— Вот поэтому я не смог прийти к тебе раньше. Вот это еще не было готово. Я хотел отвезти тебе сегодня. — Он положил диск ей на колени. — Посмотри его, прежде чем станешь принимать глобальные решения относительно нашего будущего.

— Не понимаю. Что это?

— Полагаю… можно сказать, что это… мое любовное послание тебе.

Он вышел из машины.

— Любовное послание?

Но Брэм уже исчез за углом дома.

Джорджи взглянула на диск и прочла надпись: «Скип и Скутер, уходящие под землю».

«Скип и Скутер» закончился на сто восьмой серии, но на диске было отмечено, что это сто девятая серия.

Прижимая DVD к себе, Джорджи скинула второй шлепанец и босиком побежала в дом. У нее не хватило терпения возиться со сложным оборудованием в кинозале, поэтому она отнесла импровизированное любовное послание наверх и сунула в DVD-плейер в спальне Брэма, а сама уселась на кровати, обхватила руками колени и с сильно колотящимся сердцем подняла пульт.

Сначала она увидела две пары маленьких ножек, шагающих по яркой зелени газона. На одних были черные лакированные тупоносые туфельки и кокетливые белые носочки. Другие были обуты в блестящие черные «оксфордские» туфли со шнуровкой, над которыми нависали обшлага черных брюк. Наконец ноги остановились и повернулись к кому-то, кто стоял сзади.

— Папа… — прошептала малышка.

Джорджи поежилась.

— Ты сказала, что не будешь плакать! — свирепо прошипел мальчик.

— Я не плачу, — пропищала девочка. — Я хочу к папе.

В кадр вошла третья пара туфель. Черных, мужских, узконосых.

— Я здесь, солнышко. Нужно было помочь твоей бабушке.

Джорджи вздрогнула, когда в кадре появилась мужская рука. На безымянном пальце поблескивало платиновое обручальное кольцо. Рука сжала ладошку девочки.

Ее лицо крупным кадром. Похоже, ей лет семь-восемь. Светлые волосы обрамляют ангельское личико. На шейке поблескивает тонкая жемчужная нить. Девочка одета в черное бархатное платье.

Камера отъехала. Мрачный мальчик приблизительно того же возраста взял мужчину за другую руку.

Вид сзади: высокий худой мужчина и двое маленьких детей бредут по ухоженному газону на фоне тенистых деревьев. Снова деревья. Какие-то камни.

Крупный план.

Это не камни.

Кладбище?

И неожиданно экран заполнило лицо мужчины — Скипа Скофилда. Он был старше, более представителен и очень ухожен, как все Скофилды. Короткие волнистые волосы, черный костюм от дорогого портного, респектабельный темно-красный галстук и белоснежная сорочка. Глубокие борозды скорби рассекают красивое лицо.

Джорджи недоверчиво покачала головой. Не может же он…

— Я не хочу, папа! — вскрикнула девочка.

— Знаю, милая.

Скип подхватил дочь одной рукой, а другой обнял худенькие мальчишечьи плечи.

«Это ситком! Ему полагается быть смешным!» — хотела за вопить Джорджи.

Теперь все трое стояли у свежевырытой могилы. На заднем фоне маячили друзья и соседи, тоже в черном. Мальчик уткнулся лицом в пиджак отца.

— Я уже скучаю по маме, — пробормотал он.

— Я тоже, сынок. Она так и не узнала, как сильно я ее любил.

— Нужно было сказать.

— Я пытался. Но она мне не верила.

Священник начал заупокойную службу. Голос показался Джорджи знакомым. Она прищурилась.

Конец церемонии. Крупный план гроба. Пригоршня земли, разбившейся о полированную крышку. Три большие пушистые гортензии.

Скип. Рядом с ним священник, который не имел права играть эту роль.

— Мои соболезнования, сын, — произнес он, похлопав Скипа по спине.

Крупный план: Скип и двое рыдающих детей. Одни у могилы. Скип падает на колени и прижимает ребятишек к себе. Глаза зажмурены от боли.

— Слава Богу, — выдыхает он. — Слава Богу, что вы у меня есть.

Мальчик внезапно отстраняется. Мстительная ухмылка. Злые глаза.

— Только вот нас у тебя нет!

Девочка подбоченивается:

— Мы воображаемые, ты забыл?

— Мы дети, которых ты мог бы иметь, если бы не был таким идиотом!

