– Кстати, я, кажется, догадался, почему мама утром не брала трубку, когда ты ей звонила, – вставил Джон. – Сказать? Может, тебе так будет проще решиться.

Я обернулась к нему.

– Скажи.

– Я же убрал твой телефон в сейф, так? Вот мама и подумала, что это звонишь не ты, а я.

Ну конечно! Вот и Касс не отвечал – думал, что это Керис. То есть меня никто не избегает.

– Оставь ей голосовое сообщение, – предложил Джон, – скажи, что телефон у тебя, попроси перезвонить. – Он достал из кармана мой мобильник. – На, держи. Только не проговорись, что мы хотим устроить ей сюрприз, хорошо?

Я позвонила маме и оставила голосовое сообщение, как велел Джон.

– Умница, – похвалил он.

Положила телефон на стол, вернулась к плите, перемешала лук на сковородке. Я спиной чувствовала, что Джон глаз не сводит с моего телефона, мечтает, чтобы раздался звонок. И мама действительно перезвонила. Я обрадовалась, что она позвонила сразу же, как только поняла, что это я.

Я снова повесила полотенце на плечо и взяла трубку.

– Мам?

– Лекс. Доченька, это ты? – Голос у нее был грустный и встревоженный. Похоже, она по мне соскучилась. – Я так беспокоилась. Мне никак не удавалось с тобой связаться.

Услышав маму, я испытала такое облегчение, что у меня невольно вырвалось:

– Могла бы оставить записку.

– Я не знала, что уеду. Айрис проснулась ни свет ни заря, и мне хотелось просто уйти куда-нибудь из дома. Вот я и решила немного прокатиться. Я и не думала, что уеду в Брайтон.

– То есть как это – не думала? – Меня бросило в жар от злости. – Нельзя же взять и случайно уехать в Брайтон!

В ответ мама наплела мне что-то про солнечное утро, тихую дорогу и полный бак бензина.

– У Айрис разболелся живот, так что в школу она все равно не пошла бы. Вот я и подумала, почему бы не прокатиться к морю. И только потом вспомнила, что у тебя же нет телефона.

Во мне кипела ярость. До этой минуты я даже не осознавала, как зла на мать. Словно целый день сжимала камни в кулаке и теперь вот наконец могла швырнуть.

– Ты могла бы позвонить в школу. Написать мне письмо. Передать сообщение через Мерьем. Или даже вернуться и забрать меня.

– Лекси, прости.

– Что ты за мать такая, если взяла с собой только одну дочь?

– Солнышко, честное слово, ты ничего не потеряла. Я сижу в какой-то задрипанной гостинице, рядом заброшенный ночной клуб. Телевизор не работает, заказать еду в номер невозможно.

– И плевать. Я рада, что все так плохо. Нечего было меня бросать. Даже если ты на меня разозлилась.

– Но я на тебя не злилась.

– Тогда почему ты оставила меня одну? – слезы щипали глаза, в горле стоял ком. – Я боялась, что ты умерла. Если бы я не позвонила Мерьем, мы бы так ничего и не узнали! Я думала, что Айрис заболела. Даже попросила Джона позвонить в больницу.

Я начало было говорить, но тут же осеклась. Как можно быть такой дурой? Я протянула телефон Джону, и он посмотрел на меня так ласково, словно понимал, каково это, когда тебя бросили.

– Как видишь, твоя дочь очень переживает, – сказал он.

Он стоял у окна, смотрел на сад. Я уселась в кресло-качалку, вытерла глаза рукавом. А ведь только вчера мама пела мне колыбельную. Я сказала ей: «Давай убежим и не скажем ему, где мы. И она так и сделала, но без меня.

– Ты должна вернуться, – продолжал Джон. – Нам тебя не хватает. Да, и мне тоже, разумеется. Господи, Джорджия, неужели ты еще не поняла, как сильно я тебя люблю?.. Нет, родная, послушай. Плевать на гостиницу и деньги. Нет, ты послушай.

Но слушать она явно не собиралась. Ей хотелось говорить. Я слышала ее пронзительный настойчивый голос, видела, как действуют на Джона ее слова. Сперва лицо его скривилось от злости, потом окаменело.

– Скажи мне, где ты, – потребовал он. – Как называется гостиница?

Она отвечала что-то неразборчивое, отчего в душе Джона медленно поднималась ярость, точно вода в запруженной реке: того и гляди захлестнет с головой.

– Ты хоть понимаешь, что я могу в срочном порядке получить судебное предписание, чтобы выяснить, где ты? Хочешь, чтобы я это сделал? – спросил он.

– Что на тебя нашло, женщина? Что на тебя нашло, черт побери? – спросил он.

