Она посмотрела в нетерпеливое озорное лицо Абигайль.

– Что ж, моя дорогая. И как именно ты предлагаешь устроить это свидание?


Негромко скрипнула половица, и Роланд понял, что за дверью библиотеки кто-то притаился.

Он застыл в кресле, внимательно прислушиваясь и приглядываясь. Втянул носом несвежие запахи старой кожи и сырого дерева. Его окружали полки, заваленные книгами, тяжелый воздух был неподвижен. За приоткрытой дверью мелькнула тень, маленькая и нерешительная.

Роланд улыбнулся.

– Входи, старина, – позвал он, заложив пальцем страницу и закрыв книгу. – В конце концов, это мужская половина дома.

Маленькая голова высунулась из-за двери.

– Сэр?

– Входи, входи. – Роланд отложил книгу и встал. – Твоя мама знает, что ты здесь?

Филипп сделал шаг в комнату.

– Нет, сэр. Не совсем. Она думает, что сейчас я принимаю ванну.

– О да. Это я понимаю. Ванна вовсе не подходящее занятие для такого энергичного юноши, как ты. Стаканчик… э-э-э… – Он взглянул на поднос с графинами, стоявший на столике с лампой. – Воды?

– Нет, спасибо, сэр. – Филипп сделал еще несколько шажков и остановился, расправив плечи и впившись пальцами в рукава. С него уже сняли белую матросскую курточку, башмаки и чулки, но, похоже, он успел сбежать до того, как лишился рубашки и штанишек.

– Да. Ну что же. – Роланд заложил руки за спину. – И в чем дело, молодой человек?

– Ну, сэр… – Филипп сглотнул и тоже заложил руки за спину. Выглядел он при этом скованно, но трогательно отважно. Мальчик сделал глубокий вдох, сотрясший все его хрупкое тельце, и выпалил: – Дело в вас, сэр.

– Во мне?

– Да, сэр. Вы… сегодня в саду… вы заставили мою маму плакать.

Пол ушел из-под ног Роланда. Чтобы не упасть, он схватился за спинку кожаного кресла, с которого только что встал.

– Я… прошу прощения… я… что?

Голосок Филиппа набрал силу, полный праведного негодования.

– После того как она с вами поговорила. Я подарил ей цветы, а она… она заплакала, сэр. Она, конечно, попыталась скрыть слезы, как делает всегда, но я же видел, сэр.

«Как делает всегда…»

– Я… ну, мне ужасно жаль. – Собственный голос доносился до него откуда-то издалека. Мысли разбежались в разные стороны, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь и прийти в порядок. – Я не знал. Пока мы разговаривали, она вела себя как обычно.

– О чем вы говорили?

– Ну, о… – «Ради Бога, Пенхэллоу. Ты взрослый человек. Чертов агент разведки. Соображай!» – Послушай, молодой человек. Может быть, ты присядешь? – Он похлопал по спинке кресла. – Вот прямо сюда, поближе к огню. Среди этих каменных стен все еще прохладно.

Мальчик поколебался, переводя настороженный взгляд с Роланда на кресло и обратно. В камине громко треснуло полено, нарушив тишину, и, словно звук послужил сигналом, Филипп шагнул вперед и забрался в кресло. Роланд улыбнулся и подошел к подносу с графинами. Первым делом в замке Уоллингфорд запретил все спиртное, хотя вино по негласному соглашению под этот указ не попало, а после некоторых споров и крепленые вина тоже. В конце концов, невозможно нормально жить хотя бы без бокальчика шерри. Но в библиотечные графины наливали только воду, свежую и целомудренную; каждое утро и каждый вечер ее набирали из колодца, и вкус у нее был никакой.

Роланд взял стакан и налил его до краев.

– Держи, старина, – сказал он, протягивая стакан мальчику. – Когда бродишь по замку, вместо того чтобы спать, разыгрывается сильная жажда.

– Спасибо, сэр. – Филипп сделал осторожный глоток.

Роланд сел на диван и подался вперед, упершись локтями в колени.

– Ну вот что. Думаю, ты знаешь (а может быть, и нет), что мы с твоей мамой были знакомы очень давно, в Лондоне. Еще до того, как она встретила твоего отца.

Филипп кивнул.

– Вы дружили?

– И очень хорошо дружили. Я считал твою маму очаровательной и надеялся… я надеялся, что она навсегда останется моим другом, а я – ее.

Филипп снова кивнул и сделал еще глоток.

