Гнев вырвался из груди.

– Да как ты смеешь! – Она так разозлилась, что почти визжала. Слезы переполнили глаза и хлынули по щекам; она смахнула их сжатыми кулаками. – Как ты смеешь! Я вышла за него, потому что была вынуждена, потому что выбора у меня не было! Папины долги, а мама… а ты исчез, бросил меня! И никто, никто мне не помог! Александра уехала в свадебное путешествие, а…

Он обнял ее, привлек к груди, прижал лицом к лацканам шерстяного пиджака, заглушая рыдания.

– Ш-ш-ш, тише. Ах, прости меня, милая. Я сказал не подумав. Ш-ш-ш.

– А потом ты вернулся, и я снова надеялась. Надеялась, что ты придешь ко мне, к моим родителям, как-нибудь их убедишь. Твой брат, твой дед – кто-нибудь из них! Но вы молчали, все вы. Ты отдал меня ему.

Она рыдала ему в грудь, слова звучали приглушенно, прерывисто. От его пиджака пахло дымом и улицей, мужчиной и утешением.

– Моя дурацкая гордость. Ах, проклятье! Каким я был ослом, настоящим ослом! Прости меня, милая. Тупой, тупой осел. – Он прижимался губами к ее волосам, снова и снова, подчеркивая каждое слово.

Лилибет негромко продолжала:

– А потом я услышала все эти рассказы. Твои дебоши. И решила, что вовремя от тебя избавилась, что мне повезло.

– Прости. – Его дыхание шевелило ее волосы. – Мне так жаль.

Безумная волна гнева постепенно успокаивалась.

– Напрасно. У меня не было никаких прав на тебя. Гордость, конечно, оказалась задета, но я тебя не виню.

Его руки поглаживали ее спину, медленно и мучительно-дразняще. Она каждым нервом отслеживала их движение – вверх и вниз, большими кругами, и по коже бежали мурашки.

– Разве мы не можем начать все сначала, милая? – спросил он. – Оставить прошлое позади и начать снова?

Этот его убедительный голос, низкий, притягательный. Как она его любила, как ненавидела. Он заставлял ее верить в невозможное – в его искренность; в то, что он не такой, как все прочие мужчины, вовсе не тот непостоянный аристократ, каким кажется; что он откажется от своих женщин и будет хранить ей верность… Но на самом деле она все знала. Из-за своей задетой гордости он позволил ей выйти за Сомертона. Из-за обманчивого желания ринулся в бесконечные поиски женщин и наслаждения.

Она не вынесет этого еще раз. Лилибет прижалась щекой к его груди и услышала, как стучит сердце. Взгляд ее остановился на том месте, где час назад сидели Роланд и Филипп, перелистывая страницы книги про боевых коней. Филипп, спящий сейчас наверху, в кроватке возле ее постели, с раскрасневшимися щечками и растрепанными кудряшками.

Ничто не может оправдать его утрату.

– Нет, – сказала она.

– Нет? В самом деле, Лилибет?

Она погладила его по спине, не в силах удержаться. Когда ей еще выпадет такой шанс?

– Мы не можем, Роланд. Слишком поздно.

– Не поздно. Ради тебя я выдержу любой скандал, Лилибет. Найду способ сделать своей. – Обнимавшие ее руки сжались, в голосе послышалась молящая нотка. – Неужели ты… разве ты не можешь пойти на это ради меня?

– Не могу. – Она отодвинулась и посмотрела ему в глаза. И тут же что-то растаяло у нее в груди при виде этой пылкой нежности. Лилибет хотела покончить с этим, пока она снова не позволила соблазнить себя. Нужно что-то придумать, нужно заставить его бежать.

В голову пришло только одно.

– Не можем, потому что у меня есть муж, и муж имеет право забрать у меня сына, если я изменю ему с другим мужчиной.

– Тогда мы все уедем туда, где он не сможет нас найти…

Она выставила перед собой руку.

– Это не все. Мы не можем, потому что… – Лилибет сглотнула, собирая все свое мужество, ненавидя себя. – Потому что я ношу его ребенка.


Голова у Роланда кружилась, в ушах шумело. Лилибет подняла к нему лицо, ее голубые глаза, блестящие от слез, смотрели так бесхитростно. Она не может лгать. Или может?

Весь этот долгий день он прокручивал в голове зашифрованное сообщение, пытаясь понять, как Сомертон вписывается в общую картину. Пытаясь понять, не дурачит ли его Лилибет. Он снова прошел через сады на террасах к берегу озера, на то самое место, где они устроили пикник, разделся и нырнул в талую воду, в ее ледяные объятия. Он плавал туда и обратно, вспоминая каждое ее слово, каждый жест, каждое выражение лица. Обдумывал ее вероятное вероломство за обедом, строил теории о ее намерениях в библиотеке.

