– А чего спрашивать? И без того все ясно.

– Хм… А что, тебе документы важнее, чем жена? Значит, не любил ее, что ли?

– Ты хочешь, чтобы я тебе сейчас о своих чувствах к Вике рассказывал?

– Да нет… Это у меня такая защитная реакция, сам понимаешь. Когда человек делает другому человеку какую-то пакость, он должен быть готов к обороне. Тем более если без этой пакости обойтись нельзя, если она имеет для него жизненно важное значение. Иногда без пакости просто не обойтись, дружище. Просто не выжить, и все.

– Даже так?

– А ты думал – как? Если я точно знаю, что не могу проиграть этот процесс, права не имею… Если от этого зависит моя репутация, моя жизнь… Да что я объясняю, ты сам знаешь, какие деньги там задействованы, какие люди! Что мне оставалось делать, дружище?

– Ну, теперь точно не проиграешь… Дружище.

– Да, теперь не проиграю. И постарайся отнестись к моему поступку философски, Платон. Нет, я не прошу у тебя прощения, знаю, что это глупо звучит в данный момент. Но все-таки сам рассуди… Для тебя нет ничего ужасного в том, если проиграешь этот процесс, а для меня… Для меня это более чем ужасно.

– Что, на большой гонорар подписался, да?

– Не в том дело… Я еще раз тебе повторяю – ты знаешь, какие там люди завязаны. И мне эти люди нужны. Мне еще карабкаться и карабкаться вверх по этой лесенке… Чтобы быть там, куда ты на лифте поднялся с помощью маминых денег… Каждый в этой жизни использует доступные ему возможности, Платон. Ты использовал мамины деньги, я использую подлость. Все философски объяснимо, дружище. И всем одинаково хочется жить. Разве не так?

– А как же совесть, Ярик? А наша дружба?

– Ой, только не надо вот этого мушкетерства и благородства, умоляю тебя… Это жизнь, Платоша! Всего лишь жизнь!

– Это дерьмовая жизнь, Ярик. Я бы не смог.

– Ну, о чем речь… Конечно, ты бы не смог. Тебе сразу были даны все козыри в руки, чтобы не смочь. А ты попробуй без козырей, я тогда посмотрю… Какая у тебя будет жизнь, дерьмовая или не очень. И вообще… Это пустой разговор, Платон, потому что мы ведем его с разных позиций. Оставь весь этот пафос себе, ладно? А я как-нибудь обойдусь и без пафоса. Тем более – зачем он мне в дерьмовой жизни, сам подумай?

– Значит, это ты уговорил Вику, чтобы она украла у меня документы?

– Нет, я не уговаривал. Ты плохо знаешь свою жену, Платон. Она сама предложила.

– А ты, стало быть, не отказался?

– А я не отказался.

– Взял в качестве приданого, да?

Ярик хмыкнул:

– Как смешно звучит… В качестве приданого. Наверное, да, именно так все совпало. Я не хотел такого критического конечного результата, но Вика утверждает, что беременна от меня. Сам посуди, не могу же я как порядочный человек…

– Кто порядочный? Ты – порядочный?

– Ну ладно, ладно! Опять мы к пафосу возвращаемся. Давай я буду последней сволочью, а ты будешь порядочным. Если тебя это утешит…

– А я ведь считал тебя другом, Ярик, – с горечью произнес Платон. – Еще вчера. Странно, правда? И еще вчера у меня была жена…

– Ты чего хочешь, Платон? Да, ситуация ясна во всем ее мерзейшем многообразии. Да, как случилось, так случилось. И если уж честно тебе признаться, мне тоже не очень нравится то, что случилось. Это я так, бодрюсь… И нападаю, чтобы таким образом защититься. И поверь мне, Платон… Плавать в мерзейшем многообразии ничуть не легче, чем сидеть и смотреть на этот процесс со своего праведного берега.

– Ладно, плавай… Что я еще могу сказать?

– А я и плаваю. Что мне еще остается делать?

Сил больше не было слышать голос Ярика – Платон нажал на кнопку отбоя, сунул телефон в карман пиджака. И находиться дома тоже сил не было. Надо уйти, уйти отсюда быстрее… Да, что же он хотел еще сделать? Кажется, выпить… В машине бутылка есть – непочатая…

Что было потом, он уже плохо помнил. Вкус крепкого виски во рту – помнил. Капли дождя на ветровом стекле – помнил. Ночь, свет огней, мелькание домов и деревьев – помнил. А куда ехал – не помнил… И как оказался на трассе далеко за городом, и как врезался во встречную фуру – не помнил…

Очнулся утром, уже в больнице. Долго смотрел в потолок, пытаясь справиться с тошнотой и сильной головной болью. Попытался встать, но мешком свалился обратно – тело было вялым и неживым, будто в нем не оставалось ни капли крови. Среди всего этого ужаса выплыло вдруг девчачье лицо с испуганными глазами, в зеленой шапочке до бровей:

– Не вставайте, не вставайте, вы что… Вам нельзя, вы же под капельницей… Очнулись, и хорошо. Я сейчас врача позову…

Что ж, по крайней мере, сообразил, что в больнице. А вот и другое лицо проявилось – мужское, сурово снисходительное, тоже в зеленой шапочке до бровей.

