– А.

Ее щеки начал заливать слабый румянец, и это ей очень шло.

– Я старалась изо всех сил. Старалась полюбить его. Позволяла ему… когда он только пожелает…

Роланд стиснул у себя за спиной пучок травы. Затем взял еще кусочек сыра и повернулся к озеру. Это не помогло – в залитых солнцем водах возник ее образ, ее гибкое обнаженное тело, сплетенное с коренастой тушей Сомертона. Нравилось ли ей это? Возбуждал ли ее Сомертон, мог ли удовлетворить? Может, она лежала пассивно или сама побуждала его к действиям, садилась на него верхом, ласкала губами?

Лилибет продолжала бесстрастно, излагая только факты:

– Я… я забеременела сразу, и после первого месяца муж вроде бы подумал… как только доктор все подтвердил, полагаю, он решил не рисковать. Он очень сильно хотел наследника. – Голос ее звучал сухо, прозаично. Подул ветерок, пошевелил выбившийся на лоб локон. Она рассеянно заправила его за ухо. – Я была такой дурой – думала, что он ради меня жертвует собой. А потом он… я знала, что аппетиты у него… – Она откашлялась. – Поначалу он все скрывал. И только когда родился Филипп, я осознала правду. Точнее, ее масштабы.

Будь оно все проклято. Что хуже – воображать ее в постели с Сомертоном или представлять, какой стыд она испытывала от его распутства?

– Сочувствую, – прошептал Роланд. Нежность в его голосе сильно противоречила бушующей в нем ярости. Ему хотелось сразиться с Сомертоном – не на пистолетах, не на мечах, ничего такого благородного. На кулаках! Хотелось ощутить, как ломается его челюсть, как нос превращается в крошево.

Лилибет между тем продолжала:

– Я высказала ему все. Мы ужасно поскандалили. И мне ответили, во вполне определенных выражениях, чего я могу ожидать от своего супружества. А после этого… Что такое, милый?

Роланд поднял глаза и увидел Филиппа. Тот, широко распахнув от возбуждения глаза, мчался к ним от берега.

– Мама! – Он помахал у нее перед лицом камнем. – Я нашел золото!

– О, дай-ка я посмотрю! – Лилибет одним грациозным движением встала с земли и взяла у Филиппа камень. – Вы только посмотрите! Поразительно! Как он сверкает!

– Это настоящее золото, мама, правда? Такое же находили в Калифорнии, да?

Она внимательнее взглянула на камень, подняла его повыше, к солнцу, покрутила туда-сюда, сосредоточенно сдвинув брови.

– Да, так и есть, Филипп. Думаю, это оно. Просто представить не могу, что это еще может быть. И такая богатая жила! Ты нас обогатил!

Его лицо сияло. Он повернулся к Роланду.

– Посмотрите, ваша милость! Золото!

Лилибет улыбнулась и протянула Роланду камень.

– Видите?

Роланд взял камень и тоже покрутил. Полоска искристого пирита шла от центра по одной его стороне. Он взглянул на нетерпеливое, страстное лицо Филиппа, на темные глаза той же формы и оттенка, что и у Сомертона. Не особо привлекательный мужчина этот Сомертон: грубая кость, оливкового цвета кожа, мрачные черты. Филипп в основном пошел в мать, но глаза выдавали его безошибочно. Они напомнили Роланду тот последний раз, когда он виделся с Сомертоном в его клубе. Граф предпочитал проводить время с несколькими своими дружками, такими же пьяницами и распутниками, как он сам. Не будь они пэрами, всех бы оттуда выгнали и занесли в черный список. Впрочем, они и так стали париями, поэтому до глубокой ночи играли на деньги в отдельной комнате, невидимые большинству членов клуба, а потом расходились по тем притонам, где их принимали.

Но в тот вечер, вскоре после Нового года, члены клуба в основном разъехались по своим загородным имениям, а Роланд, спрятавшись за газетой, сидел в полумраке библиотеки, пахнувшей дорогой кожей, потягивал шерри и ждал коллегу, чтобы переговорить с ним конфиденциально. Внезапно он ощутил, что кто-то нависает над ним, сложил газету и обнаружил Сомертона, злобно сверкавшего на него этими самыми холодными черными глазами. «Могу я чем-нибудь помочь, старина?» – вежливо спросил Роланд. Сомертон окинул его взглядом с головы до ног, отрезал: «Нет», – и с аккуратно разглаженной «Таймс» уселся в кресло с подголовником в другом конце комнаты. Воздух вокруг него словно потрескивал от враждебности. Вскоре появился Макдугал, и Роланду удалось обменяться с ним нужной информацией, не нарушая секретности, но где-то на заднем плане все время чувствовалась раздражающая тяжесть черных глаз Сомертона – до тех пор пока через четверть часа тот не встал и не ушел.