Неужели она и вправду участвует в заговоре вместе с Сомертоном?

Устроила это путешествие, чтобы оно совпало с их поездкой, сознательно соблазнила его в конюшне, а затем отвернулась от него, чтобы избежать подозрений? Неужели она заманивает его, пытаясь добиться доверия?

Он согласился встретиться с ней сегодня вечером в библиотеке с твердым намерением все выяснить. Но хватило одного взгляда в ее огромные испуганные голубые глаза, на ее руки, нервно сжимающиеся в кулачки, и он понял, что она не состоит в одной команде с Сомертоном. Ни одна актриса не смогла бы сыграть свою роль с такой безупречной безыскусностью; невозможно так головокружительно изменять направление, одновременно заманивая и отталкивая его.

А теперь еще и это.

– Носишь его ребенка? – повторил он. Руки его упали.

– Да.

В голове завихрились картинки – тошнотворные образы Сомертона, нависающего над ней, широкие ладони, лапающие ее. Роланд безжалостно отогнал их прочь. Несущественно. Непрактично. Эмоции затуманивают интеллект, а ему нужно соображать, нужно осознать новую информацию. Он спросил ровным голосом:

– Ты уверена?

– Совершенно уверена.

Он глянул на ее живот, плоский и незаметный под кушаком халата, и прищурился.

– И когда ожидаешь?

Ее голос дрогнул.

– Я… я думаю… осенью.

– Или в декабре?

– Да, наверное. Да, в декабре.

На ее горле напряглась жилка.

Роланд положил руки ей на плечи.

– В таком случае это может быть мой ребенок.

– Нет! Нет, разумеется, нет. – Она скинула его руки и отпрянула.

– Еще как может. Если даты так близко друг к другу, ты ни в чем не можешь быть уверена.

– Конечно, могу!

– Нет. – Он произнес это вполне недвусмысленно. И если она надеялась, что может положиться на обычное незнание мужчинами женской физиологии, то сильно просчиталась.

Лилибет кинула на него вызывающий взгляд.

– В таком случае в ноябре. Я ошиблась.

– Нет. Талия у тебя еще узкая, и груди… – он бесстыдно заглянул за вырез ее халата, – все еще те же самые восхитительные персики, что и месяц назад.

– Ничего подобного! – Лилибет сделала еще шаг назад и скрестила на груди руки.

– Я непогрешимый судья в подобных вещах. – Он какое-то время молча изучал ее, и по его лицу расплывалась широкая улыбка. Лилибет стояла около лампы. Слабый свет превращал ее чистую кожу в настоящую слоновую кость; волосы, выбившись из-под шпилек, клубились вокруг ее лица, как темное облачко. – Это наверняка мой.

Щеки ее запылали, румянец растекся и по шее.

– Конечно, не твой, – прошептала она. Ее рука скользнула к животу, потеребила кушак халата.

Что она сказала несколько минут назад?

«Он лишился всех имевшихся у него когда-то прав на физическую близость со мной.

Я решила. У меня есть долг перед собой и перед сыном, и он важнее, чем обеты, которые я принесла моему мужу давным-давно, в своей невинности и вере».

Ах. Прекрасная Лилибет. Храбрая испуганная Лилибет. Она не та цитадель, которую можно завоевать штурмом. Ее нужно завоевывать часть за частью. Он не смог убедить ее стать его женой, пока еще нет. Она пока к этому не готова. Но уже сделала первый шаг – отделилась от Сомертона, душой и телом. И что бы она ни говорила, как бы ни возражала, в сердце своем она больше не считает графа мужем.

А это значит, что Роланд вправе соблазнить ее – прямо сейчас, и так часто после, сколько потребуется, чтобы убедить Лилибет: ее будущее связано только с ним.

Он шагнул вперед улыбаясь.

– Право же, Лилибет. Ты в самом деле думала, что сможешь оттолкнуть меня этим?

– Ты просто не можешь хотеть меня сейчас.

– Но я хочу. Я ужасно тебя хочу.

Ее губы приоткрылись, она негромко ахнула и попятилась – один неверный шажок, второй.

– Это неприлично.

– Ничего неприличного в этом нет. Это самое приличное, что мне когда-либо приходило в голову. – На каждый ее шаг он делал один свой, медленно оттесняя ее к книжному шкафу. – Я люблю тебя. Ты любишь меня.

