Мама испуганно оглянулась.

– Не могу же я попросить их уйти.

– Еще как можешь, учитывая, что их вообще не приглашали.

– Приглашали, – прошептала мама. – Это я их пригласила.

– А, так это только твоя свадьба? А мне прикажешь молчать?

– Мы же это уже обсуждали. – Но в голосе ее послышалось сомнение. – Пожалуйста, Джон, не заставляй меня их прогонять.

– Я тебя не заставляю. – Он медленно откинулся на спинку стула, не отрывая взгляда от мамы. Я догадалась, что все это из-за меня. Ты поняла, что я с ней сделаю? Ты поняла, как я ее накажу за твою выходку? – Выбирай. Либо уйдут они, либо я.

Я с недоверием и страхом наблюдала, как вдруг изменилась мама. Она была так счастлива. Теперь же словно шла ко дну, точно лодка, внезапно получившая пробоину.

– Как уйдешь? Мы же только что поженились.

– Я прямо сейчас выйду в эту дверь, и первую брачную ночь ты проведешь одна. – Он пожал плечами. – Решай сама.

– Но что я им скажу?

– Меня это не волнует. – Он оперся руками о стол, оттолкнулся и встал. – Просто сделай так, чтобы их здесь не было.

Джон ушел. Мама побледнела от потрясения:

– Они подумают, что я сошла с ума.

Меня словно ударили ножом. Или в кровь мне попало стекло. В ушах зазвенело, как будто разбились окна.

– Что же мне им сказать? Что придумать себе в оправдание?

В голове у меня точно ворочались осколки железа. У меня словно вырывали кости, обнажая кишки.

– Господи боже, – вздохнула мама. – Я этого не вынесу. – И отодвинула стул.

Я задыхалась. Сжимала кулаки.

Внутри меня взревело чудовище.

37

Я стала скрипом отодвинутого со скрежетом стула. Я превратилась в звон разбившейся посуды, которую смахнула со стола на пол. Бах! – разлетелся на осколки кувшин с водой. Трах-тарарах! – отправились за ним стаканы.

Я стала топотом собственных бегущих ног. Грохотом перевернутого шведского стола. Бум! Я превратилась в дребезг фарфоровых тарелок, бренчанье падавших на пол ножей и вилок.

Услышьте меня.

Гости вздрогнули. Вскочили, отодвигая стулья, шарахнулись от меня.

Я обезумела. Я извергала ярость, точно магму.

Ба-бах! – перевернулся еще один столик с напитками, усеяв пол мокрыми осколками.

– Господи, да что на нее нашло? – крикнул кто-то.

Я была воплощенное возмущение. И гнев.

– Остановите ее.

Не подпускай их к себе. Не останавливайся. Ты буря.

Я налетала на столы, натыкалась на стулья, швыряла на пол тарелки с недоеденным угощением, бросала ножи, острые вилочки, чтобы никто не смог ко мне приблизиться.

Вспыхнул свет. Музыка смолкла.

– Хватайте ее.

Я ринулась к торту, красовавшемуся на специальном блюде. Подняла, перехватила поудобнее и, тяжело дыша, повернулась к залу лицом.

Гости глазели на меня с открытыми ртами, точно рыбы. Женщины на танцполе перепугались. Лицо Бена исказила изумленная гримаса. Мама стояла рядом с Мерьем, закрыв рот ладонью, и в глазах ее блестели слезы.

Повисло напряженное молчание.

Осколки разбитого стекла льдинками сверкали на полу.

В наступившей тишине меня охватило странное чувство. Пристальные взгляды причиняли боль. Торт оттягивал руки.

Нервное возбуждение понемногу отпускало меня. Мне останется лишь ужас и беспорядок, я стояла с блюдом в руках – сахарная глазурь казалась гладкой, точно могильная плита, – и прекрасно понимала, что устроит мне Джон, если я запущу в гостей тортом. Но он все равно мне устроит.

Вжик! Я швырнула торт что было сил. Перевернувшись в полете, он рухнул на краю танцпола кучей из крема и коржей. Блюдо не разбилось, а мягко скользнуло на ковер: защитили слои глазури.

Тишина стояла гробовая. Все взгляды были обращены на меня. Как тогда, на прослушивании для «Бури». Мне вспомнились слова Калибана: «Будь я проклят!»

Джон направился ко мне по осколкам посуды и брызгам крема. Вытянул руку ладонью кверху, словно подступая к опасному зверю.

– Не трогай меня, – прошипела я.

Он замер. Казалось, Джон не верит собственным глазам.

– Александра, пожалуйста…

– Не подходи.

Однако он приблизился, по-прежнему не опуская руку.

– Я хочу тебе помочь.