– Тогда зачем вы заставили ее плакать?

Роланд переплел пальцы, глубоко вонзив ногти в кожу, и уставился на коврик под ногами, старый, вытертый, давно утративший цвет и узор под подошвами множества ног.

– Я этого не хотел. Понимаешь, мы разговаривали про прежние времена, и, может быть, это вызвало у нее ностальгию.

– А что это такое?

– Ну, это когда вспоминаешь прежние дни, когда ты был моложе. Хорошие, но уже прошедшие времена. А сейчас все по-другому – не хуже или лучше, а просто по-другому. Но иногда ты скучаешь по прежним денькам. – Роланд поднял на мальчика взор. – Ты что-нибудь понял?

На круглом детском личике Филиппа возникло выражение свирепой сосредоточенности.

– Не знаю. Так она из-за этого плакала?

– Думаю, да. Надеюсь, я не сказал ничего такого, что заставило ее почувствовать себя несчастной. Мне бы этого очень не хотелось.

– Вот и не надо, – заявил Филипп. – А не то я вам надаю как следует!

Роланд моргнул.

– Да. Ага. Нет, до этого не дойдет.

– Мой отец все узнает и тоже вам хорошенько надает!

Кончик носа запылал, скулы Роланда порозовели.

– Серьезно?

Филипп вздохнул.

– Да.

Роланд тщательно подбирал слова.

– И часто он такое делает?

Пожатие плечами.

– Отец всегда сердится. Когда мне было три года или четыре… нет, наверное, четыре года и семь месяцев, я нашел под кроватью одну из маминых кукол, и мы с ней вместе пошли скакать на лошади…

– На лошади?

– В детской. Лошадь в детской! – Голосок Филиппа сочился сарказмом. Ох уж эти бестолковые взрослые!

– О. Да. Лошадка-качалка?

– Да! И мы с ней скакали по полям и дорогам, и отец вошел и как начал кричать… – Филипп осекся. Глаза его округлились, он бросил на Роланда умоляющий взгляд. – Вы же не скажете маме?

– Нет. Нет, конечно, нет. Что… – Роланд сглотнул. – Что еще делал твой отец?

Филипп сполз с кресла.

– Это книга про лошадей?

Роланд торопливо выхватил томик.

– Нет. Нет, просто скучная старая книга для взрослых, совсем не интересная. – Он спрыгнул с дивана. – Про лошадей, говоришь? Ты любишь лошадей?

– Очень сильно. Когда я вырасту, хочу участвовать в дерби, только мама мне, наверное, не разрешит. Она никогда не разрешает делать ничего веселого. – Филипп заглядывал за спину Роланду, пытаясь увидеть спрятанную книгу. Но тот приподнялся на цыпочки и поставил ее куда пришлось – между двумя трактатами о римской архитектуре.

– О да. Матери – они такие. Но я бы все равно сказал, что ты вырастешь слишком крупным для дерби. У тебя уже сейчас вон какие широкие плечи. О, вот она. Лошади. – Он вытащил древний том и стер рукавом плесень.

– О, здорово! – воскликнул Филипп, выхватил книгу у Роланда и плюхнулся прямо на вытертый ковер. – Боевые кони!

Роланд сел напротив, скрестив ноги и наклонил голову, всматриваясь в обложку.

– Equus Belli [2]. Так и есть.

Филипп с фанатичным восторгом уже листал страницы.

– Только посмотрите! Ну и ну! Что это значит? – Он подвинул страницу к Роланду.

Тот прочитал латинский заголовок:

– «Вот галопом скачет Буцефал, жеребец Александра Великого». О, это легенда. Огромный черный зверюга, а не конь.

– А кто такой Александр Великий?

– Всего лишь величайший генерал из всех когда-либо живших на земле, старина. Правил землями от Македонии до Малой Азии. Знаешь, кто был его наставником?

– Нет.

– Аристотель, мой мальчик. Сам Аристотель.

Филипп прищурился.

– Тот грек?

– Умный мальчик. Говорят, – Роланд показал на гравюру, – что Александр укротил этого зверюгу, когда ему было десять лет. Больше никто справиться не смог.

– Я бы попробовал! – Филипп благоговейно провел рукой по картинке. Затем перевернул страницу и сосредоточенно склонил над ней голову. Взъерошенные волосы поблескивали в свете лампы, костлявые плечики решительно торчали под белой тканью рубашки.

