— Это государственная измена.

— Короли не вечны. Но наша беседа становится опасной. И раз уж мы помянули о монархе, то скажу, что, прежде чем отправиться в Кале, Ремус был очень любезно принят королевой.

— Расскажи мне о ней.

— Она добра и спокойна и совсем не похожа на тех женщин, что прежде привлекали внимание короля. Она очень заботлива. Я слышала, что никто лучше нее не может перевязать ногу короля. Но она увлечена религией реформаторов.

— Кейт, как ты думаешь, много ли сторонников у этой религии?

— С каждым днем все больше и больше. Но я должна тебе сказать, что и шестая жена государя рискует головой.

— Как, ты ведь говорила, что она хорошо о нем заботится?

— Вполне возможно, что это ее и спасает. Епископ Гардинер плетет интриги против нее. Ты слышала об Анне Аскью?

— Конечно, я слышала об Анне Аскью, которая открыто объявила себя сторонницей новой религии и за это была отправлена в Тауэр. Ее жестоко пытали и в конце концов отправили на костер.

— Известно, — продолжала Кейт, — что, пока Анна Аскью была в тюрьме, королева посылала ей еду и теплую одежду.

— Акт великодушия, — промолвила я.

— Который был истолкован сторонниками старой веры как измена. Говорят, что ее часы сочтены и жене короля суждено быть обезглавленной.

Меня охватила дрожь.

— Как близки к смерти королевы! — сказала я.

— Как близки к могиле все мы! — ответила Кейт.

Вскоре после этого Кейт покинула нас, и я удивилась, когда посыльный принес мне письмо, в котором она сообщала, что ждет ребенка.

— «Ремус вне себя от радости, — писала она. — Что до меня, то я не столь обрадована. Мне жаль, что придется провести эти долгие месяцы, чувствуя себя неуклюжей, ожидая развязки столь же болезненной, сколь и унизительной. Как бы мне хотелось, чтобы существовал какой-нибудь другой способ обзаводиться детьми. Насколько приличнее было бы их покупать, как мы приобретаем замок или поместье, выбирая то, что хотим. Разве это было бы не более цивилизованно, чем этот животный процесс?».

Признаю, я почувствовала зависть. Я подумала о моем мальчике, которому суждено было умереть, о том, как страстно я его желала. А Кейт ждет ребенка, хотя никогда не хотела стать матерью.

В течение следующих шести месяцев я посвятила себя своим девочкам, стараясь не горевать по погибшему ребенку. Я наблюдала, как постепенно растет замок, удивляясь тому, что Бруно так богат, что в состоянии построить такой дом.

Когда я спрашивала его об этом, он выражал явное неудовольствие. Его отношение ко мне изменилось. Разочарование, связанное с потерей сына, было очень сильным, и он не скрывал этого. А я все думала о бедной Анне Болейн, которой не удалось родить мальчика, и как Кейт сравнивала Бруно с королем.

Где тот страстный юноша, который так очаровал меня? Иногда мне казалось, что тогда он просто притворялся. Намеренно играл роль. Ведь все, что он делал после своего возвращения, имело определенную цель. Поскольку я не ходила в Кейсман-корт, матушка часто навещала меня.

— Твой отчим дивится великолепию нового дома, который вы строите. Он говорит, что твой муж должен быть бесконечно богат, — как-то сказала она.

— Это не так, — быстро возразила я. — Ты же знаешь, что Аббатство было ему подарено. У нас есть все необходимые материалы. Мы используем кирпич из разобранных зданий, так что строительство обходится не так уж и дорого.

— Твой отчим говорит, что в стране ширится движение за возвращение монастырей и что монахи вновь собираются и живут вместе, как прежде. Он считает, что это очень опасно.

— Еще более опасно, мама, увлекаться новыми идеями.

— Почему люди так неразумны и не живут только ради своих семей? вздохнула матушка.

Я согласилась с ней.

Она привела с собой близнецов, дети играли вместе, а мы с любовью наблюдали за ними и смеялись их проказам. Я поняла, что имела в виду Кейт. В конце концов, и моя мать, и я были похожи — вечные матери, как сказала бы Кейт.

В должное время Кейт родила сына. Она писала: «Он крепкий, здоровый мальчуган. Ремус горд, как павлин».

Когда я рассказала об этом Бруно, его мраморная кожа слегка порозовела.

