пошли они, эти сестры! – прошипел Джесси.

– Стой! Мои колени. Погоди, – сказала я, мое желание съежилось, словно проколотый шар.

Джесси замер, глубоко вздохнул и упал на пол рядом со мной.

– Что мы делаем? – пробормотал он, прижимая ладони к глазам.

Я перевернулась на спину, мои джинсы и трусики все еще болтались на моих лодыжках, блузка была расстегнута. Я никогда не смотрела на собственный потолок под таким углом. То ли на нем появились новые трещины, то ли я просто не замечала их раньше?

– Не знаю, – ответила я. – Может быть, это часть наших отношений… Может быть, они закончились?

Джесси повернулся ко мне, оперся на локоть; его глаза смеялись.

– Думаю, ты права.

– Как тебе кажется, что произошло? – спросила я с искренним интересом. – Я хочу сказать, между нами ведь что-то было, разве нет?

– Было. И есть. Но возможно, этого недостаточно, чтобы победить то, что у нас было… с другими людьми, – ответил Джесси, гладя мое лицо.

Он говорил об Уилле, хотя на самом деле говорил не о нем. Мне нечего было ответить. Забавно, как иной раз поворачиваются события: не остается вопросов, не остается сожалений. Лишь милое, приятное освобождение.

Джесси натянул джинсы и застегнул ремень, а потом присел на корточки рядом со мной, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.

– Мы с тобой хорошие друзья, – сказал он, как будто только что заметив во мне нечто новое и интересное.

– Навсегда, – с улыбкой кивнула я.

Джесси наклонился и поцеловал меня в лоб.

– С.Е.К.Р.Е.Т. творит чертовски хороших женщин, – сказал он.

Когда он встал и ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь, еще какое-то время я лежала на полу, раскинув руки в стороны, и несколько минут, моргая, смотрела на потолок гостиной. Кошка Дикси подошла ко мне, потерлась носом о мой нос. Когда она сообразила, что мне ужасно нравится лежать вот так, полностью расслабившись, она свернулась у меня под мышкой и сразу задремала.

* * *

Когда я оказывалась на распутье, не зная, в какую сторону сделать шаг, то всегда делала одно и то же, и это всегда помогало. И в тот вечер я наконец поднялась с пола, приняла горячий душ и отправилась через весь город в коуч-центр, чтобы поговорить с человеком, который отлично меня понимал, который знал, что делать, который всегда говорил мне правду: с Матильдой. До моей тренировки с Уиллом оставалось несколько дней. Мне необходимо было подойти к ней с ясной головой и спокойным сердцем.

Было уже поздно, почти девять вечера, но в кабинете Матильды, конечно же, горел свет, хотя мне показалось странным то, что я увидела красную дверь приоткрытой. Я вошла, собираясь побранить Матильду за то, что она оставила дверь незапертой. Гарден-Дистрикт, конечно, был достаточно безопасным, и все же… Я услышала доносившийся из ее кабинета мужской голос. И это было уже чересчур странно. Хотя тренировки всегда проходили в Особняке, но разговоры с новобранцами велись, как правило, в других местах. Я подошла ближе и поняла, что голос Матильды звучит более взволнованно, чем обычно; раньше я никогда такого не слышала. Я уже готова была постучать, но тут снова заговорил мужчина, и на этот раз достаточно громко для того, чтобы я смогла узнать Джесси.

Дай знать, что ты здесь, Кэсси! Самое время!..

Но мои ноги вдруг словно приросли к дубовому полу. Передо мной встал ужасающий выбор. Если я уйду прямо сейчас, меня могут заметить, а если останусь, то могу услышать нечто, явно не предназначенное для посторонних ушей. Но в этот момент я услышала, как Джесси воскликнул с искренней болью в голосе:

– Конечно, я восхищаюсь ею! Но люблю-то я тебя!

Уходить было уже поздно.

– Почему бы просто не принять меня? – продолжил Джесси. – Мне плевать на возраст, ты это знаешь! Мэтти, сколько раз я тебе это повторял? Я просто хочу быть с тобой. Я тоскую по тебе. Финн по тебе скучает.