Я помотала головой: не вынесу, если он ко мне приблизится. У меня не было слов, только горячая сумятица в чувствах. Я дрожала, вытирала слезы рукавом и сама себе казалась жалкой.

– Если не хочешь, я не стану к тебе подходить, – произнес Джон. – Я же вижу, ты перенервничала.

Гости переглядывались. Наверное, думали, что я сошла с ума, что у меня крыша поехала. Бедный Джон, посадили ему на шею эту чокнутую.

Джон повернулся к гостям и вскинул руки, точно дирижер.

– Дамы и господа, прошу прощения за столь возмутительное беспокойство. – Он печально улыбнулся собравшимся, обвел взглядом разгромленный зал и осколки на полу. – Моя падчерица Александра страдает от психического расстройства. Она наблюдается у врача, и нас уверяли, что она сумеет справиться с нагрузкой. – Голос его звучал тихо и ласково. – К сожалению, оказалось, что это ей не по силам, и мне остается лишь извиниться перед вами за то, что мы не сумели справиться с ситуацией и должным образом позаботиться о девочке.

И они ему поверили. Я это почувствовала. Я ловила на себе косые взгляды. Джон говорил так искренне, так правдиво, так сожалел о случившемся.

– «Я в рабстве у тирана», – пробормотала я себе под нос, так что никто не расслышал. Слова Калибана – лишь шепот из пьесы, написанной сотни лет назад.

– Мы пробуем разные методы лечения, – распинался Джон. – И обязательно обеспечим Александре всю необходимую помощь, чтобы девочка могла раскрыть свои способности. – Он потер ладонью лицо, словно смертельно устал. – Пока же я могу лишь попросить вас найти в себе силы простить ее за случившееся.

Меня пробил озноб. Гости забормотали – мол, конечно, мы ничуть не сердимся. Девочка еще такая молоденькая и явно нездорова. Бедный Джон, ему приходится все это терпеть. Бедная Александра, борется с ужасной болезнью. Холод растекся по животу и груди, пробрался вдоль позвоночника.

Калибан хотел убить Просперо. Подговорил Стефано помочь ему, и они подкрались к спящему тирану. Калибан велел Стефано ступать неслышно, говорить вполголоса – «Ведь он же, если мы его разбудим, // Исщиплет нас от головы до пят // Так, что самих себя мы не узнаем».

Так поступил и Джон. После его речей я сама себя не узнавала. Меня била крупная дрожь. Казалось, будто с меня содрали шкуру.

Джон с тревогой оглядел разгромленный зал. Поймал взгляд управляющего, поклялся возместить ущерб за все, что я сломала и разбила, а также оплатить профессиональную уборку. Пообещал оплатить химчистку тем, чью одежду я запачкала. Пошутил – дескать, чтобы хватило на это денег, неплохо бы стать компаньоном в фирме; кое-кто из гостей вежливо засмеялся.

– Не могли бы вы на время перейти в сад? Здесь пока все уберут, а я отвезу Александру домой. – Он послал управляющему золотую улыбку. – Будьте добры, поставьте снаружи обогреватели. И принесите всем шампанского.

Гости засобирались. Лица их выражали сочувствие. Присутствовавшие тихо переговаривались, притворяясь, будто все в порядке, не на что тут смотреть, обычный субботний вечер.

Меня охватили боль и отчаяние. Я посмотрела на свою банду, но женщины надевали пальто, покорно и грустно собирали сумки. Мама сидела за столом с Мерьем, вытирала слезы салфеткой. Керис и Айрис скрылись из виду. И только Бен отважился взглянуть на меня и произнести одними губами: «Я тебе верю».

Тогда, у них на кухне, он обещал, что поверит каждому моему слову. И теперь его присутствие вселило в меня надежду.

Один человек лучше, чем совсем никого. Да и что мне терять?

– Ты врешь, – крикнула я Джону.

В его глазах мелькнул испуг, но он тут же притворился спокойным.

– Не начинай.

– Нет у меня никакого расстройства.

– Хватит, Александра.

– Ты отвез меня к врачу, чтобы заткнуть мне рот. Заставил меня принимать таблетки, чтобы я молчала.

– Хватит, я сказал. Никто не хочет тебя слушать.

Никто не знает, что происходит за закрытыми дверьми. И пусть мне поверит только Бен, но я выведу Джона на чистую воду: так, бывает, перевернешь камень, а под ним, ослепнув от яркого света, извиваются черви.

Я набрала в грудь побольше воздуху.

– Ты мучитель!

Джон в ужасе всплеснул руками, словно в жизни не слышал ничего нелепее.

– Ты мучитель, – повторила я. – Ты нас всех измучил.