– Сэр?

Голосок Филиппа вырвал Роланда из задумчивости. Он поморгал, прогоняя из головы образ Сомертона, но жутковатые глаза мальчика не отрывались от его лица.

– Да, малыш?

– Камень, сэр! Что вы думаете?

Роланд посмотрел на камешек в руке и, не подумав, сказал:

– Боюсь, это пирит, старина. Но ты продолжай поиски. Упорство – вот билет к счастью.

Возбужденное лицо Филиппа мгновенно вытянулось. Слева ахнула Лилибет.

– Понятно, сэр. Спасибо. – Филипп повернулся и побрел обратно к озеру.

О черт.

Он глянул на Лилибет и тут же пожалел об этом. Синее пламя в ее глазах могло бы растопить камень в его руке – и пирит, и все прочее. Не произнеся ни единого слова, она повернулась и заспешила вслед за Филиппом.

Роланд снова упал на траву, уставился в синее небо Тосканы. Если бы его ноющие чресла могли говорить, то стонали бы от отчаяния.

Сегодня удача от него отвернулась, это уж точно.


Когда Лилибет вернулась, набив карманы многообещающими камнями с полосками пирита и вернув Филиппу душевное спокойствие, она обнаружила, что все уже убрано. Еда и посуда сложены обратно в корзинку, сверху лежит аккуратно свернутая белая скатерть. Роланд стоял, прислонившись к оливе, скрестив на могучей груди руки, и наблюдал за ними обоими.

– Спасибо, что навели порядок, – сказала Лилибет, потянувшись за корзинкой.

Он поднял ее раньше, чем Лилибет.

– Возвращаетесь обратно в замок?

Она наклонилась за шляпкой, водрузила ее на голову.

– Да. – Лилибет пришпилила шляпку булавкой, радуясь, что может за этими простыми действиями скрыть нервозность. Она вовсе не собиралась откровенничать, но теплый денек и удовольствие от простой еды каким-то образом поспособствовали непринужденности между ними. Опасной непринужденности, той самой, которой до сих пор она так старательно избегала. Куда бы это могло их завести, не появись вовремя Филипп?

Лилибет не доверяла самой себе.

Она отрывисто продолжала:

– У нас еще много дел. Филиппа ждут уроки с Абигайль, а я здорово отстала с Аристофаном.

– О, мама, неужели я должен учиться? Сегодня такой чудесный день!

– Да, должен. И тебе нравится Абигайль, так что хватит жаловаться. Или уроки буду вести я, что совсем не так приятно.

Роланд повел их прочь от озера, пробираясь между оливковыми деревьями туда, где на склоне холма начинались террасы. Виноград еще только выпустил листья, бледно-зеленые под теплым солнцем, и теперь в виноградниках бродили люди, отщипывая отростки и подпирая новую поросль длинными ивовыми ветвями.

Филипп держал ее за руку, вовсе не стремясь бежать первым, как по пути к озеру.

Роланд оглянулся, увидел их в нескольких ярдах позади и остановился, поджидая.

– Прошу прощения, – сказал он. – Задумался.

– Ничего страшного. Если хотите, идите вперед. В конце концов, нас не должны видеть вместе.

– О, мне все равно. Пусть Уоллингфорд покажет себя во всей красе.

Лилибет взглянула на сына.

– Филипп, как по-твоему, ты мог бы побежать вперед и найти для мамы цветок персика на том конце террасы?

Филипп ринулся вперед, его белая матросская курточка сверкала под солнцем.

– Я должен извиниться, – сказал Роланд. – Похоже, я вообще не умею обращаться с детьми.

Она вздохнула.

– Все это так очевидно для меня, но с другой стороны, весь мой мир заключен в нем. Полагаю, вам вряд ли довелось много разговаривать с детьми.

– Но у вас это получается великолепно. Где, черт возьми, вы этому научились? – Роланд говорил легко, шутливо, словно на самом деле все это ничего не значило.

– Слушайте, – сказала Лилибет, – нас действительно не должны видеть вместе. Надеюсь… – Она помолчала. – Мое имя… Если станет известно, что я здесь, если об этом узнает Сомертон, если он узнает, что и вы тут…

– Боже милостивый! – выпалил Роланд. – Вы же не думаете, что я проболтаюсь, нет?

