Наш уик-энд состоял из одного дня: пятницы — мусульманского выходного. В пятницу по утрам Али ходил с Нагибом молиться в мечеть своего дедушки. В свои молодые годы шейх Салман был имамом, и даже теперь он проповедовал там по особым случаям.

Женщины никогда не ходили в мечеть, хотя моя свекровь была довольно религиозной. Саудовские женщины молились дома или там, где заставало их время молитвы. Моя свекровь совершала молитвы пять раз в день, как положено, и я часто видела ее за этим занятием. Она сидела на коленях на коврике, лицом к Мекке, и совершала бесконечные ритуальные поклоны. Наблюдая за ее молитвой, видя ее лицо, озаренное внутренним светом, я испытывала какое-то странное волнение и чуть ли не тягу к этой суровой и требовательной вере.

Каждое утро на заре я просыпалась от зова на утреннюю молитву, который передавался по громкоговорителям с ближайшей мечети:


Бог велик и всемогущ.

Я свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха.

Я свидетельствую, что Мухаммед — посланник Бога.

Приходите на молитву!

Приходите спасти душу!

Лучше молитва, чем сон.

Бог всемогущ.

Нет бога, кроме Аллаха.


Зов этот раздавался достаточно далеко, так что я могла спать, несмотря на него, по крайней мере, когда ветер был со стороны нашего дома, но мне нравилось просыпаться и ждать на грани яви и сна. И часто я слышала шаги, быстрые и легкие, и в постель мою проскальзывал Али. «Ты уже помолился, Али?» — сонно бормотала я, обвивая его руками. И Али всегда отвечал, что помолился, хотя мы оба понимали, что для этого прошло слишком уж мало времени. И когда мы занимались любовью в свете раннего утра, он часто шептал мне, что молитва лучше, чем сон, но что любовь лучше, чем молитва.

Мы занимались любовью утром, и мы занимались любовью поздно вечером, но спали мы в разных постелях. Сначала мы спали вместе, но однажды ночью Али разбудил меня и сказал, что я плакала и стонала во сне и говорила по-русски. Он спросил, что это мне привиделось, и я сказала, что не помню, просто дурной сон, спасибо, что меня из него вытащил. Али снова заснул, а я лежала, полная страха и абсолютного одиночества, и сон еще был живо отпечатан в моем сознании. Мне приснилось, что меня, шпионку, схватили и допрашивают — в этот-то момент Али меня и разбудил. Допрос шел почему-то по-русски, но с таким же успехом он мог вестись по-английски или по-арабски. И я поняла, что теперь мне придется спать одной, иначе Али может узнать, о чем я говорю во сне.

В дневное время мне нечего было бояться, но ночью кошмары повторялись. Помимо допросов мне снилось, что меня запихнули вместе с другими арестантами в фюзеляж транспортного самолета. Я видела, как они молча падают в открытый люк. Их никто не толкал — без всякого сопротивления они сами исчезали в нем. А затем наступила моя очередь, и я чувствовала, как стремительно рассекаю воздух, а навстречу мне неслась зеленая земля. Я каждый раз просыпалась перед самым ударом о нее, вся в поту, с криком, застрявшим в горле.

Или мне снилось, что я одна в темном пустом городе, что я бегу от секретной полиции. Иногда этим городом был Рияд, иногда Нью-Йорк или Ленинград, но всегда он казался чужим и зловещим, почти неузнаваемым. В этом городе моих кошмаров, где ждали меня мои враги, была всегда ночь. Врагов своих я никогда не видела, но знала, что они там, за каждым углом, каждой дверью, каждым окном.

Я слепо бежала по пустым улицам, но с каждым моим шагом они были все ближе, и я была окружена — негде спрятаться, некуда бежать…


Алла акбар.

Ла ила илла’лла.

Мухаммадун расулу’лла…

Бог всемогущ.

Я свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха.

Мухаммед — посланник Бога…


Призыв на молитву вспарывал ночь, прогоняя мои кошмары. И правда, молитва была лучше, чем сон, я полюбила ее пронзительный странный голос, обещание иного дня. Когда Али уходил от меня, я часто снова засыпала до молитвы на исходе утра или до полдневной. Я так поздно спала, потому что при свете дня ночные кошмары меня не тревожили, только ночь приносила с собой ужас.