Джорджи еще ничего не успела понять, но дети уже исчезли. Мужчина совсем один. Измученный. Отчаявшийся. Он вынимает из венка гортензию и подносит к губам:

— Я люблю тебя. Всем сердцем. Это навсегда, Джорджи.

Экран темнеет.

Джорджи долго сидела, не в силах пошевелиться. Наконец опомнившись, она вскочила и вылетела в коридор. Ну и ну! Такого она не ожидала!

Она скатилась вниз, помчалась по веранде, по дорожке, ведущей к гостевому дому. И сквозь стеклянные двери увидела Брэма. Он сидел за письменным столом, глядя в пустоту. Когда она ворвалась в комнату, он словно взметнулся из-за стола.

— И это — любовное послание?! — завопила она.

Брэм нерешительно кивнул. Лицо его было бледным как полотно.

Она уперла руки в бока:

— Ты меня прикончил?!

Брэм с трудом сглотнул: очевидно, язык ему не повиновался.

— Ты… же… не думала… что я прикончу себя?

— И мой отец! Мой собственный отец хоронил меня!

— Он хороший актер. И… и поразительно порядочный тесть.

Джорджи скрипнула зубами.

— Я заметила пару знакомых лиц в толпе! Чаз и Лора…

— Обеим, похоже… — он снова сглотнул, — церемония понравилась.

Джорджи воздела руки к небу:

— Не могу поверить, что ты убил Скутер!

— У меня не было времени поразмыслить над сценарием. Лучшего ничего не придумалось, тем более что пришлось снимать без тебя.

— Еще бы!

— Все было бы сделано вчера, но твоя фиктивная дочь с лицом ангелочка повела себя как примадонна. Хуже чирья на заднице. Не представляю, как мы будем с ней работать. В «Доме на дереве» она играет ребенка, над которым издевается садист-отец.

— Великая маленькая актриса, значит, — протянула Джорджи, скрестив руки на груди. — Присмотрись, у меня слезы на глазах.

— Если у нас когда-нибудь родится ребенок, который станет так себя вести…

— Значит, во всем будет виноват отец?

Брэм от удивления онемел, но Джорджи еще была не готова снять его с крючка, хотя в душе бурлили колючие пузырьки счастья.

— Клянусь Богом, Брэм, это был самый глупый, пошлый, банальный кинематографический мусор…

— Я подозревал, что тебе понравится.

Судя по виду, он не знал, что делать со своими руками.

— Тебе ведь понравилось? Это был единственный способ показать тебе, что я отчетливо сознаю, как обидел тебя в тот день, на пляже. Ты ведь поняла, правда?

— Как ни странно, да.

Его лицо исказилось.

— Тебе придется помочь мне, Джорджи. До тебя я никого не любил.

— Даже себя, — спокойно добавила она.

— Что там было любить? Пока ты не полюбила меня в ответ. — Он сунул руку в карман. — Я не хочу снова ранить тебя. Никогда больше. Но я уже сделал это. Принес в жертву то, что ты больше всего хотела. — Он снова скривился. — Элен тебе никогда не сыграть. Контракт подписан. Знаю, эта роль значила для тебя все и из-за меня ты ее не получила, но больше я ничего не смог придумать. У меня не было другого способа доказать, что мне нужна только ты, а не твое участие в картине.

— Мне все ясно.

Джорджи вспомнила о ранах, которые наносили люди себе и друг другу во имя любви, и осознала, что настало время признаться в том, что сама поняла совсем недавно:

— Я рада.

— Да нет, какая тут радость? Я ничего не могу исправить, милая, как и загладить свою вину.

— Нечего тут заглаживать.

Она впервые сказала это вслух.

— Я режиссер, Брэм. Режиссер-документалист. Именно это я и хочу делать в жизни.

— О чем ты?! Ты актриса. Это твое призвание!

— Мне нравилось играть Энни. Я обожала роль Скутер, потому что тогда нуждалась в похвалах и аплодисментах, но больше мне это ни к чему. Я стала взрослой и хочу рассказывать публике истории других людей.

— Это все прекрасно, но… твоя проба? Изумительная игра?

— Ни единого слова не вырвалось из сердца. Голая техника. — Она тщательно выбирала слова, подгоняла одно к другому, как в пазле, пытаясь попасть в самую точку. — Подготовка к пробе должна была стать самой волнующей моей работой, но на деле оказалась тяжелой нудной обязанностью. Я возненавидела Элен и тот ад, в который она меня тянула. Больше всего мне хотелось взять камеру и сбежать.

Брэм изогнул бровь и сразу стал больше походить на себя прежнего.

— И когда же ты это поняла?

