В этот момент мальчик заметил Лару, побежал ей навстречу.

– Лара! – он обхватил ее за ноги и спросил с надеждой, подняв лицо: – Лара, ты маму нашла?

Лара не имела никакого представления о том, как говорить с детьми на подобные темы. Сказать правду? Скрыть ее, эту правду, обмануть Ваню? Нет, наверное, надо постепенно подготовить мальчика к тому, что прежняя его жизнь закончилась.

Екатерина Петровна всхлипнула, отвернулась.

– Ваня… – неверным голосом начала Лара. – Ваня, ты со мной в Москву поедешь?

– Поеду, – доверчиво ответил тот. – А зачем?

– Дом-то ваш пострадал при пожаре… Ты же видел, какой пожар был! Ведь надо где-то жить, да? – стараясь, чтобы голос не дрожал, произнесла Лара.

– Надо, – кивнул мальчик. – И маму с собой возьмем?

– Нет, Ваня, мама пока не сможет к нам приехать…

– Езжай, Ваня, с тетей Ларой! – горячо произнесла Екатерина Петровна. – Там тебе хорошо будет!

– Почему ты плачешь, баба Катя?

– Я так, милый, по привычке…

В этот момент за воротами остановился микроавтобус, из него вышли две женщины средних лет, в деловых костюмах, с папками в руках.

– Так, это школа? Тут у нас погорельцы размещаются? – громко спросила одна из женщин.

Другая заглянула в блокнот:

– Гуськов Иван, пяти лет – здесь?

– Здесь! – встрепенулась Лара. – Он со мной! Вот он!

Она прижала к себе мальчика.

– Очень хорошо, девушка, что вы за ребенком присматривали… – сказала первая женщина. – Только сейчас получили сведения о мальчике. Мы из органов опеки и попечительства…

– Он пока еще ничего не знает… – шепотом проговорила Лара. – Ваня, ты иди поиграй, мне поговорить надо.

Сообразительная Екатерина Петровна взяла мальчика за руку, отвела к качелям. Лара повернулась к женщинам и произнесла негромко, возбужденно:

– Вы его забрать хотите? В детский дом? Так вот – не надо никакого детского дома! Я его к себе беру!

– Здрасте! – неодобрительно воскликнула одна из женщин. – К себе беру… Это не котенок, которого вы возле свалки нашли. Вы не можете его просто так к себе взять!

– Я понимаю. Я все понимаю! Я его не просто так беру, я хочу его усыновить.

– Давно?

– Что – давно? – смешалась Лара.

– Давно вы его усыновить хотите?

– Как только узнала… как только узнала, что мама его погибла. Я… была ее подругой. Мы жили рядом.

– Очень хорошо, что вы жили рядом, но когда вы решили усыновить ребенка?

– Этим утром. То есть я и раньше не собиралась Ваню бросать, но сегодня…

– Очень хорошо, – опять перебила Лару женщина с блокнотом. – Значит, этим утром решили… Не обдумав ничего, с бухты-барахты. Ладно. Теперь еще вопрос – а вы не подумали, что у ребенка могут быть другие родственники?

– У него нет больше родственников, мне Маша рассказала…

– Маша сказала… Но это еще выяснить предстоит. Если других родственников нет, тогда, конечно, вы можете оформить опеку. Гуськов, собирайся!

– Погодите! – взмолилась Лара. – Куда вы его хотите везти? В детский дом?! Зачем? Он же у меня может пока жить!

Стоявшие перед Ларой женщины переглянулись.

– У вас, значит. Но мы же про вас ничего не знаем, – вздохнула одна из женщин. – Кто вы такая, какие у вас условия, в состоянии ли вы обеспечить ребенку нужный уровень жизни…

– Вы где работаете? – спросила другая.

– Я пока нигде, но… – Лара смешалась.

– А своя квартира у вас есть?

– Квартира? – Лара вспомнила, что их с Сашей квартиру еще предстоит разменять. Но разве это проблема? Или – проблема…

– Молчите. Вот видите.

– Удивительная безответственность!