– Как себя чувствуете? Говорить можете?

– Да… Я что, в больнице? Что со мной случилось?

– Ну, это я у вас хотел спросить, что случилось… Наверное, что-то из ряда вон, если, будучи за рулем, так набрались. Еще хорошо, что водитель фуры сумел вовремя затормозить и увернуться, вы по касательной его протаранили, потому без переломов обошлось, одни внешние повреждения. Но головой в стекло врезались основательно. Болит голова-то?

– Болит… – произнес Платон. – И тошнит очень сильно…

– Ну, это понятно. Будем лечить. Волшебная капельница с мексидолом делает чудеса, через пять дней на ноги встанете. А пока лежите, вставать вам нельзя. Да и не сможете, я думаю. Если нужду справить надо – не стесняйтесь, просите медсестру, пока родственники не появятся. Мы вашей жене уже отправили сообщение.

– Кому?!

– Жене. Ну, или я не знаю, кем она вам приходится… По крайней мере, у вас в телефоне обозначена как «любимая». Правда, почему-то любимая ваша трубку никак не берет… Звонили ей, звонили. Потом просто сообщение отправили – ваш муж в такой-то больнице, мол, приезжайте. И еще кому-то звонили, я уж не помню… В вашем телефоне большой список абонентов. Так что ждите, все равно кто-нибудь объявится.

– Да. Спасибо…

Платон закрыл глаза и чуть отвернул голову, давая понять, что больше не в силах говорить. А когда открыл глаза, врача рядом уже не было. Очень хотелось пить, но и медсестры в палате не оказалось. Сглотнул сухим горлом, застонал, снова впал в болезненное забытье… Но и через это забытье выплыла в голове картинка – как Вика получает сообщение на телефон, как читает его… И что дальше? Да, что она делает в этот момент? Хватается за голову? Звонит Ярику? Или бежит по лестнице вниз, прыгая через две ступеньки, а потом садится за руль и мчится к нему в больницу?

А может, она уже подъезжает? И сейчас войдет в палату? Надо только немного подождать. Да, она сейчас войдет…

И дверь действительно открылась. И вошла… Не Вика вошла, а Маша. Робко приблизилась к кровати, села на стул, испуганно глянула на штатив с капельницей.

Платон следил за ней, чуть приоткрыв веки. Пусть Маша думает, что он спит. Зачем обижать ее своим разочарованием. Немного придя в себя, спросил резко:

– Ты одна пришла, Маш?

– Одна… – вздрогнув, тихо проговорила Маша. – А я думала, ты спишь…

– Нет, я не сплю. А откуда ты узнала, что я в больнице? Тебе Вика звонила, да? Просила, чтобы ты пришла ко мне?

– Нет, что ты, Вика мне не звонила. Понимаешь, Лео рано утром по делам убежал, а телефон дома забыл. Ты же знаешь, мы завтра вечером улетаем, а дел несделанных еще много, вот он и забыл второпях. А я слышу – звонок! Взяла телефон, а там твой номер высветился. И ответила, думала, ты звонишь. И вдруг мне говорят – знаете вы владельца этого телефона? Я говорю – знаю, конечно, это брат моего мужа. Так вот, говорят мне, – ваш родственник сейчас в больнице находится, в аварию попал, на машине разбился. Ой, знаешь, как я испугалась? Надо отвечать что-то, а я слова не могу сказать! И Лео перезвонить не могу – телефон-то его у меня в руках! Так растерялась сначала…

– И что? Ты Вике, наверное, позвонила?

– Да, я звонила… Узнать, что да как… А она трубку не берет! Я решила, что она уже здесь, у тебя, и что ей не до телефонных звонков. И думаю – вдруг еще помощь нужна? Вот, вызвала такси и приехала. Так торопилась…

– Да… – как будто обращаясь к самому себе, проговорил Платон. – И прыгала по лестнице вниз через две ступеньки…

– Ну да, прыгала… А почему ты спрашиваешь?

– Да так, ничего. Спасибо тебе, Машенька. Добрая ты душа.

– Платон, я не поняла… – нахмурилась Маша. – А что, разве Вика не здесь, не с тобой?

– Нет, как видишь.

– А где она?

– Она от меня ушла, Маш.

– Как это? – ахнула Маша. – Куда ушла?

– К моему другу Ярославу. То есть к бывшему другу.

