Выйдя на улицу, Маша достала телефон, кликнула номер Вики. Послушала длинные гудки, пока они не прервались автоматическим голосовым сообщением о невозможности абонента ответить и предложением попытаться позвонить ему позже. Маша горестно хмыкнула – а когда позже-то? Что ж ты делаешь, Вика, а? В любом случае должна сочувствие проявить в такой ситуации…

У больничного крыльца остановилось такси, из него вышли мужчина и болезненного вида женщина. Маша, недолго думая, подскочила к окошку водителя, спросила быстро:

– Вы свободны, да?

Водитель молча кивнул, и Маша села на заднее сиденье, проговорила водителю адрес, еще не успев дать самой себе отчета в том, зачем она едет домой к Платону. А правда – зачем… В надежде застать там Вику? Вдруг повезет? Вдруг она передумала уходить и вернулась, и просто ничего не знает про Платона? Мало ли… Может, телефон потеряла…

Когда она вошла в подъезд дома, из-за стойки глянул на нее суровый консьерж, произнес свое такое же суровое и дежурное:

– Вы в какую квартиру?

– В семьдесят пятую…

– Да, проходите. Виктория Владимировна десять минут назад к себе поднималась, я видел.

– Значит, Вика дома? – зачем-то обрадованно переспросила Маша.

– Ну, я ж вам сказал… – буркнул недовольно консьерж, снова утыкаясь взглядом в газету.

Вика открыла дверь сразу, глянула на нее недовольно:

– А, это ты… Ну, проходи, если пришла… Только учти, времени у меня на разговоры совсем немного.

– Да, я поняла. И у меня времени немного, – нетерпеливо махнула рукой Маша, проходя за Викой в гостиную. – Ты мне только скажи, Вик… Ты вернулась к Платону, да? Все хорошо, правда?

– Да ничего я не вернулась! – раздраженно произнесла Вика, плюхаясь в гостиной на диван. – Просто мне еще кое-что забрать надо. Я забыла…

– А ты знаешь, что Платон в аварию попал? Что он в больнице?

– Да знаю, знаю. Мне сообщение на телефон прислали. Утром еще.

– И ты к нему не поедешь?!

– Сильно он разбился, да? – деловито ответила вопросом на вопрос Вика. Так деловито, что Маша растерялась и залепетала отрывисто:

– Да нет, в общем… Не сильно…

– Руки-ноги целы, надеюсь?

– Да… Да, вроде бы… Но он под капельницей лежит, у него сильное сотрясение головного мозга, врач сказал… И вообще, ему очень плохо! Он такой… Я только что с ним разговаривала. И он ждет тебя, Вика! Очень ждет!

– Ну, от сотрясения еще никто не умирал, слава богу. Ничего, быстро поправится, будет как новенький.

– Вик, ему плохо! Очень плохо. Он зеленый весь… И он так ждет тебя. Он просто умрет, если ты не придешь!

– Да не сочиняй – умрет!

– Я не сочиняю, я сама видела! Он на последней грани отчаяния, он никогда таким не был. Будто это и не Платон вовсе… Ты просто не имеешь права ему не помочь сейчас! Не протянуть руку и не вытащить обратно в жизнь. По-человечески не имеешь права…

Вика глядела на Машу, зло прищурив глаза. Потом произнесла тихо и немного удивленно:

– Что-то я не пойму. Тебе какое дело до всего этого, а? Кто ты такая вообще? Кем ты себя вообразила? Матерью Терезой? Или святой Магдалиной? Неужели ты думаешь, что я сама не разберусь, как поступить? Да, попал в аварию… И что? Пройдет несколько дней, оклемается! Это наши с ним отношения, не лезь, куда тебя не просят, поняла?

– Да я не лезу, что ты… – жалостно сложила руки на груди Маша, чем вызвала еще большую вспышку гнева у Вики:

– Нет, правда, кто тебя просит вмешиваться? Ну посуди сама, зачем я к нему сейчас пойду? Ну, посижу пару дней рядом, пожалею, посюсюкаю… А потом снова уйду? Ему же еще хуже будет, пойми!

– Нет, я все равно этого не пойму, Вик… – упорно твердила Маша, глядя в злые и немного растерянные Викины глаза. – Не уходи сейчас от него, прошу тебя! Пусть так, пусть на два дня, но вернись! Понимаешь, он на грани жизни и смерти сейчас находится, так уж получилось. У каждого человека хоть раз в жизни бывает такое состояние, понимаешь? И если ты можешь спасти. Хотя бы на два дня. Чтобы ушло критическое состояние… Съезди к нему, Вика, пожалуйста!

