— Нет.

Человек в штатском выглядел усталым, будто всю ночь провел на ногах, то же самое и репортеры, служащие, полицейские в старом здании Северного суда. Гай оглядел просторную, обшитую деревом комнату, высматривая Бруно еще до того, как смог отдать себе в этом отчет. Когда он закурил, человек, сидящий рядом, спросил, что он курит, и взял сигарету, предложенную Гаем. Это были сигареты Энн, «Бельмонт», которые он сунул в карман, когда собирался.

— Гай Дэниэл Хейнс, Меткалф, Эмброуз-Стрит, 717… Когда вы уехали из Меткалфа?.. Когда прибыли в Мехико?

Заскрипели стулья. Зашлепала бесшумная пишущая машинка.

Подскочил другой в штатском, в пиджаке, расстегнутом над выпирающим животом.

— Зачем вы ездили в Мехико?

— К друзьям.

— К кому именно?

— К Фолкнерам. Алекс Фолкнер из Нью-Йорка.

— Почему вы не сообщили матери, куда едете?

— Я сообщил.

— Она не знала, где вы остановились в Мехико, — мягко заметил человек в штатском и уткнулся в свои записи.

— В воскресенье вы послали жене письмо, где требовали развода. Что она ответила?

— Что хочет переговорить со мной.

— Но вам не хотелось больше с нею разговаривать, не так ли? — спросил чей-то чистый тенор.

Гай взглянул на молодого полицейского и ничего не ответил.

— Ребенок был ваш?

Он хотел что-то сказать, но его прервали.

— Зачем вам понадобилось на прошлой неделе приезжать в Техас и встречаться с женой?

— Вы очень хотели развода, мистер Хейнс?

— Ведь вы влюблены в Энн Фолкнер?

Смешки.

— Мистер Хейнс, вы знали, что у вашей жены любовник. Вы ревновали?

— Ваш развод зависел от рождения ребенка, не правда ли?

— Все, хватит! — произнес кто-то.

Перед ним на стол швырнули фотографию — изображение вертелось перед глазами, раскручиваемое гневом, пока не отлилось в длинное лицо брюнета с красивыми, глупыми карими глазами и мужественным, раздвоенным подбородком — такое лицо могло принадлежать киноактеру, и не нужно было даже говорить, что это — любовник Мириам: такой тип она предпочитала три года назад.

— Нет, не знаю, — сказал Гай.

— Вы с ним вступали в какие-нибудь переговоры?

— Все, хватит!

Губы у Гая кривились в горькой улыбке, но он чувствовал, что вот-вот заплачет, как ребенок. У самого здания суда он остановил такси. По дороге домой прочел две колонки на первой странице «Меткалф-Стар»:

«Продолжается расследование по делу об убийстве молодой женщины.

12 июня. Продолжается расследование по делу об убийстве миссис Мириам Джойс Хейнс, жительницы нашего города, которая была задушена неизвестным убийцей на острове Меткалф в воскресенье вечером.

Сегодня прибывают два судебных эксперта, которые приложат все силы, чтобы привести в систему отпечатки пальцев, снятые с весел и уключин на лодочных станциях озера Меткалф. Но следственные работники опасаются, что отпечатки пальцев, имеющиеся в распоряжении полиции, нечеткие. Вчера днем ответственные лица высказали мнение, что преступление могло быть совершено маньяком. Кроме сомнительных отпечатков пальцев и нескольких следов на месте нападения, полиция не обнаружила пока никаких улик.

Предполагают, что самым важным для следствия свидетелем окажется Оуэн Маркмен, 30-ти лет, портовый рабочий из Хьюстона, близкий друг убитой.

Похороны миссис Хейнс состоятся сегодня на Ремингтонском кладбище. Траурный кортеж отправится от похоронного бюро Хоуэлла на Колледж-Авеню в два часа дня».

Гай прикурил новую сигарету от только что выкуренной. Руки еще дрожали, однако состояние чуть-чуть улучшилось. Он и не подумал о том, что это мог быть маньяк. Упоминание маньяка все сводило к жуткой случайности.

Мать сидела в качалке в гостиной, прижав платок к виску и, очевидно, ждала его, хотя и не встала при его появлении. Гай обнял ее и поцеловал в щеку — для него большим облегчением было заметить, что мать не плакала.

— Вчера я весь день провела с миссис Джойс, — сказала она, — но на похороны пойти не смогла.

— Это совсем не нужно, мама.