– Нормальные люди так не поступают, – сказал он. – Разумные люди так себя не ведут. Не пустить ребенка в школу и сбежать без предупреждения способна только истеричка, которой вообще нельзя доверить детей. Если ты сейчас же не сядешь в машину и не поедешь домой, я тебе клянусь, последствия будут самые серьезные.

– Не смей указывать мне, что делать! – послышался мамин крик. – Не смей мне указывать!

– Позови Айрис.

Мама снова заорала, и Джон поднял руку, словно хотел ее утихомирить. Смешно, ведь она его не видит.

– Нет, я не позову Александру. Дай мне Айрис. Немедленно дай телефон моей дочери.

Но мама его не послушала. Еще бы, ведь он назвал ее дебилкой психованной. А потом, видимо, и вовсе повесила трубку, потому что Джон разъяренно зарычал и швырнул мой телефон в дверь кухни, тот отскочил на пол и разлетелся на куски. Меня так и подмывало закричать – дескать, ты чего, это же мой телефон, а не твой, но Джон обхватил голову руками, точно сумасшедший, и я тихонько собрала обломки. Корпус сломался, экран треснул и засиял каким-то странным молочным светом, иконки исчезли. Я уселась в кресло-качалку.

– Это же просто телефон, – сказал Джон. – Не смертельно.

И я снова подавила злость. Более того, даже попыталась обратить все в шутку:

– Тогда, может, купишь мне новый, получше?

– Ты только о себе и думаешь! – Джон посмотрел на меня, как на ненормальную, выбежал из кухни и бросился в кабинет.

Я сидела с разбитым телефоном на коленях, на плите шипела сковородка. Я молчала. На столе лежал список дел, стояла бутылка виски и стакан. Пять минут назад Джон улыбался, говорил: «Как вкусно пахнет!» Пять минут назад мы планировали поехать в Брайтон.

Зря я обернулась с ложкой в руке и капнула маслом на пол. Зря я ему нагрубила. И плакать тоже не следовало. Я ведь так и не выяснила название гостиницы. И не надо было подбирать с пола обломки телефона, словно это самая драгоценная вещь на свете. Да и про новый я пошутила зря.

Значит, вот так себя чувствует мама? Такое он с ней вытворяет?

Я сидела на кухне в ее тапочках и фартуке и гадала, что же дальше. Может, Джон вернется, скажет: «Извини, я не хотел, не бери в голову, не расстраивайся». Спросит, приготовлю ли я ужин. Обернет все в шутку. А может, спустится в прихожую, демонстративно оденется и объявит, что идет в кафе? Скажет: «Подавись ты своим ужином». Еще не хватало, чтобы он сидел за одним столом со святой великомученицей, которая считает его козлом. Ему, между прочим, тоже больно!

На месте мамы я приготовила бы ужин и согласилась, что это была шутка, или умоляла бы его не уходить. Ведь если он уйдет, то по возвращении будет либо отмалчиваться, либо мстить. А если начнет мстить, станет только хуже.

Не потому ли мама вечно без сил? Ее выматывает необходимость постоянно гадать, что будет дальше? Джон тянет из нее жилы?

А вот и он, легок на помине. Его шаги на лестнице. У меня свело живот. Пульс участился. Жить с ним под одной крышей – все равно что играть в игру с ужасными сложными правилами.

– Прости меня, Лекс. – Джон с улыбкой оперся рукой о дверной косяк.

Я этого не ожидала. «Не ведись», – шепнула я себе.

– Я вел себя как полный идиот, – продолжил он. – Разбил твой телефон.

Я смягчилась. Сколько же тепла в его улыбке: по кухне словно разбежались солнечные зайчики.

– Ладно, ты же не специально.

– Я куплю тебе новый.

– Хорошо. – Я кивнула.

– Они ведь вернутся? – Джон запустил руку в волосы.

– Ну конечно.

– А если нет?

Мне было невыносимо его жаль. Цвет глаз у Джона точь-в-точь как у Касса, и он выглядел таким потерянным. Словно собака, которую сбила машина, когда та, растерявшись, выбежала на дорогу.

– Ну так что, я приготовлю ужин? А за едой что-нибудь придумаем.

– Мама что-нибудь говорила про гостиницу? Может, упоминала какие-нибудь детали?

– Сказала, что та совсем задрипанная. И рядом заброшенный ночной клуб.

– Спасибо. – Он кивнул.

– Не за что.

– И за ужин тоже. Я что-то проголодался.

И вышел. Я молча вернулась к плите и перемешала лук на сковородке. До чего же приятно, когда Джон обращается со мной ласково. Я сразу стала мягкой как зефир. Как облака. Как старушечьи космы. И безобидной как пушинка.

Через десять минут Джон вернулся.

– «Белая лошадь». Я им позвонил, они подтвердили, что у них остановилась Джорджия Робинсон с дочерью. – Джон ликующе вскинул кулак к потолку. – Ура!

