– Ленька, ты почему один? – с тревогой спросил дед, подтаскивая к себе мальчишку. – А где…

– Да здесь я, дядь Вань! Он вперед убежал! – послышался от калитки женский голос. – Я отстала, сумки тяжелые…

Они втроем дружно обернулись на этот голос. Конечно, они узнали его сразу…

Маша стояла, смотрела на них, молчала. Казалось, она была совсем не удивлена. Да и чему было удивляться? Ну да, приехали внуки к деду… Собрались и приехали, пусть и спонтанно. Имеют право.

– Гости у нас, Машутка… – тихо пояснил дед, то ли радостно, то ли виновато. – Садись, праздновать будем. Вишь, сколько всякой заморской еды навезли? Можно и ужина не стряпать.

– Да, я сейчас… – улыбнулась Маша, отыскивая глазами Леньку. Тот стоял за спиной деда и старательно запихивал в рот кружок сырокопченой колбасы. Успел-таки под шумок ухватить со стола.

– Ленька, руки! Ну что творишь, а? – жалобно произнесла она, качнув головой. – Ну руки ж не помыл, сколько говорить можно… Только недавно болел… Тем более ты не голодный, ты хорошо ужинал! И нельзя тебе сырокопченую колбасу!

– Ленька, бегом руки мыть, стервец! – громко скомандовал дед. Может, немного громче, чем требовалось. Наверное, обстановку хотел разрядить. И так же громко скомандовал Маше: – Ну, чего застыла, Машутка? Давай, подключайся. Тарелки неси из кухни, стопки, вилки-ножи. И хлеба, хлеба не забудь прихватить!

Сели за стол, выпили наконец за встречу. И снова повисло напряженное молчание, и даже Ленька будто скукожился от испуга, прижавшись к Машиному боку. И опять молчание нарушил дед, спросил у Маши, тяжко вздохнув:

– Ну что там? Как Люська-то? Совсем плоха?

Маша печально нахмурила брови, ласково провела рукой по плечу мальчика, будто ограждала его от вопросов деда Ивана. Потом ответила едва слышно:

– Плохо все, дядь Вань, совсем плохо. Сказали, надо готовиться к худшему… Уже со дня на день…

И указала тревожным взглядом на Леньку – не надо, мол, при нем ничего. Но сама же и заговорила первой – видно было, что сдержаться не могла:

– А еще сказали, дядь Вань, что в опеке вряд ли навстречу мне пойдут… Что я не родственница. Я Леньке вообще никто…

– В детдом, стало быть, заберут? – испуганным шепотом переспросил дед.

– Я не отдам! Я… Вы же знаете, дядь Вань… Я не смогу…

Лицо у Маши задрожало, и она отвернула его в сторону, прижав к губам пальцы. Потом встала из-за стола, быстро ушла в дом. Вскоре оттуда послышался ее зов:

– Ленечка, иди сюда! Пора спать ложиться, малыш. Иди, я тебе молоко согрела…

– Да уж… – вздохнул дед Иван, разливая спиртное по стопкам. – Такие вот у нас дела, ребятки. Подруга у Машутки помирает, Люська, и ничего сделать нельзя. И когда уже лекарство от этого проклятого рака изобретут, а? Нет, чтоб меня подкосил, а то молодую бабу…

– Значит, этот мальчуган сын Люси? – осторожно спросил Антон.

– А кого ж еще? Люсин сынок, да. Она одна его воспитывала, бедолага.

– А отец у мальчика где?

– Да какой отец… Не бывало у них никакого отца. Люська парнишонку с кем-то из отдыхающих нагуляла, ищи теперь ветра в поле! Нет, так-то она хорошая девка, Люська-то, ничего плохого сказать не могу… Ну, ошиблась по молодости, с кем не бывает. Легко ли жить пять месяцев в году на празднике жизни, где приезжий народ развлечений себе ищет? Нелегко, да… Поначалу Люське мать помогала и школу дала закончить. А потом уж Люська сама справлялась, когда мать померла. И ничего, хорошо справлялась, и любила Леньку как надо. Может, даже больше любила, чем те бабы, которые при законных мужьях… А оно видишь как вышло! Теперь точно в детдом парню дорога. Жалко… Характер-то у него мягкий, там сразу забьют. Не, не детдомовский он…

– Так Маша сказала, что не отдаст! – предположил Антон и неуверенно глянул на деда.

– А кто ее спрашивать будет? – вяло махнул ладонью дед Иван. – Она ж ему не родственница. Все правильно ей в опеке сказали, по-другому и не могли. Тем более ни кола у нее, ни двора. Как вернулась, Маргарита ее и на порог не пустила. Говорит – предупреждала тебя, чем все закончится, так что не взыщи, дорогая падчерица! Иди куда глаза глядят, устраивайся с жильем как хочешь! А тем более с парнишонком – да ни в жизнь Маргарита не пустит!