Он взглянул на часы и увидел, что уже третий час. На какое-то мгновение ему показалось, будто бы Мириам хоронят заживо, будто она может проснуться и закричать, не желая ложиться в землю. Он отвернулся и провел рукой по лбу.

— Миссис Джойс, — мягко начала мать, — спрашивала меня, не известно ли тебе что-нибудь.

Гай снова повернулся к матери. Миссис Джойс, он знал, имела к нему претензии. Гай ненавидел ее за то, что она могла сказать его матери.

— Не ходи к ним больше, мама. Ты ведь не обязана, а?

— Нет, конечно.

— И спасибо тебе за то, что ты так держишься.

Наверху на своем письменном столе он обнаружил три письма и небольшую квадратную коробку с ярлычком магазина в Санта-Фе. В коробке был узкий расшитый ремень из кожи ящерицы, с серебряной пряжкой в форме X. Записка, приложенная к нему, гласила:

«Потерял твоего Платона по дороге на почту. Надеюсь, это поможет тебе примириться с утратой. Чарли».

Гай взял надписанный карандашом конверт, посланный из гостиницы в Санта-Фе. Внутри находилась лишь маленькая визитная карточка. На чистой ее стороне было напечатано:

«Чудный город Меткалф».

Перевернув карточку, он машинально прочел:

«24 часа в сутки

таксопарк Донована

в дождь и в вёдро

тел 2-33-33.

Быстро. Безопасно. Вежливо».

На чистой стороне под напечатанными словами что-то было стерто. Гай поднес карточку к свету и разобрал одно имя: Джинни.

Карточка таксопарка в Меткалфе, но отправленная из Санта-Фе. Это еще ничего не значит, ничего не доказывает, подумалось Гаю. Но он затолкал и карточку, и конверт, и коробку в мусорное ведро.

Он вдруг осознал, насколько Бруно для него невыносим. Гай открыл коробку в мусорном ведре и сунул туда ремень тоже. Ремень был красивый, но Гай как раз терпеть не мог змеиной кожи и кожи ящериц.

Этим вечером из Мехико позвонила Энн. Она хотела подробностей, и он рассказал все, что знал.

— Кого-нибудь подозревают? — спросила Энн.

— Не похоже.

— Гай, у тебя больной голос. Ты хоть немного отдохнул?

— Нет еще.

Он не мог сейчас рассказать ей о Бруно. Мать передала, что кто-то дважды звонил, спрашивал его, и Гай уже не сомневался в том, кто это был. Но он знал, что не сможет рассказать Энн о Бруно, пока не будет уверен окончательно. Просто не сможет начать.

— Мы только что послали письменные показания, дорогой. Ну, о том, что ты был здесь, с нами.

Телеграмму насчет письменных показаний он отправил после разговора с одним из следователей.

— Вот следствие кончится, и все будет в порядке, — сказал Гай.

Но то, что он не рассказал Энн о Бруно, весь остаток ночи не давало Гаю покоя. И не ужасом хотел он поделиться с ней. Он ощущал некую личную вину, которую невмоготу было нести в одиночку.

Ходили слухи, что Оуэн Маркмен отказался жениться на Мириам после потери ребенка, и она затеяла против него дело о нарушении обязательства. Мириам, рассказала мать Гая, потеряла ребенка действительно по чистой случайности. Миссис Джойс поведала ей, что Мириам запуталась в ночной сорочке из черного шелка, которую особенно любила, которую подарил ей Оуэн, и покатилась с лестницы собственного дома. Гай принял все это на веру слепо, не рассуждая. Жалость и угрызения совести, каких он никогда раньше не испытывал по отношению к Мириам, переполнили его. Сейчас Мириам представала ужасно несчастной и совершенно невинной.

15

— Не больше, чем в семи ярдах, и не меньше, чем в пяти, — отвечал серьезный, уверенный в себе молодой человек, сидящий на скамье свидетелей. — Нет, я никого не видел.

— Думаю, футах в пятнадцати, — сказала девушка с широко раскрытыми глазами, Кэтрин Смит, которая казалась такой напуганной, словно все это только случилось. — Может, чуть дальше, — добавила она тихо.

— Футах в тридцати. Я первый спустился к лодке, — сказал Ральф Джойс, брат Мириам. Он был такой же рыжий, как Мириам, и с такими же серо-зелеными глазами, но тяжелая квадратная челюсть сводила все сходство на нет.

— Не сказал бы, чтобы у нее были враги. Во всяком случае ни одного, кто мог бы решиться на это.

— Я ничего не слышала, — убежденно произнесла Кэтрин Смит и покачала головой.

