— Что?

— Что-то хорошее. Ну, ладно, в другой раз.

Гай протащился вверх по ступенькам, оглядываясь, не видит ли миссис Маккослэнд. Энн была с ним холодна, монотонно звенело в голове, Энн была холодна. Стоит им встретиться, как она все узнает и возненавидит его. Энн больше нет, Энн больше нет, повторял он на разные лады, пока не уснул.

Он проспал до полудня, но весь остаток дня не покидал постели, лежа в таком оцепенении, что даже несколько шагов по комнате, которые надо было сделать, чтобы поменять лед в полотенце, казались кромешной мукой. Сколько ни спи, чувствовал он, сил не прибудет. Обратиться вспять, подумалось еще. Тело его и мозг должны пройти в обратном направлении всю эту длинную дорогу. Но к чему же он придет? Гай лежал, изнывая от напряжения, потея и дрожа от страха. Потом пришлось встать и пройти в ванную. Желудок слегка расстроился. От страха, подумал Гай. Как на поле боя.

Гаю пригрезилось в полусне, как он пересекает лужайку перед домом. Дом был мягкий, белый, податливый, точно облако. И Гай стоял там, не желая поднимать пальбу, готовый бороться и доказать, что может и так, голыми руками, захватить эту крепость. Выстрел разбудил его. Он открыл глаза: за окном его комнаты начинался рассвет. Гай увидел себя стоящим у рабочего стола, точно так, как во сне, нацелив револьвер на кровать в углу, где Сэмюэл Бруно тщетно пытался сесть. Револьвер рявкнул снова. Гай закричал.

Шатаясь, он поднялся с постели. Призрак исчез. В своем собственном окне Гай видел ту самую зарю: борьба света и тьмы, слияние жизни и смерти. С этой зари будет начинаться каждый день его жизни, этот свет будет снимать с комнаты покровы тьмы, а комната — изменяться с каждым разом, а ужас — расти, а ужас — расти. Неужто ему, Гаю, суждено каждый день, до самой смерти, просыпаться на заре?

В кухоньке задребезжал звонок входной двери.

Внизу полиция, подумал Гай. В такое-то время они и должны его схватить — на заре. А ему безразлично, совершенно безразлично. Он сейчас сознается во всем. Все выпалит единым духом!

Гай нажал на кнопку, открывающую дверь, постоял, прислушался. Быстрые легкие шаги заторопились по ступенькам. Шаги Энн. Уж лучше полиция, чем Энн! Он круто развернулся, задернул занавески — тупо, без смысла. Обеими руками пригладил волосы назад и нащупал слипшиеся пряди.

— Это я, — шепнула Энн, скользнув в комнату. — Ушла от Хелен и прогулялась пешком. Утро чудесное! — она заметила бинт, и радость мгновенно улетучилась. — Что у тебя с рукой?

Он отступил в тень, к комоду.

— Подрался.

— Когда? Вчера вечером? А лицо, Гай!

— Да. — Надо сберечь ее, оставить при себе. Без нее — гибель. Обнять, приласкать — но она отстранилась, пристально разглядывая его в потемках.

— Гай, где? С кем?

— С каким-то типом, которого я даже не знаю, — сказал он без всякого выражения, вряд ли сознавая, что лжет: было так отчаянно необходимо, чтобы она осталась. — В баре. Не включай свет, — добавил он торопливо. — Пожалуйста, Энн.

— В баре?

— Сам не знаю, как это случилось. Внезапно.

— И ты его никогда раньше не видел?

— Нет.

— Я не верю тебе, — медленно проговорила она, и Гай вдруг ужаснулся, поняв, что перед ним — другой, отдельный человек, мыслящий по-иному, по-иному воспринимающий.

— Как я могу поверить? — продолжала Энн. — И почему я должна верить насчет письма — будто ты не знаешь, кто его послал?

— Потому, что это правда.

— Или насчет человека, с которым ты дрался в лесу. Это он и был?

— Нет.

— Ты что-то скрываешь от меня, Гай, — она немного смягчилась, и все же каждое слово ранило Гая. — Что все это значит, милый? Ты знаешь: я хочу тебе помочь. Но ты должен все рассказать мне.

— Я тебе все рассказал, — произнес Гай и стиснул зубы. Свет за его спиной уже начинал меняться. Если сейчас он удержит Энн, то сможет пережить одну зарю за другой. Светлые прямые пряди падали ей на лицо, и Гай протянул к ним руку, но Энн отступила.

— Гай, так дальше продолжаться не может. Не может, Гай. — Ничего не будет продолжаться. Все кончилось. Клянусь тебе, Энн. Пожалуйста, поверь мне. — Это мгновение, казалось, решало все: сейчас или никогда больше. Нужно схватить ее, подумал Гай, и сжимать в объятиях — жестоко, яростно, до тех пор, пока она не перестанет вырываться. Но он не мог пошевелиться.