– Погоди, дед. Но ведь есть же закон… – удивленно поднял брови Платон. – Если у Маши своя доля в доме есть, то никакая мачеха…

– Да ну! Может, какая и никакая, но только не Маргарита! – снова махнул ладонью дед Иван. – Эта своего никогда не упустит, все, как ей надо, выкрутит. Ночная кукушка свое перекукует, об чем тут еще толковать… Вот и Павлуша тоже позволил, чтобы его перекуковали. Он добрый мужик, но слабый. Характера не хватает. Молча страдать научился, а чтобы кулаком по столу хряпнуть да дочь защитить – этого нет… Вместо этого ко мне сунулся – сдай, мол, дядь Вань, Машутке угол? Дом у тебя большой, отдыхающих не пускаешь. А я чего, я для Машутки с доброй душой. Чего угол-то, говорю? Вон, пусть во второй половине дома живет, тем более вход отдельный. И денег за постой брать не буду. Когда похлебку мне сварит, и на том спасибо. Иль рубахи простирнет. Да она ж мне как родная, Машуня-то!

Дед Иван замолчал, потом резко развернулся к Лео, спросил в лоб:

– А ты чего, изверг, девку прогнал? Чем она тебе не угодила? Лучше бы совсем не уманивал за собой, коли такая задняя да подлая мысль была!

– Я не прогонял, дед. Она сама ушла, – тихо ответил Лео.

– Куда ушла? Куда она могла уйти, если ей и идти-то некуда было? Она ж любила тебя, ирода! Отвечай, ну?

Лео нахмурился, отвел глаза в сторону. Платон поерзал на месте, крякнул неловко, потом проговорил примирительно:

– Ну что ты на него напал, дед? Тут, знаешь, не все так просто, как тебе кажется… Тут, знаешь ли, не все так однозначно…

– Вот-вот! Не просто, а неоднозначно! Придумали себе одно словцо противнее другого, и прыгаете по ним, как по болотным кочкам! Надо всегда посуху ходить, а не по болоту, по правде жить, а не во лжи! А вы… Насобачились прыгать-то…

– Давай лучше выпьем, дед! – торопливо предложил Антон, желая приглушить нарастающее дедово недовольство.

– Да ну, не хочу… И тише пока, вон, Машутка сюда идет! Услышит, что я о ней с вами разговор затеял, ругаться будет! Все, ша…

Маша вышла из дома, но под навес не заглянула, проговорила издали:

– Я в больницу пошла, дядь Вань. За Ленечкой приглядите, ладно? Он вроде уснул.

– Пригляжу, конечно! Иди, милая! – ласково проговорил дед Иван. – Иди, иди, не беспокойся. Вон, сколько еще соглядатаев, полный двор…

Маша ушла, и через три минуты на пороге дома возник Ленька. Стоял, переминаясь босыми ногами, улыбался хитро.

– Э-э-э! – укоризненно покачал головой дед. – Так-то ты заснул, да, обманщик? Притворился, что ли?

– Ага, притворился, – доверительно сообщил Ленька. – Я ни капельки спать не хочу, дедушка. Ну вот нисколечки. А если бы я в море искупался, то сразу бы уснул! Но ведь я же не искупался, правда? Может, мы с тобой на берег сходим, а? Ну, дедушка…

– Так пойдем с нами, Лень! – весело предложил Платон. – Мы как раз хотели сходить искупаться! Пойдешь?

– Пойду! Ура! Ура! – радостно запрыгал кузнечиком Ленька. – Я сейчас, я только шорты натяну! И сандалики найду! Не уходите без меня, дяденьки! Я быстро!

Мальчишка исчез в доме, а дед Иван вздохнул грустно:

– Ох, дитя малое, не понимает еще ничего… Мамка помирает, а ему купаться охота! Вы уж с ним поласковее там, что ли… На доброе словцо-то не жмитесь. Да следите, чтобы волной парнишку не снесло! Хотя нынче море спокойное, говорят. Как стекло…


Берег об эту пору был уже пустынным, волны и впрямь не было, и море едва колыхалось в лунном свете, дышало, словно огромный живой организм. Вода была теплой и казалась густой, насыщенной особой энергией, ласково успокаивающей и в то же время бодрящей.

Искупавшись, Антон, Платон и Леон уселись на песок, еще хранящий остатки солнечного тепла, стали глядеть на Леньку, который с упоением плескался у берега.

– Хороший пацан, – тихо проговорил Платон и вздохнул: – Жалко, сиротой останется.

– Да, надо бы Маше как-то помочь, – задумчиво вторил ему Антон. И сам же себе ответил: – Только как ей можно помочь? Даже не знаю…

– Может, денег дать? – предложил Платон.

– Так не возьмет, наверное… – вздохнул Антон.

– Но предложить все равно надо. А вдруг возьмет?

– Откупиться хотите, что ли? – вдруг резко проговорил Лео, до того молчавший.