Ральф Джойс тоже сказал, что ничего не слышал, и Ричард Скайлер подытожил безапеляционно:

— Никаких звуков не было.

Бесконечно повторяемые факты лишились для Гая не только ужаса, но и просто драматизма. Тупые удары молотка, навсегда вбивающего ему в голову эту историю. То, как близко трое свидетелей находились к месту преступления, казалось невероятным. Только маньяк мог решиться подойти так близко, подумал Гай, это несомненно.

— Вы были отцом ребенка, которого потеряла миссис Хейнс?

— Да. — Оуэн Маркмен понурился, сцепил руки. Угрюмые отталкивающие манеры портили броскую красоту его лица, которое Гай запомнил по фотографии. Оуэн был в серых башмаках из лосиной кожи, словно он только что явился из Хьюстонского порта, со своей работы. Вряд ли Мириам могла бы гордиться им сегодня, подумал Гай.

— Знаете ли вы кого-нибудь, кто желал бы смерти миссис Хейнс?

— Да, — Маркмен указал на Гая. — Вот он.

Все повернулись к Гаю. Гай выпрямился, нахмурился, глядя Маркмену прямо в лицо и впервые действительно подозревая его.

— Почему вы так думаете? Какой у него мотив?

Оуэн Маркмен долго размышлял, что-то бормоча про себя, наконец выпалил:

— Ревность.

Маркмен не мог привести в пользу ревности ни одного убедительного доказательства, но после его выступления указания на ревность послышались со всех сторон. Даже Кэтрин Смит сказала:

— Да, я тоже так думаю.

Адвокат Гая хихикнул. У него в руках находились письменные показания Фолкнеров. Гаю был несносен этот смешок. Гаю вообще были несносны судебные процедуры, грязная игра, в которой никто, по всей видимости, не стремится обнаружить истину, зато предоставляется возможность одному законнику вцепиться в другого, подловить на каких-то юридических тонкостях.

— Вы отказались от важного контракта, — начал коронер.

— Я не отказывался, — сказал Гай. — Я им написал еще до того, как получил работу, и сообщил, что не хочу ею заниматься.

— Послали телеграмму. Все из-за того, что не хотели, чтобы ваша жена последовала за вами. Но когда вы, будучи в Мехико, узнали, что ваша жена потеряла ребенка, вы послали еще одну телеграмму в Палм-Бич и попросили, чтобы ваша кандидатура была рассмотрена вновь. Почему?

— Потому что был уверен, что теперь жена уже не последует за мной. Я подозревал, что она до бесконечности станет тянуть с разводом. Но я собирался встретиться с ней на этой неделе и обговорить все окончательно. — Гай вытер пот со лба и заметил, как его адвокат недовольно выпятил губы. Адвокат не хотел, чтобы Гай упоминал о разводе в связи с работой в Палм-Бич. Гаю было все равно. Он сказал правду, а там уж пусть думают, что хотят.

— Как вы думаете, миссис Джойс, способен ли ваш зять подготовить такое убийство?

— Да, способен, — сказала миссис Джойс, слегка вздрогнув, высоко вскинув голову. Она почти опустила острые темно-рыжие ресницы, как это Гай часто за ней наблюдал, и никто не мог догадаться, куда она смотрит. — Он хотел получить развод.

Прозвучало возражение: несколько минут назад миссис Джойс заявила, что ее дочь хотела развода, а Гай Хейнс — нет, потому что все еще любил ее.

— Если оба хотели развода, — а то, что мистер Хейнс хотел развода, доказано, — тогда почему супруги не развелись?

Суд откровенно забавлялся. Эксперты по отпечаткам пальцев никак не могли сойтись во мнениях по поводу своей системы. Владелец скобяной лавки, в которую Мириам заходила за день до своей смерти, запутался, отвечая на вопрос, кто ее сопровождал: мужчина или женщина, и в общем смехе потонуло признание, что ему посоветовали сказать — мужчина. Адвокат Гая разглагольствовал о географических широтах, о противоречиях в показаниях Джойсов, о письменных подтверждениях, которые имелись у него в наличии, но Гай про себя был уверен, что одна лишь прямота освободила его от всяческих подозрений.

Коронер предположил в своем заключении, что убийство, судя по всему, совершено маньяком, не знакомым ни жертве, ни свидетелям. В вердикте значилось: «лицо или лица неустановленные», и дело передали в полицию.

На другой день, как раз когда Гай уходил из материнского дома, пришла телеграмма:

«Наилучшие пожелания с золотого запада.