— Наверное, знала с самого начала, но думала, что это реакция на наши непростые отношения. Я честно репетировала, а когда больше не смогла этого выносить, брала камеру и принималась донимать Чаз или отправлялась брать интервью у официанток. Я столько твердила о том, что следует начать новую карьеру, и не понимала, что уже сделала это. — Джорджи улыбнулась. — Погоди, вот увидишь то, что я наснимала: истории Чаз, уличных ребятишек, матерей-одиночек. Все в фильм не войдет, однако, думаю, я многому научусь при монтаже.

Брэм наконец подошел к ней.

— Ты говоришь это для того, чтобы меня не загрызла совесть?

— Шутишь? Я просто обожаю, когда тебя грызет совесть. Так мне легче завлечь тебя, заставить потерять голову и приковать к себе.

— Ты уже приковала, — хрипло пробормотал Брэм. — И надежнее, чем можешь себя представить.

Он не мог отвести глаз от ее лица. Джорджи никогда не чувствовала себя такой любимой и желанной.

Они смотрели в глаза друг друга. В души друг друга. И никому не приходило в голову отпустить остроту.

Брэм поцеловал ее, нежно, как молодую девственницу. Сладчайшая встреча губ и сердец. Все происходившее было постыдно романтичным… но не таким постыдным, как их влажные щеки.

Они крепко обнялись: глаза закрыты, сердца колотятся… души обнажены. Каждый знал недостатки другого так же хорошо, как свои собственные, а сильные стороны — даже лучше. И это делало момент еще слаще.

Они долго разговаривали. Джорджи ничего не скрывала и даже рассказала о своем звонке Мелу Даффи и о том, что едва не сотворила.

— Я не стал бы винить тебя, если бы ты сделала, как намеревалась, — вздохнул Брэм. — И почаще напоминай мне никогда не подпускать тебя к оружию.

— Я хочу снова выйти замуж, — прошептала Джорджи. — По-настоящему.

Он поцеловал ее висок.

— Правда?

— Закрытая церемония. Прекрасная и интимная.

— Согласен.

Его рука скользнула к ее груди, и похоть, едва тлевшая между ними, взорвалась. От Джорджи потребовалось немало усилий, чтобы отстраниться.

— Можешь представить, как мне трудно это сказать? — Она поднесла его руку к губам и поцеловала. — Но я хочу брачную ночь.

Брэм застонал.

— Пожалуйста, только не то, о чем я думаю.

— Ты так решительно возражаешь?

— Да, — кивнул он, хорошенько поразмыслив.

— Но все равно согласишься, верно?

Он сжал ладонями ее лицо.

— Ты ведь не даешь мне выбора.

— Не даю. Мы скованы одной цепью.

Брэм улыбнулся и обнял ее за бедра.

— У Поппи есть ровно двадцать четыре часа, чтобы организовать свадьбу твоей мечты. Я же позабочусь о медовом месяце.

— Двадцать четыре часа? Мы не успеем.

— Успеем.

Поппи все смогла организовать, хотя ей потребовалось не двадцать четыре часа, а сорок восемь; и потом, несмотря на все старания, бедняге не позволили присутствовать на церемонии, что совсем ей не понравилось.

Они поженились на закате, на уединенном клочке пляжа, в песчаной бухте, в присутствии всего пятерых гостей: Чаз, Эрона, Пола, Лоры и Мег, которая пришла одна, потому что ей не позволили привести спутника. Саша и Эйприл не успели к началу, и Брэм отказался их ждать. Джорджи хотела пригласить Рори, но Брэм сказал, что она ужасно его нервирует, отчего Джорджи зашлась хохотом, и это, в свою очередь, вынудило Брэма зацеловать ее до умопомрачения.

Провести церемонию они попросили Пола. Джорджи сказала, что это самое малое, что он может сделать для дочери, после того, как похоронил ее. Когда он напомнил, что не рукоположен в священники, его не захотели слушать. Формальности были соблюдены несколько месяцев назад. Эта церемония соединяла два сердца.

Мультяшный закат обрамлял пляж в этот вечер. Букеты дельфиниумов, ирисов и душистого горошка, перевязанные лентами, трепетавшими на теплом ветерке, стояли в простых оцинкованных ведрах. Хотя Джорджи запретила Поппи воздвигать брачную беседку или рисовать сердца на песке, все же забыла упомянуть о песчаном замке, поэтому жених с невестой стояли рядом с шестифутовой копией замка Скофилдов, украшенной раковинами и цветами.