— Да не знаю я, — смущенно отозвался веснушчатый шофер, что стоял, прислонясь к крылу своего автомобиля.

— То есть как это ты не знаешь?

— Не знаю, вот и все.

Бруно в раздражении отошел.

Другой шофер, стоявший у тротуара чуть поодаль, был более услужлив. Он написал Бруно адрес и пару имен на обороте визитной карточки своей компании, хотя это оказалось так близко, что подвезти не требовалось.

13

Гай стоял у изножья кровати в своем номере в «Монтекарло» и смотрел, как Энн листает семейный альбом, который он захватил из Меткалфа. Эти последние два дня с Энн были просто великолепными. Завтра он едет в Меткалф. Потом — во Флориду. Телеграмма от мистера Бриллхарта пришла три дня назад, и там значилось, что заказ остается за Гаем. Впереди шесть месяцев напряженной работы, а в декабре уже можно начинать строить собственный дом. Теперь на это появились деньги. И появились деньги на развод.

— Знаешь, — сказал он безмятежно, — если бы даже ничего не получилось с Палм-Бич, если бы мне нужно было завтра возвращаться в Нью-Йорк, на работу, я бы смог, принял бы все, как есть.

Но едва он произнес эти слова, как осознал, что именно Палм-Бич придает ему мужество, импульс, волю или что там еще, без Палм-Бич эти дни с Энн лишь усугубили бы чувство вины.

— Но тебе ничего этого не нужно, — сказала Энн, немножко помолчав, и снова склонилась над альбомом.

Гай улыбнулся. Он знал, что Энн едва слушает. В самом деле — все, что он говорит, неважно, и Энн это известно. Он склонился вместе с ней над альбомом, называя людей, о которых она спрашивала, усмешливо наблюдая, как она изучает разворот, где мать собрала его фотографии — от грудного возраста лет этак до двадцати. На каждом снимке он улыбался, и густая копна черных волос придавала его лицу более твердое и независимое выражение, чем сейчас.

— У меня здесь достаточно счастливый вид? — спросил он.

Энн подмигнула.

— Да, и очень симпатичный. Что Мириам? Есть новости? — Она быстро пролистнула оставшиеся страницы.

— Нет, — ответил Гай.

— Я ужасно рада, что ты это привез.

— Мать бы меня убила, если бы узнала, что это — в Мексике.

Он тут же положил альбом в чемодан, чтобы как-нибудь не забыть. — Самый лучший способ знакомиться семьями.

— Гай, а я не очень утомила тебя своими родственниками?

Гай улыбнулся ее жалобному тону:

— Да нет, меня это как-то не волновало.

Он сел на кровать и привлек Энн к себе. Он знакомился со всеми родственниками Энн парами, тройками, даже дюжинами на воскресных обедах и вечеринках у Фолкнеров. В семье подтрунивали над несметным количеством Фолкнеров, Уэдделов и Моррисонов, живущих в штате Нью-Йорк и на Лонг-Айленде. Ему даже нравилось, что у Энн так много родных. Рождество, которое в прошлом году он провел в доме Фолкнеров, было счастливейшим в его жизни. Он поцеловал Энн в обе щеки, затем в губы. Склонившись, увидел, что на покрывале валяются наброски, сделанные Энн на гостиничной бумаге, и сложил их в аккуратную стопку. Это были узоры, которые Энн придумала после того, как они днем сходили в Национальный Музей. Линии ясные, четкие, как на его собственных эскизах.

— Я думаю о нашем доме, Энн.

— Тебе хочется, чтобы он был большой?

— Да, — улыбнулся он.

— Давай построим большой. — Энн прильнула к нему. Оба вздохнули разом, как единое существо, и Энн рассмеялась, когда Гай крепче сжал ее в объятиях.

Она впервые не возражала против размеров дома. Дом задумывался в форме буквы У, и споры шли о том, нельзя ли обойтись без одной из передних палочек. Но Гай этот дом видел только с двумя ответвлениями. Он будет стоить больше, гораздо больше двадцати тысяч, но следом за Палм-Бич потянется цепочка частных заказов. Гай рассчитывал, что это будут срочные, хорошо оплачиваемые работы. Энн заявила, что ее отец с величайшим удовольствием преподнесет им переднее крыло как свадебный подарок, но Гаю это представлялось столь же немыслимым, как и обойтись вовсе без этого крыла. Дом высверкивал, белый, остроугольный, из коричневого комода у противоположной стены. Его предполагалось построить на белой скале, которую Гай обнаружил неподалеку от города Элтон в нижнем Коннектикуте. Дом задумывался длинный, низкий, с плоской крышей, словно каким-то алхимиком выращенный прямо из скалы, наподобие кристалла.

