– Пусти…

– Стой, кому сказал! – зарычал он. – Гадина… ты все это придумала, да? Признайся, что ты все это придумала!

– Да!

– Стой… – Он схватил ее за волосы, приблизил ее лицо к себе. – Зачем ты это делаешь? Зачем ты лезешь в нашу жизнь? Зачем ты хочешь все испортить?

– Значит, тебе не нужна правда… Ну и ладно, – сквозь зубы, морщась от боли, надменно произнесла Лара. – Забудь.

Саша отпустил ее.

– Как больно-то… – с ненавистью произнесла Лара, пытаясь пригладить волосы.

– Ты сама виновата. Ладно, прости. Все, все, не реви…

– Я не реву.

– Куда тебя отвезти?

– Я сама…

– Куда тебя отвезти?! – заорал он.

– На Ярославский вокзал.

– На хрена тебе вокзал?..

– Я не живу дома, ты в курсе? Я уже давно там не живу!

– Да? А где ты живешь? А… работа? – немного растерялся Саша.

– Я не работаю с весны… Меня уволили.

– Почему?

– Потому.

– А на вокзал тебе зачем?

– На электричку мне надо. Я живу в Кирюшине.

– Где?

– В Кирюшине. В деревне. Я… я познакомилась с человеком. Мы живем вместе.

– Ты кого-то нашла себе? – В глазах мужа мелькнули растерянность, удивление.

– Я специально не искала. Так получилось.

– Ты живешь с мужчиной?

– Да. Да, да, да.

– Ты спишь с ним?

– О боже… Да, я сплю с ним! – заорала Лара.

Саша махнул рукой, словно отгоняя от лица муху, хотя никаких мух в салоне автомобиля не было. Задумался. Потом спросил:

– Ты… ты ведь соврала – про Олю?

– Нет. Она дочь моего бывшего… И все случилось именно так, как я тебе сказала. Я сама в шоке. Единственное – мне не надо было тебе сейчас звонить.

Некоторое время они сидели молча. Мимо изредка проносились машины, с легкой укоризной покачивались на ветру головки клевера, которым зарос пустырь…

– Я спрошу у нее, – наконец нарушил молчание Саша.

– У Оленьки? Не надо. Знаешь… – вздохнула, зашевелилась и Лара. – Что бы там ни было на самом деле – месть или не месть… Главное – это ребенок. Ребенок – это настоящее.

– С каких это пор тебя стали волновать дети? Ты же их ненавидишь…

– Глупости какие. Я женщина. Я не могу ненавидеть детей.

– Да? Ты вспомни, вспомни… Что ты сделала с нашим ребенком, а?

– Что мы сделали.

– Лара, ты…

– Не начинай, Саша, пожалуйста, не начинай!

– Я любил тебя, – вдруг произнес он мрачно, надменно. – Разве ты ценила это?

– Я любила тебя, – презрительно возразила Лара.

– Ты была постоянно, постоянно чем-то недовольна!

– Да я тебя и не видела вообще! Ты круглыми сутками находился на работе, а в выходные – твоя мамаша, твои родственники…

– О чем бы я тебя ни просил – ты ничего, ничего не делала. Мои советы, мои просьбы, пожелания – ты все мимо ушей пропускала…

– Мне было больно. Я хотела умереть. Я лежала сутками, ничего не ела и пила водку, чтобы забыться. Мне было так больно, когда ты ушел…

– О, какое лицемерие… Тебе было больно, когда я ушел! – язвительно воскликнул Саша. – А мне всю жизнь было больно! Все те годы, что я потратил на тебя!

– Зато теперь тебе хорошо. Тебя любят. У тебя будет ребенок. У тебя теперь есть все, о чем ты мечтал когда-то…

– Да и ты не одна! Тебя тоже любят. Кто он, кстати? – весело спросил Саша.

– Какая разница… Он все время со мной. Всегда. Мы, Саша, с тобой счастливые люди, – спокойно закончила Лара. – Мы получили то, что хотели. Пусть и с небольшими оговорками, но… Идеального ведь ничего не бывает, да? Поэтому забудь все то, что я тебе сейчас рассказала. Подвези меня к метро. Я на метро до вокзала быстрей доеду.

– Как скажешь.

Саша тронул машину с места.

* * *

Не то чтобы он не поверил Ларе, нет…

Просто Александр знал: у каждого своя правда. Одно и то же событие трактуется людьми, участвовавшими в нем, по-разному. Это только в мыльных операх есть злодеи и благородные герои, которыми движет какое-то одно чувство… В реальной жизни все сложно, все неоднозначно. Нет злодеев и героев, есть обычные люди со своими страстями, страданиями и надеждами.