– Да почему сразу откупиться! Что ты вообще? – взвился Платон, ища взглядом поддержки у Антона. – Ведешь себя так, будто ты кругом чистенький, а мы рядом с тобой суки позорные! Обиженку из себя строишь! Ах, дедушка, я не виноват, она сама меня бросила! Да ты… Ты же не знаешь, как все тогда на самом деле было! Да если бы не Машка! Да я бы сейчас точно здесь не сидел. Она меня с того света вытащила, ручонку свою хрупкую протянула. Хотя ты это должен был сделать, ведь ты мне брат! А ты… Выставка у него, ага. Америка, вернисаж… Да пошел ты, знаешь куда? Чистоплюй.

Лео и Антон глядели на Платона, удивляясь этому приступу гнева. Удивлялись, что он вообще осмелился об этом заговорить. Ведь проще молчать, сохраняя остатки братской дружбы. Зачем, зачем эта неловкость, облеченная в слова? Неловкость всегда должна быть молчалива, только так можно с ней смириться и жить дальше!

– Дяденьки, вы ругаетесь, да? – услышали они сзади мальчишеский голос.

Ленька стоял, глядел на них с любопытством, растирал ручонками животик. Плечи его слегка дрожали, мокрые прядки прилипли ко лбу.

– Да ты замерз, дружище! – потянул к нему руки Платон, встряхнул за плечи. – Давай, снимай мокрые трусы, надевай шорты! Дай-ка я тебя футболкой оботру. Вот так… Давай, идем скорее домой! Бегом! Бегом!

– А прокатите меня верхом, дяденька! Так же, как моего друга Кольку его папка катает!

– Это на плечах, что ли?

– Ну да…

– Садись!

– Ура! – обрадовался мальчик. – И до самого дома, ладно?

– Договорились!

– А еще завтра… Только чтобы Колька видел! Правда, он на другой улице живет…

– Ничего, сходим с тобой на другую улицу, прокачу тебя мимо Колькиных ворот! С ветерком прокачу, с гиканьем, обзавидуется твой Колька!

– Обещаете?

– Клянусь своей адвокатской честью!

– Ух ты… Я такой клятвы еще не слышал… А она всамделишная?

– Ну, как сказать… Зависит от самых разных обстоятельств, братан… Иногда и всамделишной бывает, иногда и понарошку. Какой для дела требуется, такой и бывает…

Так, беседуя, дошли до дома, и Платон торжественно прошел во двор, будучи оседланным Ленькой. Вслед за ним вошли и Антон с Лео.

Маша сидела под навесом рядом с дедом Иваном, плакала, уткнувшись ему в плечо. Увидев братьев, молча встала, подошла, стащила Леньку на землю, произнесла тихо:

– Пойдем спать, Ленечка. Что ж ты убежал, давно уже спать пора…

Когда она ушла с мальчиком в дом, дед Иван произнес грустно:

– Померла Люська-то… Теперь хоронить надо. Завтра в сберкассу схожу, денег сниму сколько надо.

– Да ладно, дед. Мы поможем, что ты… – так же грустно проговорил Платон.

– Давайте до утра сначала доживем, а там посмотрим, кто да что. А сейчас поздно уже, пора спать укладываться, – проговорил дед Иван. – Пойду постелю, что ль… Не обессудьте с постелями-то, я уж предупредил…

Когда все улеглись и из летней кухни прилетел во двор мощный храп деда Ивана, Антон тихо постучал в окно дома, прошептал виновато:

– Маша… Машенька, выйди, пожалуйста…

Маша вышла, кутаясь в легкую трикотажную кофту, глянула воспаленными проплаканными глазами:

– Чего ты хочешь, Антон?

– Надо поговорить…

– Да, я слушаю. Только прости, соображаю плохо. У меня сегодня подруга умерла, мать Ленечки.

– Да, я знаю. Я и хотел по этому поводу, собственно… То есть не совсем… Можно я помогу тебе, Маша? Я и похороны оплачу, и вообще… Для мальчика, для тебя. Трудно тебе будет…

– Ты хочешь мне денег дать, что ли?

– Ну да…

– Не надо, Антон. Я не возьму.

– Но почему, Маш? Почему? Хотя да, я тебя понимаю. Ты меня не простила, да? Я тебя предал, и ты меня не простила. Уехала, даже не сказала ничего…

– А что я должна была тебе сказать?

– Прости меня, Маш!

– Хорошо. Я тебя простила. Все? Я могу идти?

– А деньги возьмешь?

– Нет. Я же сказала.

– А от меня возьмешь? – раздался у них за спиной тихий голос Платона.

Вздрогнули оба, обернулись. Платон стоял, улыбался виновато, и Маша тоже улыбнулась в ответ, потом спросила быстро:

– Как там Вика, Платон?

– С Викой все отлично, что ты! Недавно второй сын у нас родился…

– Правда?! – искренне обрадовалась Маша. – Ой, как здорово! Молодцы! Поздравляю! Все у вас хорошо, значит?

– Ну да… Нас тогда ситуация с расставанием изменила. Обоих изменила. Другие стали, многое о себе поняли. Теперь живем, будто на воду дуем. На молоке-то обжегшись.