— Откуда ты знаешь?

Гай поколебался.

— Я все это сам придумал.

— Это письмо-то придумал?

— Письмо только повод. Я вдруг почувствовал, что меня загнали в угол. Я сам все выдумал, Энн!

Он опустил голову. Вот так, списать все грехи на воображение!

— Ты как-то сказал, что я делаю тебя счастливым, — медленно произнесла она, — то есть я могу дать тебе счастье несмотря ни на что. Мне так больше не кажется.

Подразумевается, что это он не может дать ей счастье. Но если бы только она могла еще любить его теперь, как постарался бы он сделать ее счастливой! Как служил бы ей, как поклонялся!

— Нет, Энн. Это неправда. Ты даешь мне счастье. У меня больше ничего нет.

Он склонился ниже и вдруг зарыдал, бесстыдно, безудержно, и рыдал долго, пока Энн не коснулась его плеча. Он был признателен, но едва, в свою очередь, не отстранился, почувствовав, что лишь сострадание, лишь человеколюбие заставило Энн вообще дотронуться до него.

— Тебе приготовить завтрак?

Даже в этом преувеличенно мягком, выдающем досаду тоне Гай уловил намек на прощение, и он уже знал по опыту, что прощение — полное. За драку в баре. Никогда, подумал Гай, ей не проникнуть в ту ночь с пятницы на субботу, ибо она, эта ночь, погребена уже в таких глубинах, куда закрыт доступ и Энн, и кому бы то ни было.

25

— А мне наплевать, что вы там думаете! — выпалил Бруно, взгромоздившись с ногами на стул. Его редкие светлые брови сошлись на переносице, и концы их как-то по-кошачьи вздернулись.

Он глядел на Джерарда, словно доведенный до бешенства золотой тонкошерстный тигр.

— Разве я сказал, будто что-нибудь думаю? — отозвался Джерард, передернув ссутуленными плечами.

— Вы это подразумевали.

— Ничего я не подразумевал. — Круглые плечи дважды содрогнулись от смеха. — Ты не понял меня, Чарльз. Я вовсе не имел в виду, будто ты намеренно рассказал кому-то, что уезжаешь. Ты просто случайно обмолвился.

Бруно пронзил его взглядом. Джерард только что намекнул, что дело — семейное, что Бруно и его мать так или иначе замешаны — но это действительно семейное дело. Джерард узнал, что они с матерью только в четверг после полудня решили ехать в пятницу. И приспичило же тащить Бруно в такую даль на Уолл-стрит, только чтобы поведать об этом! У Джерарда ничего конкретного нет, и пусть не морочит голову, делая вид, будто что-то есть. Еще одно безупречное убийство.

— Я пошел, а? — спросил Бруно. Джерард ковырялся в бумагах у себя на столе, пытаясь обдурить, показать, будто есть из-за чего еще держать тут Бруно.

— Одну секунду. Выпей пока, — Джерард кивнул на бутылку «Бурбона», что стояла на полке за его спиной.

— Нет, спасибо. — Бруно до смерти хотелось выпить, но здесь, у Джерарда, нельзя.

— Как мать?

— Вы уже спрашивали. — Мать чувствовала себя неважно, страдала от бессоницы, и в основном поэтому Бруно так торопился домой. Негодование вспыхнуло с новой силой: с чего это Джерард ведет себя как друг дома! Друг отца — это еще туда-сюда. — Кстати, мы вас не нанимали, имейте это в виду.

Джерард поднял глаза, и его круглое, крапчатое, розово-багровое лицо осветилось улыбкой.

— Я, Чарльз, расследую это дело просто так. Из интереса.

Джерард раскурил еще одну сигару, формой напоминавшую его собственные толстые пальцы, и Бруно в очередной раз с отвращением приметил жирные пятна на лацканах ворсистого светло-коричневого пиджака и кошмарный мраморной расцветки галстук. Все в Джерарде раздражало Бруно. Раздражала неторопливая речь. И то, что раньше он видел Джерарда только в компании отца, раздражало тоже. Артур Джерард вовсе не был похож на сыщика — даже на такого, которому на сыщика походить и не следовало. Невзирая на его репутацию, Бруно никак не мог поверить, что Джерард — классный детектив.

— Твой отец, Чарльз, был прекрасным человеком. Жаль, что ты не успел получше узнать его.

— Я знал его достаточно, — сказал Бруно.

Маленькие, пестро-коричневые глазки Джерарда взглянули на него неожиданно серьезно.

— Думаю, он знал тебя лучше, чем ты его. У меня осталось несколько писем, где речь идет о тебе, о твоем характере, о том, что он надеялся из тебя сделать.