Свекла. Рубленые мозговые косточки. Укроп. Это, между прочим, необходимые ингредиенты, чтобы сварить борщ. Как все это называется по-арабски, я не знала. И в то же время мне втемяшилось в голову сварить здесь борщ, и меня нельзя было разубедить. Я была на кухне со своей свекровью, нашим поваром Зулемой и нашим водителем Ахмедом, который занимался также закупкой всех продуктов. Красным фломастером я нарисовала свеклу. Все они с сомнением изучили мой рисунок. «Красный овощ», — зачем-то добавила я. «Помидор?» — спросила свекровь. «Морковь?» — подхватил Зулема. «Красный перец?» — предположил Ахмед. Полная безнадега. Когда вернулся домой Али, оказалось, что он тоже недалеко ушел в смысле свеклы. Меня просто поразило, какая пропасть разделяет наши культуры. В конце концов решение было найдено — мне надо было самой съездить в супермаркет и постараться найти все, что требовалось. Моя свекровь согласилась на это не без колебания, поскольку в Саудовской Аравии покупка продуктов считается сугубо мужским занятием. Магазинные галереи и места открытой продажи товаров заполнены женщинами, покупающими одежду, ювелирные изделия и все, что только можно себе представить, еду же покупают только мужчины. Почему — я не знаю, просто так принято, вот и все. В богатых домах закупкой продуктов занимаются слуги, а там, где нет слуг, это делает муж. Но для меня они сделали исключение, и я отправилась с Ахмедом на поиски свеклы и прочей продуктивной экзотики. Мы поехали в «Аль-Тамими Сейфвей», что возле дороги Короля Абдул Азиза. Это был не самый близкий супермаркет, но моя свекровь сказала, что там богатейший выбор продуктов из других стран.

«Аль-Тамими Сейфвей» был настолько похож на американский супермаркет, что слезы подступили к моим глазам. При виде всех этих кок, пепси и коробок с хлопьями и злаков я почувствовала себя чуть ли не снова в старых добрых Соединенных Штатах. Единственное, что разрушало такое впечатление, — это покупатели-мужчины в своих нарядах, по-прежнему сильно напоминающих мне простыни, и головных уборах, смахивающих на обеденные салфетки. Все это, конечно, я должна была наблюдать сквозь проклятую чадру. Нет, разница была еще в другом. Мой кошелек до отказа был набит толстой пачкой риалов. Мне не надо было волноваться, что сколько стоит.

В супермаркете было все, что я искала, — свекла, укроп и капуста, не говоря уже о говяжьей грудинке и нарубленных мозговых косточках. Настоящий русский борщ или, скажем, суп — это горячее блюдо на первое, приготовленное из кучи мяса и различных овощей, а вовсе не та холодная, готовая к употреблению приторная бурда, которую продают в американских супермаркетах. Борщ был звездным номером в моем поварском репертуаре или, если точнее, единственным блюдом, которое я могла приготовить. Но я сварила его хорошо, потому что очень старалась. Ничего консервированного, включая и свеклу, — все было приготовлено из натурального. В тот первый раз, когда я готовила борщ в Рияде, возле меня была свекровь, повар и даже Хасса, которая по этому случаю покинула постель, — они следили за каждым моим движением, давали советы и предложения, хотя никто из них не мог произнести слово «борщ», не говоря уже о том, чтобы приготовить его самостоятельно. Я немного нервничала из-за всего этого внимания, и все же мои усилия увенчались полным успехом. Все восхищались вкусом борща и его крепким темно-красным цветом. Я сказала им, что если борщ постоит сутки, он делается еще вкуснее, но меня не стали слушать. На следующий же день от него ничего не осталось. Через неделю я снова сготовила борщ, а еще через неделю его повторила. Я по-прежнему ездила в Сейфвей за ингредиентами, поскольку сомневалась, что Ахмед купит то, что нужно, и поскольку это был повод выбраться из дому.


В декабре Али приобрел компьютерную новинку, ручное оптическое сканирующее устройство. Подсоединяешь его к компьютеру, и когда проводишь им над картинкой или печатной страницей, их изображение появляется на экране компьютера. Али показал, как это делается, и я была просто потрясена. Значит, изображение можно переводить на файл компьютера и отправлять по электронной сети. Нетрудно себе представить, что мне хотелось сканировать. Например, документы с грифом «секретно», которые Нагиб приносит поздним вечером из офиса.