– Нет, ты точно ненормальная! – закатила глаза Вика. – Да какое тебе дело до всего этого, а? Куда ты лезешь со своей наивностью, милая? Ты за себя лучше радуйся, за свою удачу бога благодари! Захомутала глупого Лео и радуйся! Вылезла только из своего захолустья – и уже в Америку летишь…

– Ты не имеешь права бросить человека в таком состоянии, Вика, – снова повторила Маша, глядя Вике в глаза и будто не слыша, что она говорит.

– Да пошла ты… – уже раздражаясь, заявила Вика. – Давай, вали отсюда, поняла? Тоже мне, мойщица окон будет меня учить… Вали, вали, некогда мне с тобой разговаривать! Аудиенция закончена, все! Если по-хорошему не понимаешь, будет по-плохому!

Маша молча встала, молча пошла к выходу. У двери обернулась – в глазах ее блестели слезы.

Вика закрыла за ней дверь. Маша медленно спустилась вниз, вышла на улицу, присела на низкую скамью у детской площадки. Посидела немного, потом лихорадочно обернулась, будто ждала, что из подъезда выскочит Вика и побежит ее догонять. Потом вздохнула, вытерла слезы, поднялась со скамьи и поехала домой – надо было обговорить всю эту ситуацию с Лео. Надо было что-то решать…

Лео дома не было. Оставленный им с утра телефон так и лежал на столе. Маша глянула – ну да, куча непринятых вызовов… Наверное, какие-то проблемы в визами образовались. Надо же, все в последний момент, как назло…

В кармане куртки зазвонил ее телефон, и ответила настороженно, увидев на дисплее незнакомый номер:

– Да…

– Маш, это я! Телефон дома оставил, с чужого звоню! Ты меня потеряла, наверное?

– Да, Лео, я тебя потеряла! – тут же закричала в трубку Маша. – А ты скоро домой приедешь? Ой, тут такое, ты же не знаешь… Платон попал в аварию, я к нему в больницу ездила! И к Вике ездила. И она не хочет… И я не знаю, что делать, Лео!

– Погоди, Маш… – попытался уяснить ситуацию Лео. – Я не понял… Платон что, сильно разбился?

– У него сотрясение мозга, под капельницей лежит! Я сейчас к нему снова поеду, Лео!

– Ты поедешь? Почему ты? Я хотел тебя попросить, чтобы ты поехала к Лавровичу, надо у него кое-что забрать…

– Лео, ты меня не слышишь? Платон там совсем один! Ему плохо, очень плохо!

– А Вика где?

– Да я ж тебе объясняю – она ушла от него!

– Как – ушла? Совсем?

– Ну да!

– Но он заезжал ко мне вчера… И ничего не сказал…

– Наверное, он не смог, Лео. Наверное, об этом очень тяжело сказать. Ты знаешь, я поняла, как ему плохо. Я почувствовала. И Вике хотела сказать, но она меня не услышала…

– Маш, они сами разберутся, не лезь.

– Лео, ну что ты говоришь! Как это – не лезь? Нельзя человека оставить без помощи в таком состоянии! Ты же ему брат, Лео!

– Маш, у меня тоже сейчас ужасное состояние! Я волнуюсь до обморока, у меня первая выставка, и не где-нибудь, а в Хьюстоне! Может, ты лучше моим состоянием займешься, а? Давай, поезжай к Лавровичу, а когда вернешься, я буду уже дома. Пожалуйста, Маш…

– Хорошо…

– Вот и умница. Ладно, дома еще все обсудим. Мне неловко долго с чужого телефона разговаривать…

Вечером они вернулись к этому разговору. Вернее, Лео вернулся, начал с назидательно сердитой фразы:

– Маш, ты меня своей непосредственностью иногда пугаешь, правда! Нельзя быть такой! Надо взрослеть как-то, Маш!

– А я знаю, что нельзя оставлять близкого человека в беде! Да, и пусть твое назойливое желание помочь выглядит наивной детской непосредственностью! Да пусть как угодно выглядит! Все равно нельзя, понимаешь?

– Да, по большому счету я согласен. Но относительно Платона… В чем беда? Нет никакой беды! Наоборот, все для него как нельзя лучше складывается! И хорошо, что эта стерва его оставила, очень даже хорошо! Другую жену найдет, которая его будет любить и ценить! Все, что ни делается, все к лучшему!

– Это не совсем так, Лео… – вздохнула Маша. – По крайней мере, на сегодняшний день. Это со стороны хорошо рассуждать, но ведь ты не можешь со стороны, правда? Тем более ты же не видел, какой он… Как ему плохо, как больно… А я видела. И я очень испугалась за Платона, потому что я умею чувствовать эту боль. Я ж тебе объясняла, как умею чувствовать… Да он же не просто в аварию попал, он же хотел с жизнью расстаться! А ты говоришь… Это ты должен чувствовать беду!