– Я тебя не люблю. Любила когда-то. Любила мужчину, которым ты тогда был. – Она ткнулась спиной в книжный шкаф и обеими руками вцепилась в края полки. Еще одна шпилька выпала, и несколько темных локонов упали на ее правое плечо. Лилибет вызывающе вздернула подбородок.

– Лилибет. – Он взял ее руку и положил себе на грудь, туда, где билось сердце. От этого нежного прикосновения чресла его заныли; каждая частица тела жаждала соединиться с ней. – Посмотри на меня. Я все еще тот мужчина.

– Нет. Ты другой.

– Но только не в самом важном. – Он почувствовал, как ее пальцы смяли лацкан его пиджака, и улыбнулся. – Видишь? Ты все помнишь.

Она резко отдернула руку и снова стиснула полку.

Роланд наклонился ближе. Он видел все незначительные изменения, нанесенные временем ее лицу: крохотные паутинки в уголках глаз, кожу, по-новому натянутую на элегантных скулах. Перед ним стояла не школьница с щечками-яблочками, но женщина. Ее дыхание овевало его лицо, теплое и сладкое, и лишь оно нарушало воцарившуюся тишину. Ее черные ресницы опустились, когда взгляд Лилибет устремился на его губы.

Роланд склонился к ее уху, едва не задевая кожу губами.

– Только ты, Лилибет. Только ты знаешь меня настоящего. Только ты знаешь меня вот такого. – Его рука скользнула ей на талию и осталась там.

– Я и еще сотня женщин за прошедшие несколько лет, – хрипло отозвалась она.

– Нет. – Он поцеловал ее ушко, задел губами скулу. – Ты понимаешь меня, милая. Каждый дюйм меня. И всегда понимала.

– Когда-то. Давным-давно. – Ее слова прозвучали как дыхание ветра.

Медленно, обдуманно он протянул другую руку к кушаку халата.

– Ты помнишь, – спросил он, целуя ее в висок, в лоб короткими, едва ощутимыми прикосновениями губ, – как мы впервые танцевали?

– На балу леди Пемброк.

Какая восхитительно точная память!

– Да. Всего через два дня после нашей встречи. На тебе было самое обворожительное платье, бледно-розовое, как подобает дебютантке. – Роланд нежно потянул за кончик кушака. – И ты стояла под люстрой и помахивала перед грудью веером, как гипнотизер часами. Я увидел тебя и перестал дышать. – Кушак развязался. Терпеливыми пальцами он раздвинул полы халата и нащупал тонкий шелк ночной рубашки. – И я подошел к тебе и пригласил станцевать со мной следующий вальс.

– Уже обещанный.

– Такие вещи вряд ли могут отпугнуть парня, только что увидевшего свою будущую невесту. – Он скользнул рукой под халат, обвил ее талию. Другой рукой отвел с плеча волосы, обнажив стройную шею. – Помнится, мы протанцевали два вальса, и я попытался заманить тебя на террасу, но ты всегда обладала здравым рассудком. – Он поцеловал ямку у нее под ушком, скользнул губами ниже, к ключице, наслаждаясь солоновато-сладким привкусом кожи, слабым ароматом лавандовой эссенции, который исходил от одежды.

Лилибет ахнула и обмякла в его руках.

– Здравым рассудком? – переспросила она.

– Потому что иначе я мог бы попытаться сделать вот это. – Он решительно положил ладонь ей на щеку, прижался губами к ее рту и наконец-то завладел им в медленном и полном смысла поцелуе. Ее слабый протест растаял почти мгновенно, сменившись взаимностью. Губы ее мучительно медленно приоткрылись, впустив его. От нее пахло чем-то сладким, декадентским. Роланд вспомнил panettone и сухофрукты на десерт, а потом маленькие стопочки с граппой.

– Роланд, пожалуйста, – сказала она.

– Ш-ш-ш. – Он поцеловал уголок ее рта. Рука со щеки соскользнула на воротник халата. Большим пальцем он погладил шелковистую кожу ее груди.

– Я себя возненавижу.

– Милая. – Он спустил халат с гладкого плеча и поцеловал ее через ночную рубашку. Кожа под губами запылала. – До чего чудесны эти твои угрызения совести. Я с огромным удовольствием освобожу тебя от них, от одного за другим. – Он потянул халат, и тот, зашелестев, упал на пол. – Знаешь, что я думаю? – Роланд прижался губами к впадинке на горле и провел кончиком языка по нежной коже. – Я думаю, что ты намного более страстная, чем пытаешься показать.