— Мальчик! — промолвил он. — Некоторые женщины рожают мальчиков.

Это был упрек, и я воскликнула:

— Разве моя вина, что ребенок родился мертвым? Или ты думаешь, что меня это обрадовало?

— Истеричка! — холодно произнес он. Я испытывала зависть к Кейт, и сердце мое было полно негодования от того, что мой ребенок умер, в то время как у Кейт, которая никогда не желала быть матерью, был сын.

Она хотела, чтобы я приехала на крестины. «Привози с собой детей. Кэри все время вспоминает Хани и Кэтрин. Он изобрел множество новых способов их дразнить», — писала Кейт.

Бруно не пытался помешать моей поездке в замок Ремуса, поэтому через некоторое время я отправилась туда с двумя малышками.

Ребенка Кейт окрестили Николасом.

— В честь святого, — сказала она. Позднее Кейт сократила имя до Колас.

Еще до моего возвращения домой до нас дошли вести о смерти государя. Странно, но я была опечалена. Сколько я себя помнила, король Генрих все время был на троне. Я вспомнила тот день, когда мой отец обнимал меня, а я смотрела, как мимо проплывали король и кардинал. Тогда король был золотоволосым молодым человеком, а не монстром и кардинал, ныне давно покойный, путешествовал с ним вниз по реке в Хэмптон. С тех пор король убил двух жен и по крайней мере, двух сделал несчастными. А теперь и сам был мертв.

На обратном пути в Аббатство я встретила похоронную процессию, направлявшуюся из Вестминстера в Виндзор. Катафалк с 80 тонкими восковыми свечами, каждая их которых была высотой в два фута, и вышитые золотом на алом фоне хоругви, балдахин из серебряной ткани с оборками из черного и золотого шелка — все это производило сильное впечатление. Уходила целая эпоха. Мне хотелось знать, что ждет нас в будущем. Я вспоминала своего отца, арестованного и брошенного в мрачный Тауэр, и мне чудились крики тех, кто был осужден королем на сожжение или, еще хуже, на повешение и четвертование. Мы долго жили под гнетом тирана и, конечно, надеялись на лучшее.

Новому королю Эдуарду исполнилось всего десять лет, он был слишком юн для того, чтобы управлять страной, но рядом с ним были два могущественных и честолюбивых дядюшки.

Я добралась до Аббатства. Оно угрожающе возвышалось надо мной, и я не почувствовала уверенности в будущем.

БЕЗМЯТЕЖНЫЕ ГОДЫ

Все Аббатство было в ужасе. Джеймс, один из наших рыбаков, ходил в город продавать излишки соленой рыбы. Назад он вернулся с известием о том, что видел, как изображения святых изымаются из церквей и сжигаются на улицах. В Чипе он слышал зловещие разговоры:

— Пришел конец папистам. Скоро их вытащат из церквей и повесят.

Новый король сочувствовал идеям реформаторов и был окружен ими. В его часовне молитвы читались на разном языке, и теперь не считалось грехом иметь дома Библию на английском.

Матушка пришла навестить нас и принесла первые весенние цветы из своего сада.

— Король умер. Упокой, Господи, его душу, — сказала она и добавила:

— Кажется, сейчас начинается новое славное правление.

Я знала, что она повторяет услышанное, и догадывалась, что Саймон Кейсман не принадлежал к числу тех, кто недоволен нынешним поворотом событий.

На душе у меня стало тревожно. Бруно следовало быть поосторожнее. Если государь доброжелательно относится к религии, то власть предержащие станут коситься на общины вроде той, что пытается создать Бруно. И даже если бы он и пытался сделать вид, что является обыкновенным владельцем поместья, он все равно попал бы под подозрение.

Поскольку король был слишком молод, чтобы управлять страной, его дядя, граф Хартфорд, был назначен регентом и немедленно удостоен титула графа Сомерсета. Он стал самым могущественным человеком в стране. Он был честолюбив и продолжил войну, начатую еще покойным королем, и меньше чем через шесть месяцев после смерти Генриха VIII повел войска в Шотландию. Ремус был с ним и участвовал в решающем сражении, где победа досталась регенту дорогой ценой.

Так война коснулась и нас, хотя шла слишком далеко от нашего дома. Дело в том, что в этой битве был убит Ремус.