– Ой, Платон… – Маша сжала брови домиком. – Как же это… Но погоди! Она ведь поэтому трубку и не брала, наверное! Ей просто неловко и стыдно, и потому она говорить не хочет! Думает, что ты скандалить начнешь… Она же не знает, что ты в больнице!

– Она наверняка знает, Машенька. Ей сообщение отправили. Вика всегда все сообщения читает. И вовсе ей не стыдно, зря ты так хорошо о ней думаешь… Она просто отстранилась от меня, ей все равно. Если я завтра умру, ей тоже будет все равно. И вообще, не будем больше об этом. Пожалуйста…

Так жалко прозвучало у него это «пожалуйста», что Маша зажала щеки руками. И оттого особенно ярко высветились ее глаза, горестно удивленные, наполненные живыми, в одну секунду появившимися слезами. Будто схватила горе Платона и прижала его ладонями к лицу… И у него все внутри перевернулось от этого искреннего сочувствия, и запершило в горле, и отчаяние выскочило наружу неприятными звуками – Платон то ли заплакал, то ли закашлялся, то ли завыл…

– Платош… Не надо, Платош, что ты… – бросилась утешать его Маша. – Тебе нельзя, наверное. Хочешь воды попить? Где, где вода? Погоди, я принесу…

Унеслась в коридор на цыпочках, и слава богу, потому что… Потому что стыдно было так распускаться, ужасно неловко демонстрировать свое горе. Нет, спасибо ей за сочувствие, конечно. Только зачем ему Машенькино сочувствие? Нет, лучше одному…

Маша вернулась, бережно неся перед собой стакан воды. Села на стул, Платон приподнял голову, сделал из ее рук несколько жадных глотков. И вроде обычной воды выпил, а она ударила в голову, как вино. И внутри все расслабилось, поплыло… И спать захотелось ужасно. Если не спать, то хотя бы провалиться обратно в мутное забытье…

– Спать хочу, – произнес он. – Ты иди, Маш. Спасибо тебе, милая… Иди…

– Нет, Платоша, я не уйду, – покачала головой Маша. – Я с тобой останусь.

– Зачем? Не надо. Я ж говорю – спать сейчас буду.

– И спи. А я рядом посижу.

– Иди, Маша! Я вполне осознанно прошу тебя – иди, занимайся своими делами! Вы ведь завтра улетаете с Лео, правильно?

– Да, у нас самолет завтра вечером… А еще сегодня утром Татьяна звонила – ну, еще до звонка из больницы.

– И что мама? Как у нее дела?

– Да все у нее хорошо, Платош. Сказала, что нас приедет встречать в аэропорт. Что картины Лео тоже встретят и отвезут прямо в галерею, она все организовала.

– Ну вот видишь, как все хорошо. Просто замечательно. Ты ей не говори ничего про меня, ладно? И Лео тоже ничего не говори, он и без того весь на нервах.

– Но как же, Платон! Что ты! Как же не говорить?

– Да все образуется, Маш. Вы ведь надолго улетаете, правда?

– Надолго… Месяца на четыре, я думаю.

– Ну вот… За это время много воды утечет. Не надо, не говори…

– Но я так не смогу… – замотала головой Маша. – Скажи, а как так получилось, что ты…

– Как получилось, что я в аварию попал? Да ты знаешь, и сам ничего не помню. Выпил много.

– Выпил? За рулем? Зачем?!

– Хороший вопрос – зачем… Наверное, я хотел красиво разбиться на машине, но не вышло, как видишь. Теперь придется все сначала начинать. По той же схеме. Интересно, машину я сильно разбил или так себе?

– Боже, Платон, что ты такое говоришь! Ты так шутишь, да?

– Конечно, шучу. Я вообще парень веселый. Ты иди, Маш, иди… У тебя дел много, надо успеть все до отъезда.

Маша хотела что-то сказать, но не успела – дверь в палату скрипнула и чуть приоткрылась, Платон дернулся, как от удара током, и резко повернул голову к двери…

В палату заглянула медсестра, глянула на них, сказала «ой» и тут же скрылась – видимо, дверью ошиблась. Платон снова повернул голову на подушке, и Маша тоже чуть не ойкнула от испуга – лицо его было неживым, будто за несколько секунд проступили на нем следы горькой болезненной желтизны.

– Ты Вику ждешь, да? – тихо спросила Маша, опуская глаза.

– Иди, Машенька, я тебя очень прошу, – взмолился Платон. – Иди, я спать хочу…

Платон закрыл глаза и плотно сжал губы, всем своим видом показывая, что ей надо уйти. Маша нехотя поднялась со стула, на цыпочках пошла к выходу. У двери оглянулась – Платон по-прежнему лежал с закрытыми глазами, будто торопил ее: уходи, уходи…