— Я бы дал ему имя «Кристалл», — проговорил Гай.

Энн задумчиво уставилась в потолок.

— Я не люблю, когда у домов есть названия — то есть когда их имена что-то значат. Боюсь, что «Кристалл» мне не очень нравится.

Гай слегка обиделся.

— Это имя ничуть не хуже, чем «Элтон». Или другие ничего не говорящие имена! Вот тебе твоя Новая Англия! А возьмем, например, Техас…

— Ну, хорошо, бери себе Техас, а я останусь с моей Новой Англией, — Энн с улыбкой прервала поток его красноречия, ибо на самом деле любила Техас, и Гай любил Новую Англию.

Гай взглянул на телефон со странным предчувствием, что сейчас раздастся звонок. Голова чуточку кружилась, словно он принял какой-то легкий наркотик, вызывающий эйфорию. Энн говорила, что это от высоты над уровнем моря — в Мехико всегда кружится голова.

— Мне кажется, что если сейчас позвонить Мириам и поговорить с ней, то все образуется, — медленно произнес Гай, — как раз сегодня я, наверное, смогу найти нужные слова.

— Вот телефон, — сказала Энн совершенно серьезно.

Секунды шли — и Гай услышал, как Энн вздохнула.

— Который час? — спросила она, поднявшись с постели. — Я обещала матери вернуться в двенадцать.

— Семь минут двенадцатого.

— Ты не проголодался?

Они позвонили вниз и заказали ужин из ресторана. Яичница с ветчиной представляла собой некое неузнаваемое пунцового цвета блюдо. Однако же Гай с Энн сошлись на том, что это довольно вкусно.

— Я рада, что ты побывал в Мехико, — сказала Энн. — Видишь ли, есть места, которые я хорошо знаю, а ты не знаешь совсем, и мне хочется тебе их показать. Но Мехико — особенно, — она продолжила, медленно жуя. — По Мехико скучаешь, как по Парижу или Вене, и хочешь приехать снова, что бы тут ни приключилось с тобой.

Гай насупился. Он ездил в Париж и Вену с канадским инженером Робертом Тричером как-то летом, когда оба сидели на мели. И он знал не тот Париж и не ту Вену, что знала Энн. Он опустил глаза на сладкую булочку с маслом, которую Энн ему протягивала. Иногда он страстно желал попробовать на вкус любое ощущение, испытанное Энн, узнать все, что происходило с ней каждый час, каждую минуту, начиная с детства.

— То есть как это — что бы ни приключилось с тобой?

— То есть даже если ты там заболел. Или тебя обокрали. — Энн подняла голову и улыбнулась. Но свет лампы, отразившийся в ее дымчато-голубых глазах и двумя полумесяцами наплывший на более темный ободок райка, придавал ее лицу некую загадочную печаль. — Думаю, Мехико хорош своими контрастами, как человек, состоящий из невероятных противоположностей.

Гай пристально взглянул на нее, продев палец через ручку кофейной чашечки. Из-за ее настроения, а может, из-за того, что она сказала, он вдруг почувствовал себя униженным.

— Жаль, что во мне нет невероятных противоположностей.

— Ой-ой-ой! — и она расхохоталась так весело, так знакомо: смех ее всегда доставлял ему наслаждение, даже когда она смеялась над ним, даже когда уходила от объяснений.

Он вскочил на ноги.

— Как насчет кекса? Я сейчас, как настоящий джинн, наколдую кекс. Замечательный кекс! — Гай достал кекс со дна чемодана. Он и не вспомнил до этой минуты, что мать испекла ему кекс с ежевичным вареньем, которое он похвалил за завтраком.

Энн позвонила в бар и заказала какой-то совершенно особенный ликер, ей одной известный. Ликер оказался густо-пурпурный, одного цвета с кексом, в высоких бокалах шириною не больше пальца.

Официант удалился, и они подняли бокалы, как вдруг нервно, часто загрохотал телефон.

— Может быть, мама, — заметила Энн.

Гай снял трубку. Далекий голос втолковывал что-то телефонистке. Затем голос окреп, сделался тревожным и резким, и это был голос его матери.

— Алло?

— Алло, мама.

— Гай, случилась беда.

— Что такое? С кем?

— С Мариам.

— Что с ней? — Гай плотнее прижал трубку к уху, обернулся к Энн и заметил, как лицо ее меняется на глазах.

— Она погибла, Гай. Вчера ночью… — Мать осеклась.

— Что ты говоришь, мама!

— Это случилось прошлой ночью. — Мать говорила резко, отрывисто: только раз или два за всю свою жизнь Гай слышал, чтобы она говорила так. — Гай, ее убили.

— Убили!

— Гай, что? — Энн вскочила с места.

— Прошлой ночью на озере. Никто ничего не знает.

— И ты…

— Ты можешь приехать, Гай?

— Конечно, мама. Как? — тупо спрашивал он, крутя в руках телефон, словно можно было выкрутить какую-то информацию из его старомодной трубки. — Как ее убили?

— Задушили, — слово, затем — тишина.

— А ты… — начал он снова. — Это не?..

— Гай, что случилось? — Энн схватила его за руку.

— Я выеду, как только смогу, мама. Сегодня. Не волнуйся. До скорого. — Он медленно положил трубку и обернулся к Энн. — Это с Мириам. Мириам убили.

— Что ты сказал? Убили? — прошептала Энн.

Гай кивнул, но вдруг ему пришло в голову, что тут может быть какая-то ошибка. Вот если бы официальное сообщение…

— Когда?

Но это случилось только прошлой ночью.

— Мама говорит, прошлой ночью.

— Известно, кто?

— Нет. Я сегодня выезжаю.

— Боже мой.

Гай взглянул на Энн, неподвижно стоящую перед ним.

— Я выезжаю сегодня, — изумленно повторил он. Потом повернулся к телефону, чтобы заказать билеты на самолет; но это сделала Энн, которая бегло говорила по-испански.

Гай начал собираться. Казалось, прошли часы, прежде чем ему удалось сложить в чемодан свое скудное имущество. Он уставился на коричневый комод, пытаясь припомнить, открывал ли он ящики, чтобы проверить, не осталось ли там чего. И теперь на том самом месте, где недавно являлось видение белоснежного дома, возникло смеющееся лицо — вначале полумесяц губ, затем и черты — черты Бруно. Язык, бесстыдно прилипший к верхней губе, — и снова беззвучный, судорожный смех, и трепещущая, потная прядь на лбу. Гай хмуро взглянул на Энн.

— Что с тобой, Гай?

— Ничего, — ответил он.

Интересно, как он сейчас выглядит?

14

А если предположить, что это сделал Бруно? Он этого, разумеется, сделать не мог, но если предположить? Вдруг его поймали? Вдруг Бруно рассказал, что убийство они задумали вместе? Гай с легкостью представил себе, как Бруно в истерике выкладывает все, что попало. Кто предскажет, что может наболтать такой вот юнец с психопатическими наклонностями? Гай напрягал память, тщась сфокусировать уплывающее дымом воспоминание о той беседе в поезде, пытая себя, не сказал ли он в шутку, по злобе или во хмелю нечто такое, что можно было бы принять за согласие с безумной идеей Бруно. Нет, не говорил. Но против этого безоговорочного отрицания восставало письмо Бруно, которое Гай помнил слово в слово: «…наша мысль о двойном убийстве. Уверен, это можно осуществить. Не могу передать словами, как я верю…»

Гай смотрел из иллюминатора вниз, в сплошной мрак. Почему, интересно, волнение не переступает каких-то определенных пределов? Где-то впереди, в начале тускло освещенного цилиндрического чрева самолета вспыхнула спичка, поднесенная к сигарете. Слегка потянуло горьким, тошнотворным мексиканским табаком. Гай взглянул на часы: 4.25.

Ближе к рассвету он заснул, поддавшись качке и реву моторов, которые, казалось, раздирали самолет на куски, раздирали мозг на куски, а ошметки разбрасывали по окоему. Серым, тяжелым, облачным утром Гай проснулся с новой мыслью: Мириам убил ее любовник. Это было так очевидно, так правдоподобно. Он убил ее во время ссоры. Сколько подобных случаев попадает в газеты, и жертвы чаще всего — женщины типа Мириам. Такая история красовалась и на первой странице бульварной газетенки «Эль Графико», которую Гай купил в аэропорту, — американской газеты найти не удалось, хотя искал он столь упорно, что чуть не опоздал на самолет, — это была история убитой девушки, приводилась и фотография ее любовника-мексиканца, который, ухмыляясь, держал нож, орудие убийства. Гай начал читать, но на втором абзаце стало скучно.

В аэропорту Меткалфа его встретил человек в штатском и предложил ответить на несколько вопросов. Они вместе сели в такси.

— Нашли убийцу? — спросил Гай.