Огонь в камине, затухая, шипел все слабее. Роланд встал, подбросил угля из старого железного ведерка и снова сел на то же самое место, скрестив ноги. Его колени нависали над огромным кожаным томом и склоненной головой Филиппа.

Мальчик Сомертона. Да только за последние несколько часов он каким-то образом перестал быть мальчиком Сомертона и стал мальчиком Лилибет. Округлость щеки, мягкий затылок, эти крепкие косточки, торчащие из-под рубашки. Все это часть ее. Он вырос в ее животе, сосал ее грудь, прижимался к ней за утешением. Она его любит.

Филипп поднял на него полные надежды черные глаза, и на этот раз Роланд вообще не увидел в нем Сомертона.

– Прочитайте мне это, пожалуйста, – попросил мальчик.

Роланд откашлялся.

– А. Да. Еще латынь, понимаешь ли. Дурацкий язык эта латынь. Знаешь, что говорили мы с моим братом, когда были мальчишками?

– Это вы про герцога?

– Да. Мы говорили: «Латынь – это мертвый язык, мертвее не бывает. Сначала она убила римлян, а теперь убивает меня».

Филипп хихикнул.

– Все время говорили это нашему учителю. Бедолага.

– И что он делал? Порол вас? – В голосе Филиппа послышалось кровожадное ликование.

– Нет. Скорее жалел. Пытался, конечно, бранить, но мы убегали. В конце концов к порядку нас призывал мой дед.

– Ваш дед?

Роланд улыбнулся и пощекотал Филиппа под подбородком.

– Герцог Олимпия. Устрашающая личность.

Филипп улыбнулся ему в ответ и посмотрел на открытую страницу.

– Герцог Олимпия. У него, наверное, ужасно много лошадей, да?

– Ужасно много. – Роланд передвинулся ближе к книге, глянул на страницу и начал переводить, быстро и без ошибок, описанное Плутархом укрощение Буцефала.

Они так увлеклись, что Роланд услышал торопливые шаги за дверью, когда было уже слишком поздно.


Роланд.

Имя замерло на губах Лилибет. Она переводила взгляд с ошарашенного лица лорда Роланда Пенхэллоу на такое же ошарашенное лицо сына. Оба сидели, скрестив ноги, на полу библиотеки около массивной книги.

Филипп очнулся первым.

– Мама! – закричал он, помчался к двери и кинулся в ее объятия.

– Милый, вот ты где! Ты перепугал нас всех до смерти! – Она прижала маленькое тельце к себе с такой силой, что на нем едва не отпечатались ее ребра.

– Прошу прощения, – послышался с дальнего конца комнаты голос Роланда, прочувствованный и доброжелательный. – Мог бы догадаться, что он ушел в увольнение без пропуска.

– Вы должны были сообщить мне! – рявкнула Лилибет. Она все еще стояла зажмурившись, зарывшись лицом в мягкое облако волос Филиппа, вдыхала его запах – солнце и зелень, приправленные теплой выпечкой с кухни.

– Он не виноват! – приглушенно пробормотал Филипп, прижатый к ее груди. – Это я попросил его почитать мне про Брюса… Буса…

– Буцефала, – все еще издалека помог ему Роланд. – Но твоя мать совершенно права. Мне следовало сразу же отвести тебя обратно.

Лилибет все-таки подняла взгляд. Он стоял у камина в позе кающегося грешника, убрав руки за спину и склонив голову, подставив щеку отблескам пламени. Пиджак был расстегнут, и из-под него виднелась ровная линия жилета, спускающаяся к брюкам. Эта его божественная красота – каждая мелочь великолепна…

– Когда Франческа забила тревогу… – услышала Лилибет собственный голос, неестественно пронзительный.

– Франческа просто дурочка. – Филипп вывернулся из ее объятий. – Я же ей сказал, что сейчас вернусь!

– Наверное, она просто не совсем поняла, старина, – сказал Роланд. – Английский и все такое. Не ее родной язык.

Лилибет выпрямилась и сжала руку Филиппа.

– Вы должны были сразу же мне сказать. Могли бы догадаться, что я беспокоюсь.

– Я в самом деле изо всех сил прошу прощения, Лилибет. И больше подобного не допущу, обещаю. – Он посмотрел ей прямо в глаза, искренне и честно, и между ними словно пробежал электрический ток.

Лилибет отпрянула.

– Если вы увидите, что Филипп где-то бродит, сразу же сообщайте нам. Я стараюсь изо всех сил, но его трудно удержать на месте.

Роланд хмыкнул.

– С мальчиками всегда так, моя дорогая.