Ну, допустим, Оленька и правда хотела отомстить Ларе. Из-за Лары погиб ее отец – и спустя годы Оленька решила отыграться.

Познакомилась с Сашей, и…

И влюбилась в него. А он – в нее. И рухнули к чертовой бабушке все планы… Что теперь – казнить Оленьку?

Ребенок все искупил – тут Лара права.

…Александр вернулся домой. Вернее, в дом Оленьки.

– Сандрик, ты? – Оленька лежала на диване, под кондиционером, прикрывшись одной простыней. – Куда ты ходил?

– Так, документы кое-какие надо было передать, – легко соврал Александр.

Он встал перед диваном на колени, откинул простыню. Обнаженный живот Оленьки – огромный, с чуть вывернутым пупком – был перед его лицом. С тех пор, как ребенок начал шевелиться, Александр, точно завороженный, следил за его движениями в животе у матери – вот что-то круглое, маленькое натянуло кожу изнутри, пробежалось волной… Ребенок пошевелил рукой или ногой. А еще Александр любил прижиматься щекой к животу Оленьки и с замиранием сердца ловил толчки изнутри – легкие, нежные, но вполне ощутимые… Вот и сейчас он приник щекой к ее животу.

– Скажи ей что-нибудь! – засмеялась Оленька. – Римма считает, что родители должны общаться со своим ребенком.

– Почему – ей? Может быть, это мальчик…

– Это девочка. Я чувствую! – упрямо, ласково возразила Оленька. – Скажи ей что-нибудь!

– Привет, малышка… – сдавленным голосом произнес Александр.

Он сказал эти слова неискренне, вынужденно.

Дело в том, что Александр общался с будущим ребенком по-своему.

Он страстно любил этого ребенка, но произносить какие-то слова вслух было выше его сил. Он и так находился с плодом на одной волне – они общались, если можно так сказать, на уровне волн, эмоций. Флюидов.

«Я здесь. Я с тобой. Люблю», – прижавшись щекой к животу Оленьки, посылал свой сигнал Александр. «И я тоже здесь. Я с тобой!» – отзывался плод, толкая крошечной ручкой или ножкой его в щеку, изнутри живота.

Сама Оленька не то чтобы мешала, но… Ее общение с ребенком было иным. Она долго и часто разговаривала с собственным животом, вслух – красивыми, правильными фразами. Фразам Оленьку научила Римма.

Римма была особенной женщиной. Она родила шестерых детей, она была полностью погружена в этот утробный, сумрачный, влажный мир материнства. Римму не интересовало в этом мире ничто, кроме беременности, родов, кормления, правильного купания и пеленания, сцеживания и срыгивания…

Это было для нее святым. Только на эти темы она разговаривала, только вопросы материнства ее интересовали и волновали…

У Риммы был муж, Александр его как-то видел. Высокий мужик сектантского вида, в полотняной рубахе и с длинной, угольно-седой, словно червленое серебро, бородой. Очень живописный дядька. Однажды Александр краем уха слышал, как Римма красочно рассказывала Оленьке, как они с мужем зачинали последнего ребенка. Причем зачинали чуть ли не с песнопениями.

С одной стороны, очень поэтично. С другой стороны… Тьфу. Александр бы в жизни никому о таких вещах не стал рассказывать. И уж тем более песни петь во время этого самого. Или он чего-то не понимал, был слишком приземленным, зажатым?

Римма смысл своей жизни превратила в профессию. Буквально. Она открыла школу для будущих мам и назвала ее «Люлечка».

Римма вела занятия в этой школе, готовя женщин к родам, и сама принимала у них роды на дому. В воду.

В школу приглашали и будущих отцов. Александр ходил на занятия, делал вместе с Оленькой какие-то несложные гимнастические упражнения со сложным философским подтекстом, слушал вдохновенные лекции Риммы о радостях материнства и родительства… Вокруг резвились дети, рожденные на дому. Идиллия.

Когда Александр узнал, что и Оленька собирается рожать на дому, то пришел в недоумение. Оно, конечно, медицина не всесильна, но…

Он попытался поговорить с Оленькой – «найдем лучший роддом, лучших врачей, мне денег не жалко, все что угодно, да хоть за границу тебя отправим…» Не тут-то было.

Оленька наотрез отказалась рожать в медучреждении. Она вывалила на Александра кучу фактов, когда мамы с детьми уродовались и гибли – именно в больницах, благодаря врачам.

Она привела в пример собственную мать, чуть не умершую от неправильного лечения. Родного брата, который умер от наркоза во время простейшей операции, в возрасте шестнадцати лет (вся жизнь была впереди!). Еще кучу примеров Оленька вспомнила…

На Александра эти факты, конечно, сильно подействовали. Но все же до конца так и не убедили… Он не мог поверить в то, что Римма – сильнее всех этих докторов со сложными приборами и инструментами. Почему доктора не спасут Оленьку, а Римма спасет?

