Кэтрин Уэст - Чудо. Встреча в поезде

— На кого работаешь, ты, сука?! — закричал он. — А ну говори, грязная сионистская шлюха, или я вышибу твои мозги!

Я заморгала глазами и уставилась на этого, обычно такого обходительного и сдержанного Зви Авриля. Перемена была столь поразительной, что на мгновение я лишилась дара речи. Затем я хохотнула, но не оттого, что было смешно, скорее от растерянности и смущения.

— Говори! — потребовал Зви Авриль, и я не могла понять, в роли он еще или уже нет.

— Я ничего не скажу, — ответила я. — Я просто засмеюсь ему в лицо. — Я надеялась, что не подала виду, насколько этот маленький эпизод напугал меня.

— Не стоит смеяться над ними, это ни к чему хорошему не приведет, — сказал Зви Авриль с мягкой укоризной. — Я ведь только что сказал вам, как следует отвечать. Вы меня слышали, Марина?

— Да, правильно. Я требую свидания с американским консулом.

Мистер Авриль кивнул.

— Давайте еще разок попробуем, — сказал он, и я собрала нервы в комок перед новой его атакой. — Я извиняюсь за поведение этого человека, — сказал он елейным, вкрадчивым голосом. — Мы, арабы, не позволяем себе такого обхождения с женщиной. А вы ведь невинная девушка. Стоит вам сказать правду, и все будет хорошо. Я хочу вам помочь. Должно быть, ваша семья тревожится о вас. Может, вы хотите написать им письмо?

— Пожалуйста, дайте мне возможность обратиться к консулу США.

— Хорошо, — сказал Зви Авриль.

— Но этим они меня не проймут, — импульсивно добавила я. — У меня нет семьи, чтобы расчувствоваться. Поэтому я могу делать, что хочу. Никому нет дела до моей жизни и смерти. — В словах этих прозвучала нотка сострадания к себе самой, и едва они сорвались с языка, как я тут же пожалела о них. После смерти моей матушки прошло два года. Я еще переживала ее потерю, но полагала, что себя мне больше не жалко. — А если они будут меня пытать? — быстро спросила я, не потому что меня это так уж интересовало, а скорее для того, чтобы исправить свою ошибку.

— Думаю, что вряд ли, — сказал Зви Авриль. — Режим Аль Сауда один из наименее репрессивных арабских режимов. Они не пытают заключенных. За последние годы отмечено только несколько случаев жестокого обращения, но вряд ли это был результат сознательной политики властей — просто недостаточный контроль за тюремным персоналом. Женщин-узниц не подвергают сексуальным оскорблениям, обхождение с ними обычно хорошее. У меня есть еще одна причина полагать, что вас бы не стали слишком изводить допросами. У семьи Шалаби хорошие связи, и они в состоянии помешать серьезному расследованию вашей деятельности. Приютить под своим семейным крылом сионистского шпиона… вряд ли шейху Салману захочется такой славы.

— О, я даже не подумала об этом, — сказала я. — Вы думаете, они бы меня отпустили?

— Может быть. Однако я больше склоняюсь к мысли, что они бы вас убили. Все это чистое предположение, а не утверждение, что именно они сделают на самом деле. Но вот вам такой пример: в 1969 году был заговор с целью свергнуть монархию. В заговоре участвовали офицеры военно-воздушных сил и несколько принцев, отдававших предпочтение демократии. Заговор был раскрыт, и несколько сотен заговорщиков в течение нескольких месяцев исчезли. Судов не было. По некоторым сообщениям, заговорщиков в наручниках погрузили в военно-транспортные самолеты и сбросили над пустыней в задние двери без парашютов.

— Это у них что, так принято? — сказала я как можно небрежнее. — Почему они их просто не расстреляли?

— Похоже они предпочитают более изощренные казни. Аль-Сауд, конечно, все отрицает. Интересно, что многие западные аналитики придерживаются того же мнения. Многие считают, что никаких казней не было. И действительно, почти все, кого числили среди казненных, потом обнаруживались или в эмиграции, или в самой Саудовской Аравии. Некоторые даже занимали потом высокие посты в правительстве. Тем не менее большинство саудовцев убеждены, что такая расправа действительно была. Историю эту часто рассказывают шепотом друг другу, она стала подпольной легендой, почти национальным мифом.

— А сами вы верите в нее?

— Я не эксперт по Саудовской Аравии. У меня нет своего независимого мнения.

— Тогда зачем вы все это мне рассказываете? Хотите напугать?