– Ты их нашел? То есть ты хочешь все-таки туда поехать?

– Нет, я пошлю цветы.

– Значит, мы никуда не едем?

– Нет, нужно дать твоей маме успокоиться. – Он ухмыльнулся. – И еще я пошлю ей шампанское. Она любит шипучку.

– С чего это ты вдруг решил сделать ей подарок?

– Она же моя невеста, так почему бы мне ее не побаловать?

– Ты ведь обычно покупаешь ей цветы, если в чем-то провинился.

В глазах Джона мелькнуло смущение.

– Ну что, как там паста? – Он хлопнул в ладоши.

– Так что ты натворил?

– Ну хватит, Александра, ты готовишь ужин или нет?

– Ты меня убедил, будто мама уехала из-за того, что я вышвырнула в окно твой ноутбук, но она мне сказала по телефону, что ничуть на меня не сердится.

– Не начинай.

– Значит, это ты виноват.

– Я не собираюсь это выслушивать, – раздраженно бросил он.

– То есть ты выкинул что-то такое, что она сбежала в дерьмовый отель, лишь бы не возвращаться домой.

– Хватит, я сказал.

Что бы он ни натворил, ему все сойдет с рук. Ему достаточно лишь ослепить ее своими солнечными зайчиками – и она уже на все готова. Как я весь вечер.

Какая же я дура.

Хотелось разбиться на части у него на глазах. Чтобы голова отломилась и покатилась по полу.

– Так что же ты все-таки сделал?

– Я тебя предупредил.

– Что такого ужасного ты натворил, что она ушла?

– Ты сама не знаешь, что несешь. – Джон шагнул ко мне.

– Я знаю, что мама уехала. И забрала с собой Айрис. Потому что ты ее обидел.

Он снова шагнул ко мне. «Ну, ударь меня, ударь», – подумала я. Поставь мне фингал, пусть все видят. Тогда я пойду в полицию, и его арестуют. Словам моим никто не поверит, а вот синяку – запросто.

– Мама твои цветы выкинет в помойное ведро, – не унималась я. – А потом переберется в другой отель, скажет мне адрес, и я уеду к ней.

– Что за ерунду ты городишь, Александра! Бред чистой воды.

– А потом мы вызовем Касса, сменим фамилию, переедем на новое место, и ты останешься один навсегда.

– Чушь. – Он медленно покачал головой. – Полная чушь. Я ведь пообщался с твоей мамой, когда позвонил в гостиницу. Велел соединить меня с ее номером. Так вот она умоляла разрешить ей вернуться. Извинялась, что не дала поговорить с Айрис, говорила, мол, была неправа. Спрашивала, можно ли ей приехать прямо сейчас? Прощу ли я ее?

Я схватила сковородку и вывалила на пол ее содержимое – лук, бекон, масло.

– Ты что, сдурела? – заорал Джон.

Я схватила со стола яйцо и запустила им в окно.

– Хватит. Перестань немедленно!

Я смахнула со стола разделочные доски, ножи, соль, перец, яйца. Сдернула с крючка чашку и швырнула в стену. Чашка разлетелась на осколки.

Джон схватил меня за руку и рявкнул, сверкая глазами:

– Хватит!

Я взялась было за следующую чашку, но он толкнул меня в кресло-качалку. Я попыталась встать, но он не дал.

– Сидеть.

– Я тебе не собака!

– Ты невоспитанная хулиганка!

Тут я запустила в него чашкой. Он увернулся, я бросилась бежать, но он перехватил меня на пороге. Я представила, что он сумасшедший, который ворвался к нам в дом: маньяк и тот безобиднее человека, который тянет жилы из близких, меняет их до неузнаваемости, храбрецов превращает в трусов.

Я пиналась, толкалась, лягалась.

– Отпусти, отпусти сейчас же!

Джон схватил меня за руки, прижал к стене в коридоре.

– Ну, все, ты доигралась.

Я задыхалась, горло саднило от слез. Я боялась, что он меня ударит. Он больно сжимал мои руки.

– Как же ты мне надоела, – прошипел Джон. – Шляешься тут, требуешь к себе особого внимания, считаешь, что ты пуп земли.

Мне уже не хотелось, чтобы он поставил мне фингал. Не нужно никаких улик для полиции: лишь бы он меня отпустил.

– Мне надоело, что ты все ломаешь. Надоели твои капризы. Надоело, что все думают, будто я живу с психом.

Хотелось бежать со всех ног от его прокуренного дыхания, прищуренных глаз, зверской угрожающей гримасы.

– Думаешь, можно разнести всю квартиру, и тебе это сойдет с рук? Думаешь, можно швырять мне в голову чашки? Ошибаешься. Так ведут себя только ненормальные.