К ее досаде, на глаза навернулись слезы, и она свирепо зажмурилась, прогоняя их.

– Он не должен узнать, где я нахожусь. Пожалуйста, поймите. Не должен. Мы и так пошли на страшный риск.

– Да бросьте. Как, дьявол его побери, Сомертон может узнать? Вечерами он слишком пьян, чтобы увидеть хоть что-то даже под собственным носом… – В голосе Роланда звучало пренебрежение.

– Вы совсем глупы? – Лилибет покачала головой и уставилась на острые травинки у себя под ногами. Ну как ему это объяснить? – Подумайте хорошенько. Пари, ставки. Объявление в «Таймс». Даже если утаить имена, он поймет. Он всегда все узнает. Вы даже не представляете, на что он способен.

Роланд остановился в тени яблони, повернулся к Лилибет и схватил ее за руку.

– Он вас бил? Клянусь Богом, если он сделал вам больно…

– Стоп. Это не ваша забота.

– Это моя забота! – Он сверкнул глазами и схватил Лилибет за другую руку. Он нависал над ней, не такой громадный и зловещий, как Сомертон, но широкоплечий, гибкий и полный сил. Его клетчатый шерстяной пиджак чуть не лопался на широких плечах.

– Прекратите сейчас же! Нас кто-нибудь увидит!

– Да мне плевать, черт побери! Только скажите мне: он делал вам больно?

Страсть в его голосе заставила ее застыть на месте.

– Нет… не в этом смысле. Пожалуйста, отпустите меня. Если нас увидят, если ваш брат и его пари… Он твердо намерен выиграть, на кону его гордость, да еще Абигайль его подстрекает…

Роланд затащил ее за тонкий ствол яблони. Их окружил опьяняющий аромат цветов. Тяжелая ветка задела ее шляпку.

– Какого дьявола ты так предана этому человеку? Я смогу тебя защитить; я буду за тебя сражаться; я сделаю для тебя все, что угодно! Чертова скотина! Зачем чтить брачные обеты, если для него они ничего не значат?

Она смотрела на него, и горло ее горело. Его красивое лицо, пылающее гневом, и любовью, и желанием, – ничего похожего на смеющегося Роланда с летних приемов в садах и из бальных залов. Она опустила взгляд и увидела, что он ослабил галстук и расстегнул верхние пуговицы на рубашке. Ямка у него на горле неудержимо манила.

Но она может удержаться; она должна удержаться. Лилибет снова подняла взор и наткнулась на решительное тепло в его карих глазах.

– Если ты задаешь такие вопросы, – произнесла она, не обращая внимания на то, как пылает горло, – значит, совсем меня не знаешь.

Его глаза всматривались в нее.

– Ты ошибаешься. Я знаю тебя лучше, чем ты сама, Лилибет. – Он провел пальцами по ее щеке так нежно, словно крылышком колибри. – И знаю, что ты не можешь продолжать жить так, как раньше, будучи замужем за подобным человеком. Лилибет, которую я знаю, послала бы к чертям всех драконов Лондона, лишь бы не оставаться женой вечно пьяного потаскуна вроде Сомертона.

При словах «вечно пьяного потаскуна» что-то внутри у нее лопнуло. Она вырвала руки и прошипела:

– И сделать что? Вместо этого выйти за тебя и провести следующие шесть лет дома с еще одним младенцем, пока ты кувыркаешься в тех постелях Лондона, которые еще не успел посетить?

Он отшатнулся, глаза расширились от такой ярости, что она почти физически обжигала ей лицо.

– Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать?

– О, я уверена, ты бы вел себя куда изящнее. Лорд Роланд Пенхэллоу всегда обладал талантом заставлять дам видеть все в розовом свете. – Она ткнула пальцем ему в грудь. – Но там, в глубине, ты такой же. И знаешь о верности не больше, чем бык в охоте. Стоит тебе получить то, что хочешь, и на очереди будет следующее хорошенькое личико. Следующее завоевание, следующее развлечение.

Он потрясенно уставился на нее.

– Это нелепо! Я никогда… – Роланд осекся.

Лицо Лилибет пылало.

– Думаешь, я идиотка?! – воскликнула она. – Думаешь, я не знаю? Когда новости о твоих последних чертовых похождениях услужливо доставляются мне той или иной приятельницей в течение последних нескольких лет? Всегда с самоуверенной улыбочкой, всегда с огромным наслаждением. «О, дорогая, ты в жизни не догадаешься, что я только что слышала! Такая пикантная новость о нашем гадком друге».