— Да, — прямо сказал Зви Авриль. — И чтобы проверить вашу решимость. Не сделайте ошибки, если вам покажется, что ничего хорошего вас не ждет. Если у вас есть какие-то тайные мысли, лучше выскажите их сейчас. Еще не поздно дать отбой. Мы найдем, как нам продолжать дело с Али Шалаби.

Интересно, как? — подумала я. Если Моссад не сможет следить за действиями Али, то им придется покончить с этой операцией. Им придется пресечь его проникновения в компьютеры. А как они это сделают? Усилят защиту своих компьютеров? Но она и так уже считается усиленной. Для них наверняка было бы проще убить его, чем возиться с защитой. Я вдруг похолодела при мысли, что с Али что-то может произойти еще до его возвращения домой. А может и не произойти, если я предупрежу его об опасности, если я скажу ему, что за ним охотится Моссад… Нет, лучше об этом не думать.

— У меня нет тайных мыслей, — твердо сказала я Зви Аврилю. — Я готова туда лететь.

— Идет, — сказал он и неожиданно улыбнулся. — И давайте не упускать из виду здешнюю перспективу. Что бы вы ни делали, шансов, что вас изобьют, изнасилуют или убьют, в Рияде гораздо меньше, чем в Нью-Йорке.

— Это так. А когда я вернусь, я стану настоящим агентом и буду работать на Моссад?

— Конечно. Мало у кого из поступающих будет такая внушающая доверие характеристика, как у вас. Вы начнете учебу в школе подготовки при первой же возможности. Допускаю, что сначала вы захотите закончить колледж, здесь или в Израиле. В любом случае вы получите поддержку и советом, и деньгами. Верю, что через год я увижу вас здесь в целости и сохранности.

Я поняла, что наша встреча закончена. На улице уже стемнело, но я не заметила, как прошло время. Зви Авриль вызвал такси и дал мне адрес в Бейруте. Он неловко обнял меня и сказал:

— До вашего возвращения мы больше не увидимся. Желаю вам успешной миссии и счастливо вернуться.

Почувствовав внезапный страх, я на мгновение прижалась к нему, словно не желая расставаться.

— На следующий год в Иерусалиме, — сказала я. Мне хотелось, чтобы это прозвучало светло и легко, но в горле у меня застрял комок.

— На следующий год в Иерусалиме, — твердо повторил Зви Авриль.

Я быстро ушла, чтобы он не увидел слез на моих глазах. Весь этот разговор о допросах и о том, как выбрасывают людей из самолетов, подействовал на меня гораздо больше, чем нужно. Меня вдруг охватило дурное предчувствие, будто я больше никогда не вернусь в Нью-Йорк, никогда не увижу Зви Авриля и никогда не окажусь в святом городе Иерусалиме.

За день до выпуска мы с Али зарегистрировали наш брак в магистрате. Свадебной церемонии не было, но мы устроили встречу в общежитии Али. Пришло около двадцати человек, вдобавок к приятелям Али по этажу. Часть гостей перетекла в коридор и в телевизионную. Среди них были, конечно, Эми и Маргарет, которая ворвалась в комнату как вихрь и стиснула меня в объятиях:

— Ребята, как я счастлива, что все так обернулось! — сказала она, целуя меня в щеку. — Особенно если вспомнить довольно неудачное начало.

— И правда, — сказала я.

— Еще совсем недавно ты говорила, что Али террорист, — продолжала она радостно. — Господи, как все переменилось! Ты хотела даже выдать его израильтянам. Теперь-то ты довольна, что он их не заинтересовал?

Я чуть не поперхнулась шампанским и оглянулась с безумным взглядом, не слышит ли ее Али. К счастью, он был далеко и с кем-то разговаривал.

— Молчи! — выдохнула я. — Никогда не говори об этом!

Маргарет с изумлением уставилась на меня:

— Почему? Значит, ты ему не рассказывала? Я-то думала, что вы, ребята, хорошо посмеялись по этому поводу.

— О Боже, нет и нет! Как бы я рассказала?! Для них тут нет ничего смешного.

— Для кого? — озадачилась Маргарет.

— Для арабов. Они слишком болезненно относятся ко всему, что связано с Израилем. Мы с ним никогда не говорим о таких вещах.

— Ну тогда я тоже не буду, — снова оживилась Маргарет. — В конце концов, это твой вечер.