– Маш, я прекрасно тебя понимаю, не надо меня укорять в бессердечии. И я бы обязательно поехал к нему в больницу и проявил свою братскую солидарность, если бы не был в таком цейтноте. Да ты же сама все понимаешь, что я тебе объясняю? И Платон все прекрасно понимает, он же не законченный эгоист. Да, ему плохо сейчас, от него жена ушла, но ничего, переболеет и выправится. Все к лучшему, Маш. Не надо вмешиваться в чужие душевные переживания, у каждого они свои, собственные. Оставь эту склонность к преувеличениям, пора взрослеть. Все и без тебя устроится как-то, Маш.

– Но ему не плохо, ему очень плохо, как ты этого не понимаешь? – Маше казалось, что она разговаривает со стеной. – Я ж тебе объясняю, что он специально эту аварию спровоцировал, он умереть хотел!

– Ну вот, опять ты драматизируешь…

– Я не драматизирую, я знаю. Я всегда чувствую, когда человеку плохо, когда ему помощь нужна. Даже не помощь, а… Благожелательное присутствие, что ли.

– Да, я понял. Да, в тебе сидит неодолимая необходимость благожелательного присутствия. И оно бывает даже спасительным, этого тоже не буду отрицать. Да, ты мне очень помогла – одним только благожелательным присутствием… Согласен, Маш! Но это наша с тобой жизнь! И Платон тут лишний! Где ты и где Платон с его ситуацией?

– Правильно, Лео! Это ты должен озаботиться ситуацией, а не я! Ты же ему брат!

– И что? Ты предлагаешь мне отменить выставку, сдать билеты и сидеть рядом с Платоном? Рассуждать про то, какой Вика оказалась дрянью? А ты уверена, что ему мое присутствие так уж необходимо?

– Не знаю, Лео… Он же твой брат… Он там один, в больнице…

– Ничего, скоро Антон из Берлина прилетит, он им займется.

– Он не скоро прилетит. Он только недавно улетел, – упрямо возразила Маша.

И Лео не выдержал.

– Маш! Хватит, а? – воскликнул он. – Нет, я понимаю, какая ты бесконечно добрая, но иногда твоя доброта становится похожей на… Даже не знаю, как это назвать правильно… Просто идиотизм какой-то, честное слово! Ты блаженная, Маша! Просто блаженная, вот и все! Спустись уже с небес на землю, живи по законам реальной жизни! Или ты и впрямь вообразила себя святой Магдалиной, а?

– Ты сейчас говоришь, как Вика…

– А что я должен тебе говорить? И как тебе еще объяснять, если не понимаешь?

В конце концов, они поссорились. Ни разу так не ссорились – до слез, до раздражения и злобных выпадов. Маша убежала наверх, Лео устроился на ночлег в мастерской, на узком диване. И вскоре уснул, устав от дневных дел.

Маша так и не смогла уснуть. Сначала плакала, потом закрывала глаза и видела больничную палату, залитую неживым светом луны, лицо Платона… Его прикрытые веками глаза, мертвые от холодного отчаяния. И самой становилось холодно, и сердце билось так тяжело, будто его поместили в железную ржавую коробку, и казалось, душа ей больше не принадлежит, улетела туда, в больничную палату… И чем дальше катилась ночь, тем сильнее она не понимала – почему находится здесь, а не рядом с Платоном. Почему не держит его за руку. Почему не принимает в сердце часть его боли – может, оттого оно и попало в эту ржавую коробку, что его место там, рядом с Платоном? И да, Лео прав, она не имеет к Платону никакого отношения. Она любит Лео, и Лео любит ее. Но что делать с этим ощущением своей необходимости там, в больничной палате? Что делать с неодолимой потребностью спасти, защитить, уберечь…

В шесть утра она поднялась на ноги, оделась, умылась, тихо спустилась вниз, на цыпочках прошла мимо спящего Лео. На улице поймала такси, приехала в больницу. Дверь была еще заперта, и в ожидании пришлось сидеть на лавочке в больничном скверике, мерзнуть от утреннего холодка.

Потом события покатились так быстро, что Маша не успевала опомниться…

Первым событием было то, что Платона в больнице не оказалось. Сердитый врач выговорил ей раздраженно:

– Да откуда я знаю, как получилось? Медсестра проглядела, значит! Сбежал ваш родственник ночью, а у нас неприятности будут! Как он мог с таким сотрясением мозга сбежать, не понимаю! А если с ним что-то случилось, кто будет за это отвечать? Что за люди, не понимаю, хоть убей…

Маша его не дослушала – ринулась быстрее к выходу. Опять пришлось ловить такси, мчаться по утренним пробкам, уговаривая таксиста ехать быстрее…

Дверь в квартиру была заперта изнутри, Платон был дома. Тем более явно слышался звук включенного телевизора. Очень громкий звук. Почему-то от этого звука зашлось сердце недобрым предчувствием, и Маша заколотила кулаками в дверь, приговаривая визгливо одну и ту же фразу: