— Клемент слишком много болтает.

— Но все это так интересно. Как много я бы хотела узнать об отце.

— На некоторое время ограничься уроками, — сказала я. Она засмеялась звонким заразительным смехом, который я так любила.

— Дорогая драгоценная мама, ты всегда так разумна… ты так отличаешься от… Неудивительно, что тетя Кейт посмеивается над тобой.

— Вот как? Значит, я даю повод для веселья. Кэтрин чмокнула меня в кончик носа.

— Но это же прекрасно, мы все тебя очень любим. Ах, мама, что бы я без тебя делала?

— Что же, — сказала я, очень довольная, — тогда у тебя, надеюсь, найдется время собрать цветы и составить мне букет, прежде чем ты отправишься в скрип-торий. И не опаздывай. Мне уже жаловались, что ты непунктуальна.

Она убежала, а я смотрела ей вслед с любовью, которая была так сильна, что больше походила на боль.


После этого случая я часто находила Кэтрин в пекарне, где Клемент рассказывал ей о детстве Бруно. Она узнала о нем даже больше, чем я, и с каждым днем восхищалась отцом все больше и больше. Бруно заметил это, и его отношение к Кэтрин стало другим — наконец-то он обратил внимание на собственную дочь.

Однажды я подошла к классу и услышала, как ссорятся Хани и Кэтрин.

— Тебя легко одурачить, Кэт. Ты всегда веришь в то, во что тебе хотелось бы верить. Так ты никогда не узнаешь правды. Я не верю во все эти чудеса. Я не люблю его. И никогда не любила… Посмотри, как он жесток к… нашей матери.

— Ты говоришь так потому, что он не отец тебе. Ты завидуешь, — выпалила Кэтрин.

— Завидую! Нет, я рада. Я бы предпочла, чтобы моим отцом был любой другой, но только не он. Я помедлила в дверях, не вошла и тихо удалилась. Я много думала об этом разговоре. Конечно, теперь, когда девочки подрастали, у них появилось собственное мнение. Малютками я держала их подальше от Бруно, зная, что в его жизни нет места для маленьких детей, но мне хотелось знать, было бы все иначе, роди я сына.

Я долго размышляла о том, какими они выросли Кэтрин скоро исполнится двенадцать, Хани — четырнадцать. Она развилась раньше большинства сверстниц. В ней было что-то от чувственности Кезаи, которая передала ей свою красоту и удивительные фиалкового цвета глаза.

Но вызвать Хани на откровенность было не так легко, как Кэтрин. Ту было видно насквозь, она могла смеяться и плакать одновременно. Кэтрин выражала свои чувства объятиями и поцелуями. Она могла посмеяться над чьей-нибудь неудачей и тут же раскаяться, увидев, что человек обиделся. Как отличалась от нее Хани! Я знала, что должна быть особенно внимательна к ней, и всегда прилагала максимум усилий, чтобы показать Хани, что люблю ее так, как и Кэтрин. Это радовало меня и в то же время немного тревожило. Она была такой необузданной и страстной!

Сейчас меня беспокоило то, что по мере того, как они подрастали, все явственнее проявлялись их характеры. Казалось, что чем больше обожания Кэтрин выказывала Бруно, тем больше неприязни проявляла к нему Хани. Они были молоды, и ни одна из них не скрывала своих чувств.

Я решила, что нужно поговорить об этом с Хани, и однажды утром попросила ее помочь мне собирать цветы. «Я становлюсь похожа на свою матушку из-за своей привязанности к дому», — подумала я. Но домашние заботы не обременяли меня. Я рвала цветы и размышляла о том, что происходит при дворе, и как это отразится на нашей жизни.

— Хани, — спросила я, — Кэтрин часто рассказывает тебе о своем отце?

— Последнее время она ни о чем больше и не говорит. Иногда мне кажется, что она просто не слишком умна.

— Хани, дорогая, — ответила я, и, как сказала бы Кэтрин, мой голос прозвучал неестественно добродетельно, — разве это плохо, если дочь обожает отца?

— Да, — ответила Хани, — если он не стоит обожания.

— Мое дорогое дитя, ты не должна говорить так. Это неблагодарно по отношению к…

— А почему я должна быть ему благодарна?

— Ты всю жизнь прожила под его крышей.

— Я считаю, что жила под твоей крышей. Он не хотел, чтобы я росла в Аббатстве. Мне позволили остаться здесь только потому, что ты настояла на этом. Я все знаю. Я хожу в лес к своей прабабушке.

— И она рассказала тебе об этом?

— Она умная женщина, мама, правда, иногда говорит загадками. Мне хотелось бы узнать, почему? Может быть, потому, что если мудрецы станут говорить понятно, мы будем знать так же много, как и они?

— Может быть. Бабушка сказала, что мне нужно знать правду. Я думаю, что моя жизнь была бы совершенно иной, если бы не ты.

— Милая Хани, моя радость и утешение!

— Я всегда старалась, чтобы это было так, — пылко ответила она.

— Мое благословенное дитя, помни, что ты моя дочь.

— Но приемная. Расскажи мне о моей матери.

— Разве прабабушка не рассказывала тебе о ней?

— Я хотела бы услышать это и от тебя, ведь все люди видят по-разному.

— Твоя мать была веселая и красивая… как ты.

— Значит, я похожа на нее?

— Нет, ты еще красивее.

— Она не вышла замуж за моего отца. Ведь он пришел, чтобы распустить Аббатство. Каким он был?

— Я видела его лишь мельком.

— Но моя мать влюбилась в него, и родилась я.

Я лишь кивнула, потому что не могла рассказать Хани ужасную правду.

— Я сестра Бруно, — промолвила она. — Моя прабабушка рассказала мне об этом. Она сказала: «Вы оба мои правнуки». Когда я услышала об этом, то не поверила. Моя прабабушка говорит, что именно поэтому он меня и ненавидит. Он предпочел бы не видеть меня.

— Он не верит этому, потому что не может согласиться с тем, что твоя мать была и его матерью.

— Он считает себя святым, — рассмеялась Хани. — Но разве святые беспокоятся из-за того, что думают о них люди?

— Он считает, что на него возложена великая миссия. Он дал приют людям, которые живут в Аббатстве.

— Он никогда ничего не дает просто так. Моя Хани была слишком проницательной.

— Это не увеличит моего уважения к нему. Вполне возможно, я понимаю его слишком хорошо, ведь мы рождены одной матерью.

— Хани, я бы хотела, чтобы ты забыла об этом, Я считаю твоей матерью себя. Не могла бы и ты попытаться сделать то же самое?

Она повернулась ко мне, и я увидела, что глаза ее светятся любовью.

— Мое милое дитя, — сказала я, — ты и не знаешь, как много для меня значишь.

— Я отдала бы все на свете, чтобы быть твоей дочерью, — прошептала Хани, — и пусть бы Кэтрин стала ребенком моей матери.

— Нет, я хотела бы иметь двух дочерей.

— А я бы предпочла быть у тебя единственной. Хани беспокоила меня. Ведь ее ненависть могла быть столь же неистовой, как и любовь.


Мир в стране не мог длиться долго. Матушка пришла сообщить, что Саймон Кейсман опять отлучился «по делу». Она была встревожена, я видела это, и мне хотелось знать, к чему приведет это «дело».

Саймон Кейсман был умен. Он не стал бы выступать открыто на стороне королевы Джейн, но я была уверена: если бы она сумела захватить трон, стал бы ее поддерживать от всего сердца. И я подумала, не затевается ли какой-нибудь новый заговор.

Вскоре все выяснилось. Сэр Томас Уайтат возглавил восстание против королевы Марии.

Матушка поспешила в Аббатство с сообщением, что королева Мария находится в Уайтхолле, а сторонники сэра Томаса Уайтата уже движутся к городу. Королева в отчаянии.

— Мария знает, это конец ее правления. — Голос матушки торжествующе звенел. Я спросила:

— Где твой муж?

Мать загадочно улыбнулась.

— Я беспокоюсь о тебе, Дамаск, — тотчас же сказала она. — Я хочу, чтобы ты забрала девочек и перешла в Кейсман-корт. Я бы не хотела, чтобы ты оставалась сейчас здесь, когда торжествует правое дело.

— А если сэр Томас потерпит поражение?

— Никогда.

— Мама, — спросила я, — где твой муж?

— Он занят делом, — ответила она.

— Делом? — спросила я. — Вместе с сэром Томасом?

Она не ответила, а я не настаивала, потому что боялась за нас. Я спросила:

— Сэр Томас хочет посадить на трон Джейн Грей или принцессу Елизавету? И ты думаешь, что народ будет стоять и смотреть, как свергают его законную королеву?

— Я хочу, чтобы ты пошла со мной в Кейсман-корт, — ответила матушка.

Холодным февральским днем, на следующий день после того, как мать умоляла меня быть благоразумной, войска восставших вошли в Лондон, и начались бои на улицах столицы.

Я слышала, что королева не потеряла присутствия духа, ведь именно ей пришлось утешать рыдающих придворных дам. Позже я узнала, как близок был Уайтат к успеху. Возможно, он бы и победил, но, окруженный и отрезанный от своих войск на Флит-стрит, сдался, сочтя битву проигранной.

Матушка пришла в отчаяние, и я, зная, что Саймона нет, отправилась в Кейсман-корт проведать ее.

— Что происходит? — спрашивала она. — Почему эта католичка всегда побеждает?

— Наверное, — ответила я, — потому, что она законная королева.

Вскоре после этого Джейн, королеву девяти дней, и ее мужа казнили. Это был печальный день даже для фанатичных папистов, ибо они хорошо понимали, что шестнадцатилетняя королева никому не враг и не виновна. Она не желала короны, ее заставили честолюбивый свекр и муж. И вот Джейн с завязанными глазами отвели к плахе, и ее светловолосая голова упала с плеч.

Принцесса Елизавета тоже была замешана в восстании. Поговаривали, что сэр Томас хотел отдать корону ей, а не Джейн.

— Елизавета очень коварна, — сказал Бруно, — и жаждет взойти на престол. Жаль, что они не отрубили голову ей вместо Джейн.

— Бедная Елизавета! — возразила я. — Она так молода.

— Ей двадцать лет — достаточно много для того, чтобы вынашивать честолюбивые замыслы Королеве не следовало оставлять ее в живых.

Но королева пощадила ее, потому что сэр Томас Уайтат, которому в апреле того же года отрубили голову, заявил перед смертью, что принцесса Елизавета не замешана в заговоре против своей сестры.

Саймон Кейсман вернулся домой. Я размышляла, какую роль сыграл он в восстании. Ведь, будучи участником заговора, он смог исчезнуть раньше, чем о его участии стало известно властям. Я была убеждена в том, что Кейсман хотел бы увидеть конец правления королевы Марии, предотвратить возвращение власти Рима и увидеть на престоле правителя-протестантанта.

Было очевидно, что он выбрал Елизавету.

По мнению Бруно, Елизавета избрала религию, как и политику, из соображений выгоды. Королева была католичкой, ее предполагаемый брак с испанцем был непопулярным. Желая сыграть на этом, Елизавета стала поддерживать протестантов.

Люди все больше и больше прислушивались к ней. Некоторые из бывших сторонников Марии хотели бы теперь, чтобы во главе государства стояла Елизавета. Мысли и надежды многих были обращены к дочери Анны Болейн. К счастью, королева Мария не была мстительна. Говорили, что она помнит свою детскую дружбу с обаятельной младшей сестричкой.

Моя мать появилась в Аббатстве со своими обычными гостинцами. С ней пришли близнецы: они пользовались каждым случаем побывать у нас, поэтому вызвались нести корзинку.

Девочки прибежали посмотреть, что принесла бабушка, и послушать новости.

— Ну и чудеса творятся в Сити! — сказала, усаживаясь, матушка.

— Расскажи нам, бабушка, — потребовала Кэтрин.

— Дело в том, моя дорогая, что на Олдгейт-стрит появился дом с привидениями, хотя, возможно, там и нет привидений. Возможно, что там обитает ангел Божий. Кто знает?

— Ну, продолжай же, — нетерпеливо сказала Кэтрин. — Ох, бабушка, ты всегда сводишь меня с ума, заставляя ждать продолжения истории.

— Потерпи, — сказала я. — Всему свое время.

— Ax! — воскликнула Кэтрин. — Ну, бабушка, расскажи же сейчас.

— Это голос, который идет из кирпичной стены, — произнес Питер. — Я его слышал. А ты слышал, Пол? Пол кивнул, он во всем соглашался с братом.

— Что за голос? — спросила Кэтрин.

— Если бы ты позволила мне объяснить все сначала, — проворчала моя мать, — то сейчас уже знала бы все.

— Бабушка права, — добавила я.

— Ну, так расскажи же нам, — настаивала Кэтрин.

— Голос слышен из стены дома. Но когда народ кричит: «Боже, храни королеву!», — он безмолвствует.

— Что же это за голос, который не произносит ни слова? — сказала Кэтрин.

— Что за нетерпеливый ребенок! — нахмурилась матушка. — Не может дождаться когда ему все расскажут до конца. Когда толпа кричит: «Боже, спаси леди Елизавету!»— голос отвечает: «Так тому и быть».

— А чей это голос? — спросила Хани.

— Это тайна. В доме никого нет. Однако голос звучит.

— Там кто-то есть, — сказала я.

— Никого нет. Дом пуст. А когда люди спрашивают: «Что такое месса?»— голос отвечает: «Идолопоклонство».

Кэтрин вспыхнула, лицо ее залила краска.

— Там сидит кто-то злой и обманывает народ.

— Это голос, — ответила моя мать, — и никого там нет. Голос без тела. Разве это не чудо?