— Он меня вовсе не знал. — Бруно встал и потянулся за сигаретой. — Не понимаю, зачем об этом говорить. Муторно. И к делу не относится. — Он уселся на место с холодным, презрительным видом.

— Ты ненавидел отца, ведь правда?

— Это он меня ненавидел.

— Нет, это не так. Вот и видно, что ты не знал его.

Бруно провел потной ладонью по ручке кресла, и та заскрипела.

— Или объясните, куда вы клоните, или отпустите меня домой. Мать неважно себя чувствует.

— Надеюсь, она скоро поправится: я должен и ей задать несколько вопросов. Может быть, заеду завтра.

Кровь из шейной артерии бросилась в лицо. Следующие несколько недель для матери и так будут кошмарными, а Джерард все испакостит еще больше, потому что он им обоим — враг. Бруно поднялся и перекинул через руку плащ.

— Я хочу, чтобы ты еще раз подумал, — Джерард ткнул в него пальцем так небрежно, словно он и не вставал со стула, — куда ты ходил в четверг ночью и кого видел. Ты расстался с матерью, мистером Темплтоном и мистером Рьюсо у входа в Блу-Энджел в 2.45 ночи. Куда ты направился?

— В «Хамбургер-Херс», — вздохнул Бруно.

— Тебя там кто-нибудь видел?

— Кто меня там видел, кошка?

— А потом куда ты пошел?

— На Третью авеню, в бар Кларка.

— Там видел кого-нибудь?

— Конечно, бармена.

— Бармен утверждает, что не видел тебя, — улыбнулся Джерард.

Бруно нахмурился. Целых полчаса Джерард ходил вокруг да около, не выкладывая главного.

— Ну и что? Было много народу. И бармен мог не знать меня.

— Тебя там знают все бармены. И все говорят, что в четверг ночью ты не заходил. Более того — народу не было. Итак, в четверг ночью? Три-половина четвертого? Я просто стараюсь помочь тебе припомнить, Чарльз.

Бруно раздраженно поджал губы.

— Может, я и не ходил к Кларку. Обычно я забегаю выпить на сон грядущий, но тут, может, и не зашел. Может, направился прямо домой, кто его знает. А как насчет тех, с кем мы с матерью говорили утром в пятницу? Мы обзвонили кучу народа, прощались, знаете ли.

— О, этих мы проверяем тоже. Но если серьезно, Чарльз, — Джерард откинулся назад, вытянув короткие ноги, пыхтя полупотухшей сигарой, — неужели ты оставил мать и ее друзей только для того, чтобы съесть гамбургер и пешком вернуться домой?

— А что такого? Мне нужно было проветриться.

— Ну почему ты все время рассказываешь разное? — вскричал Джерард, нажимая на «р», как истый уроженец Айовы.

— И что с того, что я рассказываю разное? Еще бы мне не рассказывать разное, когда я так напился!

— Мне надо знать — и, разумеется, это неважно, был ли ты у Кларка или где-то еще, — кого ты встретил и кому рассказал, что назавтра уезжаешь в Мэн. Тебе самому разве не кажется странным, что твоего отца убили в ту же ночь, как ты уехал?

— Я никого не видел. Пожалуйста, можете спросить кого угодно, хоть всех моих знакомых.

— Значит, ты бродил где-то один до пяти часов утра.

— А кто вам сказал, что я пришел в пять?

— Херберт. Это вчера сказал Херберт.

Бруно вздохнул.

— А почему он в субботу все это не выложил?

— Знаешь, такова память. Забыл — и вдруг вспомнил. Уверен, ты тоже вспомнишь со временем. А я буду поблизости. Да, теперь можешь идти, Чарльз, — Джерард небрежно махнул рукой.

Бруно постоял немного, пытаясь найти достойный ответ, но в голову ничего не приходило, и он удалился, широко отмахнув дверь — однако сжатый воздух задержал ее, и хлопка не получилось. Он двигался по обшарпанному унылому коридору Частного сыскного бюро — кто-то задумчиво долбит по пишущей машинке, заглушая вопросы и ответы… «Мы», — все время твердит Джерард, и вот они все, как есть, — вкалывают в поте лица там, за дверями… Кивнул на прощание мисс Грэхем, секретарше в приемной, которая так дружелюбно его встретила час тому назад. В каком веселом настроении пришел он час назад, твердо решив, что не позволит Джерарду сбить себя с толку, а теперь… Но он в жизни не умел сдерживаться, когда Джерард отпускал замечаньица в адрес его или матери, и надо себе в этом признаться. Ну так что с того? Что у них на него есть? Какие улики против убийцы? Ничего, кроме ложного следа.