Кейт писала, что скорбит по своему дорогому смелому Ремусу, но я догадывалась: она не будет долго сетовать на судьбу.

Наш замок был закончен. Я говорю о нем, как о замке, потому что, хотя он и назывался аббатство Святого Бруно, в его серых каменных стенах, возведенных в готическом стиле, таилось нечто средневековое. На месте резиденции аббата возвышалось величественное сооружение, напоминавшее замок Ремуса своими круглыми башнями, по одной в каждом углу. По обеим сторонам ворот были построены укрепления со стоками для кипящего масла и укрытиями для лучников, напоминавшие о старых норманнских крепостях, своего рода анахронизм в наши дни. Но, по мнению Бруно, так как мы строили из старого камня, который уже использовали для строительства Аббатства двести лет назад, мы должны придерживаться старомодного стиля. Внушительного вида здание с зубцами и бойницами походило на средневековую крепость, но внутри были все те роскошь и изящество, которые, по-моему, можно было встретить только в местах, подобных королевскому двору в Хэмптон-корте.

Каждая шестиугольная башня, подобная небольшому дому, состояла из четырех этажей. В них можно было жить изолированно от остального замка. Бруно обособился в одной из башен и проводил там довольно много времени. Самая верхняя комната служила ему спальней, и с тех пор, как мы переехали в новое жилище, я видела его очень редко.

Некоторые комнаты старого дома аббата были сохранены, но появилось так много новых, что в замке было легко заблудиться.

Его большой банкетный зал украшали красивые гобелены. Бруно ездил за ними во Фландрию. В конце зала находилось возвышение, на котором располагался Бруно и его почетные гости, в то время как все остальные ели за большим столом.

Я так и не поняла, зачем Бруно выстроил такой огромный дом. Иногда мне казалось, что он хочет жить как знатный лорд, а иногда, — что пытается основать монашеский орден.

Когда мы переехали в новый дом, Бруно устроил большой прием и пригласил многих наших соседей. Пришли Саймон Кейсман с моей матушкой, и приехала Кейт.

Огромный зал был украшен зеленью и цветами из нашего сада, я стояла с Бруно и принимала гостей. Я редко видела его таким взволнованным.

На возвышении я сидела по правую руку от него, Кейт — по левую, там же были Саймон Кейсман и моя матушка. Бруно велел мне пригласить нескольких богатых людей, которые были знакомы с моим отцом, и я сделала это. Они все пришли. Они жаждали посмотреть, действительно ли верны доходившие до них слухи о перестройке Аббатства.

Клемент превзошел самого себя. Это был настоящий пир. Я никогда не видела такого количества пирогов, тортов и огромных бараньих и говяжьих ног. Там были молочные поросята и кабаньи головы, а также всевозможная рыба. Матушка была изумлена, она пробовала то одно, то другое, пытаясь угадать, что придает блюдам особый вкус.

Потом были танцы. Бруно и я открывали бал. Позднее моим партнером оказался Саймон Кейсман.

— Я и понятия не имел, — сказал он, — что ты вышла замуж за такого богатого человека. По сравнению с ним я нищий.

— Если тебя это злит, то лучше не сравнивай. Бруно танцевал с Кейт, и мне хотелось знать, о чем они говорят.

Во время бала случилось странное происшествие — неожиданно появилась одетая в длинный черный плащ женщина, ее лицо скрывал капюшон.

Все, уверенные, что это вестница зла, отпрянули назад, с удивлением глядя на нее.

Бруно быстро направился к новой гостье.

— У меня нет приглашения на бал, — сказала она с хриплым смешком.

— Да, я вас не знаю, — заметил Бруно.

— А следовало бы знать, — последовал ответ. Я узнала в старой женщине матушку Солтер, поэтому подошла к ней и сказала:

— Добро пожаловать. Могу я предложить вам что-нибудь?

Она улыбнулась мне в ответ, и я увидела ее желтые зубы.

Я подумала: «У нее есть полное право быть здесь. Она прабабка Бруно и Хани».

— Я пришла, чтобы либо благословить, либо проклясть этот дом.

— Вы не можете проклясть его, — возразила я. Матушка Солтер засмеялась, потом воздела руки и что-то пробормотала.

— Благословение это или проклятье, вы узнаете позже.

Полная дурных предчувствий, я попросила принести вина, так как помнила, что после того, как Хани заблудилась в лесу, я потеряла своего ребенка.