Мэтти? Финн? А я-то лишь раз оказалась достаточно близко к сыну Джесси, когда видела, как тот спит в ту ночь.

– Может, сейчас тебя, Джесси, и не беспокоит разница в возрасте, но меня она беспокоит. Я думаю об этом. Когда мне будет семьдесят, тебе будет слегка за пятьдесят. Это смехотворно, нелепо. И я тебе уже говорила, что не стану заниматься с тобой сексом, пока между тобой и Кэсси продолжаются некие отношения. Это неправильно и нечестно. Я люблю вас обоих. И вообще-то, тебе не следовало быть здесь сейчас.

– Между нами все кончено. Я о Кэсси и себе. Мы просто друзья. Да на самом-то деле мы и всегда были только друзьями. Нам ничего другого не суждено.

Прежде чем услышать что-либо еще, я наконец собралась с силами и тихо, осторожно попятилась назад, к двери, и вышла на улицу. В голове у меня гудело. Джесси восхищается мной. Джесси любит Матильду. Джесси мой друг. Джесси хочет быть партнером Матильды. Я вспомнила его пьяную тяжелую вспышку раздражения в канун Рождества. Как ни смотри, Матильда, скорее всего, помешала планам Джесси оказаться с ней, поставив меня на их дороге в надежде, что из простой помехи я смогу превратиться в настоящую причину того, что они не смогут быть вместе. Я подумала о том, что Джесси говорил в ту ночь: люди из прошлого могут повлиять на все то, что может быть у нас в будущем. А я-то была настолько самонадеянна, что решила: Джесси ничуть не страдает от какой-то собственной ноши.

Какой безумный и грустный круг, думала я, и из моих глаз сами собой катились теплые слезы. Я попыталась найти в себе гнев, ведь должен был он где-то скрываться, но, как только я вытащила его на поверхность, он исчез. Зато вспыхнул страх. Но страх чего? Страх быть отвергнутой? Страх не нашел за что зацепиться и тоже растаял. Похоже, для этого древнего дурного чувства не осталось во мне никакой опоры. Я вытерла глаза тыльной стороной ладони и отправилась в обратный путь. На Магазин-стрит я поймала такси, слишком усталая, чтобы добираться до дома пешком.

Хорошенько выплакавшись, я в ту ночь спала так хорошо, как не спала уже много-много ночей.

Глава семнадцатая

Соланж

Я вышла из машины и остановилась в начале улицы Фуко, в Трокадеро, держа в дрожащих пальцах карточку Шага восьмого. Я дважды проверила направление, поглядывая на слово «Бесстрашие», отпечатанное на плотной бумаге, и записку от Матильды под ним:

Даже если ты решишь не принимать сегодня этот Шаг, знай: ты уже заслужила свою восьмую подвеску. С огромным восхищением,

Матильда.

P. S. Водителю велено ждать тебя. Пожалуйста, будь осторожна. И позвони мне, когда вернешься в отель.

Я подошла к внушительной мавританской двери четырехэтажного особняка с доброй дюжиной итальянских балконов, выходивших на улицу. Формально это был таунхаус, расположенный в конце длинного ряда роскошных зданий, построенных явно в начале восемнадцатого века. Прежде чем я успела стукнуть по древнему дереву, дверь бесшумно распахнулась и очень высокий, очень старый дворецкий низко поклонился мне. Он выпрямился и широким жестом предложил мне войти в абсолютно белый мраморный холл примерно тех же размеров, что и холл в Новоорлеанском музее искусств.

– Nous vous attendions, Mademoiselle Faraday. Puis-je prendre votre manteau?[1] – сказал он.

Manteau. Ну, это-то я вроде бы поняла. Я не знала, как одеться для интервью, замаскированного под сексуальную фантазию, а потому просто оделась как на работу – кремовые слаксы, шелковый шарф и темно-синяя спортивная куртка поверх белой блузки. Когда я протягивала дворецкому куртку, мои руки внезапно похолодели.