Словом, Александр начал, по выражению Оленьки, «мутить воду». Он пытался надавить на свою возлюбленную, заставить ее прислушаться к своему мнению… Ничего не получилось.

Оленька была как скала. Даже более того, Александр почувствовал, что, если надавит на нее чуть сильнее, Оленька разорвет с ним всякие отношения.

Она оказалась сильнее его. Оленьку нельзя было заставить делать что-то против ее воли. И никто, наверное, не смог бы подчинить ее – в который раз убедился Александр… Либо он соглашается со своей юной подругой, либо теряет ее (и своего ребенка заодно) навсегда.

Поэтому Александр смирился – ладно, пусть будут роды на дому. Немного помогла еще и та информация, которую он вычитал в одном журнале – оказывается, сорок процентов родов обычно проходят без осложнений. Уже легче… И то, что в «Люлечке» бегало столько здоровых, счастливых деток, рожденных без помощи медицины, – тоже успокаивало. И, в конце концов, всегда можно позвонить в «Скорую», если во время родов на дому пойдет что-то не так.

– Рожу – уедем, – ласково сказала Оленька, положив на голову Александра ладонь. – Как надоела эта Москва, эта жара…

– Да, на природе легче жару переносить… – согласился Александр. – Многие бегут отсюда!

В этот момент он подумал о Ларе. Надо же, она первой осуществила их с Оленькой мечту, поселилась на пленэре… «Интересно было бы посмотреть на того мужика, с которым она сейчас!» – неприязненно подумал Александр. Потом стал представлять Лару посреди деревенской избы, в объятиях огромного бородатого дядьки, очень напоминающего мужа Риммы, – и ему стало совсем худо.

Бывшие жены должны умирать после развода. Чтобы к ним никто не мог прикоснуться. Никто. Никогда. «Господи, о чем это я…» – с отвращением к самому себе подумал Александр.

Он вдруг осознал, что не может пожелать Ларе счастья, не может отпустить ее просто так.

Александр прижался губами к животу Оленьки. Какая прохладная, нежная кожа. Женщины… Кто вас придумал?

– Сандрик, не надо.

– Я не могу больше…

– Сандрик! – тихим, непреклонным голосом одернула Оленька.

– Но можно же…

– Нельзя. Я – не могу. Не трогай меня.

– Но можно же что-то еще придумать! – взмолился он. – Какую-то альтернативу, – деликатно намекнул он. – Я уже на стену готов лезть…

– Какую еще альтернативу? – недобро прошелестела Оленька. – Я ничего не буду придумывать. Я хочу лежать. Я даже мизинцем не могу пошевелить… Я устала. У меня спина ноет. Меня тошнит!

– Прости, прости… Все, успокойся. Не буду.

Александр встал, вышел в другую комнату.

За окнами плескалось белое, адское пламя. Ах, значит, вот оно как…

Ее желание – это святое.

Его желание – гадость и мерзость. Но именно из его желания рождается этот мир! Почему же тогда это, мужское, желание считают вторичным, несерьезным…

Да, Оленька беременна, ее нельзя трогать. С ней, с ребенком может что-нибудь случиться… Но и с ним тоже может что-нибудь случиться. Он вот пойдет и головой об стену сейчас… Чтобы мозги все вытекли, все мысли пропали… все эти картинки – как к Ларе прикасается жилистый, страшный, бородатый дядька…

Лара. Лара – с другим.

Лара, которую он ругал почем зря… Да, она не всегда отзывалась на его, Александра, ласки, но она никогда и не отказывалась. Она была доступна – всегда, в любой момент.

Ее можно было разбудить рано утром, уткнуться в нее лицом – вялую еще, заторможенную, недовольно ворчащую, всю словно в сливочно-теплой, карамельной оболочке снов… И взять ее. Можно было прийти поздно вечером, откинуть одеяло и, несмотря на слабые протесты, увещевания («Саша, мне завтра рано вставать!») снова взять свое. И иногда она отзывалась, и иногда они приходили к финишу вместе, одновременно – о, тогда это был такой восторг, такая дикая радость…

В сущности, все Ларины протесты, ее томная лень еще больше заводили Александра. Это были препятствия, которые только разжигали его. (Именно препятствия, а не тотальные запреты, как у Оленьки.) И на альтернативные варианты Лара хоть и нехотя, но соглашалась – в определенные дни-то… Лара никогда не считала его желания мерзкими и несерьезными. Она принимала и понимала его мужской мир.