Но пока я ждала случая добраться до каких-нибудь секретных бумаг, произошли драматические события, потрясшие стены дома аль-Шалаби, — Нагиб потерял свою работу. Я не смогла точно установить, что именно произошло — то ли Бандар уволил его, то ли он ушел по собственному желанию. На этот счет точки зрения разошлись. Так или иначе, все сходились на том, что Али не увольняли. Он сам бросил в тот день работу в знак солидарности со своим братом. Кажется, больше всего огорчалась из-за этого Лала, — я очень хорошо слышала довольно визгливую концовку ее телефонного разговора с матерью. В основном она состояла из «я же тебе говорила» и различных вариаций на эту тему. Али это, похоже, не очень встревожило, а Нагиб на несколько дней отправился в Сирию, что, на мой взгляд, было довольно-таки странно, когда лишаешься работы.

К моему удивлению, через неделю оба они уже были на новой работе. Они поступили на службу в Королевское разведывательное управление. Главой управления и их новым боссом был принц Сауд, гораздо более важный принц, чем Бандар. Он был младший брат короля и считался серьезным претендентом на трон. В Саудовской монархии престолонаследие не от отца к сыну, как на Западе, а от брата к брату. Возраст при этом не играет решающей роли, подход тут гибкий, и нового короля выбирают на семейном совете в соответствии с его способностями и силами, стоящими за ним. Принц Сауд был третьим по счету после правящего монарха, и его амбиции были хорошо известны и воспринимались всерьез.

Али был доволен новым своим положением. Его обязанности остались такими же, как и раньше. Он по-прежнему занимался проникновением в компьютеры из дому, где было меньше помех. По его словам, он ходил в офис, чтобы попить кофе во время утомительных собраний, которые длились часами и ничем не кончались. Иногда под занавес собрания приходили к какому-нибудь решению, но гораздо чаще нет — все впустую. Он говорил, что все точь-в-точь как в Министерстве обороны и что он стал слишком западным человеком, чтобы понять, к чему все это. Но он знал, что именно так все здесь и делается и ничем тут не поможешь, и делал все возможное, чтобы не выходить из себя.

19

В одну из пятниц, утром, за завтраком, когда Нагиб был дома, он упомянул о том, что на сегодня у него много дел. Я тут же вспомнила о своих планах использовать оптический сканер, о котором почти забыла в связи со всеми этими волнениями по поводу новой работы. После завтрака, когда мужчины ушли в мечеть, я направилась в кабинет Нагиба. Я очень нервничала. Это было совсем не то, что пойти в кабинет Али, где, как все знали, я занималась на компьютере по университетскому курсу. Мне вообще нечего было делать на половине Нагиба, и я и вправду ни разу не ступала туда после первого своего знакомства с домом. У меня никогда не возникало такого искушения, потому что кабинет Нагиба был самым неказистым помещением во всем доме — стены, выкрашенные в казенный зеленый цвет, широкий письменный стол из металла, металлический же картотечный шкаф, лохматый ковер горело-оранжевого цвета и красный бархатный диван. Открытый портфель Нагиба лежал на этом диване.

Я закрыла за собой дверь. Мое сердце учащенно билось. Если кто-нибудь здесь меня увидит, мне будет трудно объяснить, почему я здесь, даже если я при этом и не буду рыться в бумагах. Сами бумаги были в двух папках-скоросшивателях. Я открыла первую и пролистнула документы. Одни были напечатаны на машинке, другие написаны от руки. Некоторые были на тонкой глянцевой бумаге для факсов. Все было, к несчастью, по-арабски, хотя это не было для меня сюрпризом. Я уже могла говорить на этом языке на уровне кухни, однако читала гораздо хуже.

Документы касались то ли каких-то планов вторжения военно-морских сил, то ли были рекомендациями подобного рода — разницу я не могла уловить. Что огорчительно для шпиона. Неважно. Я взяла обе эти папки и отнесла их в кабинет Али. Там я села за компьютер и принялась сканировать документы, следя за тем, чтобы не перепутать их очередность. Когда я уже дошла до половины второй папки, дверь открылась и вошла Сура, таща за собой пылесос. Увидев меня, она остановилась.

— Ой, — сказала она в растерянности, — я не знала, что вы здесь, ситти Марина. — Так она и стояла, свидетельница моего преступления. Похолодев, я глядела на нее. Однако глаза Суры скользнули по бумагам, по сканеру в моей руке без удивления и без понимания, что это такое. Она, конечно же, не знала, что это бумаги Нагиба, а сканер тем более ей ничего не говорил.