Дворецкий повел меня по длинному белому коридору с рядом окон по одной стороне, сквозь которые виднелась далекая Эйфелева башня. Бог мой, вот это вид! Мы миновали еще две двустворчатые двери в четырнадцать футов высотой, прежде чем белые стены уступили место темно-коричневым стенным панелям, окружавшим могучий каменный камин с львиными головами на карнизе над ним. Эта комната явно представляла собой рабочий кабинет или библиотеку; книжные полки целиком закрывали одну стену, а напротив них располагались французские створчатые окна, по обе стороны которых висели темно-вишневые бархатные занавеси, спадавшие на мраморный пол. В середине комнаты на прекрасном восточном ковре стоял длинный стол красного дерева, а позади стола красовалось черное кресло с высокой спинкой, из окна тоже открывался вид на Эйфелеву башню. Я едва успела перевести дыхание, как за моей спиной кто-то негромко откашлялся.

Я резко обернулась – и очутилась лицом к лицу с самим Пьером Кастилем. Он был очень красивым мужчиной.

– Соланж Фарадей. Как приятно видеть знакомое лицо! Вам явно пришлось проделать немалый путь от редакции новостей в Новом Орлеане до моего маленького убежища в Париже. Надеюсь, вы нашли меня без особого труда, – сказал он с искренней и теплой улыбкой и протянул мне руки.

Кастиль говорил с легким акцентом жителя Байю, а одет был весьма просто: в поношенные джинсы и голубую льняную рубашку, заправленную в штаны; ее цвет подчеркивал зеленый оттенок его глаз. Волосы Кастиля казались темнее и короче, чем тогда, когда я его видела в последний раз. И выглядел он сдержанным, скорее даже немного мрачным. Но все это отошло на второй план перед невероятным ощущением его присутствия; Кастиль обладал сексуальностью, с какой, осмелюсь сказать, не сравнился бы никто.

– Спасибо, что согласились… встретиться со мной, – сказала я, удивляясь собственной нервной дрожи.

– Вы были очень настойчивы. А я весьма любопытен, – ответил Кастиль, направляясь мимо меня к бару. – Что я могу вам предложить?

– Скотч, чистый. Пожалуйста, – сказала я.

– Хм, выпивка для взрослых.

Пока он наполнял стаканы, я огляделась по сторонам.

– У вас прекрасный дом.

– Рад, что вам нравится.

Нравится? У меня опустились плечи, отвисла челюсть, ослабели коленки.

– Как себя чувствует человек, который, просыпаясь по утрам, видит Эйфелеву башню? – спросила я. – Вы восторгаетесь ею все больше и больше или она вам надоедает?

Все так же улыбаясь, Кастиль подошел ко мне и протянул стакан, а потом словно оценил окружающее с той точки, с какой видела все это я. Дом, похоже, был выстроен полукругом, и его небольшой зеленый внутренний дворик играл роль авансцены перед прославленным сооружением вдали.

– По правде говоря, она надоесть не может, – ответил Кастиль, ведя меня к одному из кожаных кресел, стоявших перед столом.

Он был человеком, двигавшимся с невероятной легкостью, человеком, который в совершенстве владел своим телом. Мы поговорили о Париже, где он родился и жил в детстве, пока на несколько лет его мать-американка не отвезла Пьера в Новый Орлеан.

– Родители хотели вытрясти из меня все остатки социалистических увлечений, прежде чем я займусь семейным бизнесом.

– Похоже, им это удалось. – Настал мой черед говорить. – Вы знаете, что сюда я приехала ради интервью, чтобы поговорить о вас, о вашем семейном деле, о его истории в нашем городе, о ваших планах на будущее в Новом Орлеане, а в особенности – о тех землях, что лежат за Френч-Маркет. Как один из крупнейших предпринимателей города, вы…

– Ну, до этого мы еще дойдем, Соланж, я обещаю, – перебил меня Кастиль, взмахивая рукой, как будто желая выгнать мои слова из комнаты. – Но сначала я кое о чем спрошу вас.