— …И я заплачу, если захочу, — пропела я и вдруг почувствовала, что действительно собираюсь заплакать. Но, конечно, я не заплакала, хотя была уже не в силах исправить то ужасное, что совершила. Наоборот — я танцевала и пила шампанское и принимала наилучшие пожелания от наших друзей. Смехом и громкой музыкой я хотела заслониться от самой себя, но больше не могла унять голос сомнения и раскаяния. Всю свою жизнь я мечтала о приключениях и героических поступках, но таким путем, который я избрала, ничего хорошего не добьешься.

Поздно вечером, когда все ушли, мы занимались любовью, и моя страсть была еще больше, чем обычно, смешана с чувством страха и вины. Мне так ужасно хотелось дать радость моему мужу в первую брачную ночь, хотелось быть ему хорошей женой в то немногое время, что нам осталось. В ту ночь Али впервые сказал мне, что любит меня, и эти слова разрывали мне сердце. Он — враг, никогда этого не забывай, повторяла я. Мы окружены врагами, мы не можем себе позволить сентиментов.

В любви и на войне все позволено, твердила я себе.

А это, конечно, война.

Мы с Али собирались провести медовый месяц на юге Европы. Мечтая о местах с романтическими названиями, я просматривала множество глянцевых брошюрок. Кот д’Азур, Коста дель Соль. Для моих ушей эти слова звучали как музыка. Но позвонил брат Али и сказал, что он хочет, чтобы Али сразу же приступал к работе. Так что на том наш медовый месяц и закончился. Али чувствовал себя виноватым. Он ведь обещал мне на лето долгие каникулы в Европе. Я все понимала. С теплом в голосе и абсолютно искренне я сказала ему, что его работа значит для меня больше, чем каникулы в Европе. Конечно, Али мне не поверил, но в то же время ему было приятно, и он сказал, что я молодчина.

Так что мы полетели прямо в Рияд, до которого было семнадцать изнурительных часов. Лишь несколько пассажиров в салоне были представителями западного мира, в основном же там были арабы, одетые по-западному. В последний час полета они целой процессией выстроились к туалетам, откуда появлялись уже в традиционном саудовском одеянии — белый тоб и белая или красная плиссированная гутра. Женщины своих мест не покидали, поскольку их черные аба и чадра надевались прямо поверх одежды. По мере того как пассажиры облачались во все арабское, происходила и перемена в их настроении — они становились тише и замкнутей. Казалось, что самолет летит не только в пространстве, но и во времени, держа путь, как некая заблудшая машина времени, сквозь пелену веков во мрак прошлого. Чувство подавленности было чуть ли не осязаемым, как перемена атмосферного давления.

Али тоже надел тоб и гутру, и в этой своей одежде он стал на моих глазах совсем иным, чем тогда, в Центральном парке. Неожиданно он показался мне старше своих лет и похожим на всех остальных арабов — такой же чужой, непонятный, опасный.

— Давай-ка и ты — сказал Али, и я с тяжелым чувством повиновалась. И когда перед моим лицом опустилась чадра, отрезав воздух и свет, я наконец осознала ужас того, что сама и совершила.

Я никогда здесь не выживу, в отчаянии подумала я, потому что как можно жить среди этих арабов, как принять этот чужой строй ума, подвергающий женщину подобному испытанию? Для некоторых чадра — это символ гнета или какая-нибудь метафора. Для меня в ней не было ничего — ни метафоры, ни какого-либо символа. Это была просто жаркая душная занавеска, кусок жесткого, как терка, полиестера.

В панике я взяла Али за руку для моральной поддержки. Он тут же ее выдернул.

— На людях мы не держимся за руки и не касаемся друг друга, — сказал он. — И когда мы выйдем из самолета, ты пойдешь позади меня.

Вот это да, теперь мы даже не можем держаться за руки, подумала я, вспомнив его поведение в ночном клубе в Сохо. Вот уж действительно перемена. А еще какие будут перемены? Не хотелось даже и думать об этом, все равно выбора у меня не было.

— На сколько шагов? — спросила я.

— Что?

— На сколько шагов я должна быть сзади?

— На пять, — сказал Али с непроницаемым лицом. Я даже не поняла, всерьез он или шутит.

Самолет приземлился чуть за полночь, и мы вышли в зал прибытия международного аэропорта короля Халяда. Я не шла на расстоянии в пять шагов от Али. Я наступала ему на пятки, боясь потеряться в толпе. Мне казалось, что если я хоть на мгновение упущу его из виду, то больше никогда не найду.