Оказывается, правду говорить так просто. Ведь Джон – настоящий мучитель. Я и в третий раз произнесла это слово.

– Прекрати нести чушь. – Джон направился ко мне. Глаза его гневно сверкали, лицо из красивого мгновенно превратилось в безобразное, злое.

Мама сидела тихо, привалившись к Мерьем, и ни на кого не смотрела. Ей не под силу было принять чью-то сторону: она никогда этого не могла. Бен не сводил с меня глаз. Я тебе верю.

Я не дрогнула.

– Ты мучишь маму, мучишь меня, а теперь еще и Айрис. – Я повысила голос: – Что ты ей сказал? Ах да… – Я вздернула подбородок, скорчила раздраженную гримасу, как Джон на парковке. – «Надевай это долбаное платье и не веди себя, как мелкая сучка».

– Довольно.

– Так говорят мучители. А еще они говорят: «Ты ничтожество, ты ужасная мать, и зачем только я из-за тебя развелся с женой».

– Мы едем домой, – процедил Джон. – Одевайся.

Я шарахнулась от него, помахала рукой застывшим в дверях женщинам и снова изобразила Джона – скрестила руки на груди и уставилась на маминых подруг, как на пустое место.

– А вы напились, ни с кем не считаетесь и ведете себя так, словно это ваш праздник, – сказала я. – Ему стыдно за вас перед другими гостями, вас вообще никто не приглашал.

Джон вдруг побледнел, его прошиб пот.

– Довольно. Хватит пороть чушь. Замолчи немедленно.

Но меня несло:

– Ты мучитель, – сказала я. – Мучитель, мучаешь людей. – Брось ему это в лицо. Скажи ему, кто он есть. «Мучитель, мучитель, мучитель», – снова и снова повторяла я. Это была чистая правда. Для Джона же это слово, наверное, звучало как белый шум. Мучитель, мучитель, мучитель. И все-таки он бесился. Так Румпельштильцхен, услышав из уст принцессы свое настоящее имя, в ярости разрывает себя пополам.

– Заткнись, Александра, черт бы тебя подрал!

Гости зашевелились – теперь все взгляды обратились на Джона. Так косяк рыбы нежданно-негаданно поворачивает в реке.

– Она едет домой, – отмахнулся Джон.

И тут вдруг раздался голос:

– Ты и правда говнюк.

Вперед вышла юная красавица Моника в нарядном платье.

– Не смей ее обижать!

– А ты не лезь, – огрызнулся Джон. – Ты тут вообще ни при чем.

– Еще как при чем. – Моника подняла бокал. – Ты ведь и со мной обошелся как говнюк.

– Не лезь не в свое дело, – угрожающе зарычал Джон.

Моника перевела взгляд на меня:

– Что там за правила, о которых ты говорила? Первое – быть добрым, так?

Я кивнула.

– И второе, и третье.

– Я так понимаю, и четвертое тоже? – улыбнулась Моника.

– И пятое. – Я робко улыбнулась в ответ.

Джон раздраженно потер лицо ладонями.

– Да заткнитесь вы уже с вашими дурацкими правилами.

Моника залилась смехом. Звонко, как колокольчик. Она смотрела на Джона, словно наконец-то разглядела, кто он такой: клоун в спущенных штанах. Моника хохотала.

И я вдруг тоже засмеялась. До того нелепо выглядела вся эта сцена – Джон злится, Моника хохочет, а гости стоят и молча смотрят на них. Как же красиво звучал наш смех! Как приятно ничего не бояться! Хотя бы раз. Узнать, что это такое.

– Ничтожества, – пробормотал Джон и ослабил галстук.

Тут уж захихикали и официантки у стен.

– Хватит, – сказал Джон. – Замолчите…

Но нас уже было не остановить. А от его слов мы только пуще разошлись.

– Кто здесь главный? – рявкнул Джон.

Мы покатывались со смеху.

Джон смотрел на нас загнанным зверем. Такой взгляд я однажды видела у бившейся в силках птицы, которая отчаянно пыталась вырваться.

– Это же просто глупо, – пробормотал он. – Бред какой-то.

Мы едва животы не надорвали.

Джон рухнул на стул.

– Господи, да оставьте вы меня в покое.

Может, он сдался, потому что мы смеялись над ним. Или оттого, что атмосфера в зале изменилась: гости оживленно загомонили, словно избавившись от заклятия. Или потому что подруги наконец подошли к маме, помогли ей подняться. Они обнимали ее, поправляли ей платье, прическу, вытирали потекшую тушь.

В окружении подруг мама приблизилась и протянула ко мне руки:

– Иди ко мне, доченька, – сказала она.

– Прости. – Я прижалась к ней. – Я испортила тебе праздник.