– Минутку. Я решу все эти проблемы. С работой, с квартирой и со всем прочим. И я не передумаю, нет…

– А свои дети у вас есть? Муж?

– Нет. Детей нет, муж ушел к другой, – честно призналась Лара.

– Вот видите – вы от одиночества решили ребеночка завести! Для утешения. А ребенок – он не игрушка…

– Я хочу усыновить Ваню не потому, что я одна. Я ради него… Я люблю его, – сказала Лара и вдруг улыбнулась.

– Замечательно. Сейчас вы его любите. Он такой спокойный, послушный. А потом, лет в двенадцать-четырнадцать, бунтовать начнет, права качать… Мы посмотрим, что вы тогда скажете! Послушайте, женщина, мы таких добрых скольких уже перевидели… А потом они к нам бегут и голосят – возьмите ребенка обратно, он совсем от рук отбился, он меня не слушает!

– Я так не скажу. Я знаю, что все может быть, но я его любым приму… – задыхаясь, произнесла Лара. – Мне ничего от него не надо. Я даже не обижусь на Ваню, если он, когда вырастет, захочет уйти от меня… Я просто люблю его…

Лара почувствовала, что слезы бегут у нее по щекам.

– Как ваша фамилия?

– Ярцева. Ярцева Лариса Сергеевна.

Одна из женщин что-то чиркнула в блокноте.

– Мы вас будем иметь в виду, Лариса Сергеевна… – уже более доброжелательно продолжила одна из женщин. – Но вы нас тоже поймите… Мы не может отдать ребенка первому встречному. Устройтесь, оформите все законно… Никаких проблем тогда не будет!

– Хорошо. Хорошо… – стиснув зубы, Лара вытерла слезы. – Я все сделаю. Можно мне хотя бы попрощаться с Ваней?

– Да, конечно! Что ж мы, звери какие…

Лара подошла к мальчику, сидевшему на качелях, присела пред ним на корточках.

– Ваня… Ваня, тебе сейчас в одно место придется поехать.

– К тебе?

– Нет, не ко мне. Тебе вот с этими тетями придется поехать… Они хорошие! Там будет хорошо… А потом я тебя заберу.

В этот раз Ваня не стал спрашивать о матери.

Он был еще совсем мал, ему никто пока не говорил о смерти матери, но он как будто уже знал. Знал и понимал все. Он уже нес свое одиночество, как крест…

Обреченность и тоска были в глазах Вани.

А Лара в его глазах видела себя. Пусть она потеряла родителей в уже довольно взрослом возрасте, но выпила чашу сиротства сполна. Она не хотела, чтобы нечто подобное испытывал и Ваня.

– Я тебя заберу. Ты только подожди немного, ладно, Ванечка?

– Ладно. – Ваня сполз с качелей и, опустив голову, заковылял к чиновницам.

Лара старалась не плакать при Ване, но, едва машина с мальчиком тронулась с места, она разрыдалась…

– Лара, будет! – испугалась Екатерина Петровна. – Ты все сделаешь, как обещала… Я тебе верю!

– Ему больно… – сквозь зубы произнесла Лара. – Я чувствую, как ему больно… Я не хочу… Царица Небесная, помоги мне, дай мне сил. Я все сделаю, все – чтобы ему только не было так больно, Ванечке…

– Ларочка, да не убивайся ты так!

Лара вытерла слезы, отдышалась.

– Все, я спокойна… – шепотом произнесла она. Помолчала: – Сейчас поеду в Москву, устраивать дела, справки там собирать, и прочее. Только в Кирюшино еще съезжу. Не могу не думать о Маше…

– Я с тобой! – вызвалась Екатерина Петровна. – Посмотрю, что там от дома осталось…

Ближе к вечеру женщины были в Кирюшине. Лара днем уже видела, во что превратилась деревня, но для Екатерины Петровны это стало нелегким испытанием.

Они брели по дороге, молча глядя по сторонам, потом Лара остановилась перед Машиным домом.

– Вот здесь это было… – сказала Лара. – А я вот там жила. Погодите, в последний раз посмотрю.

Лара подошла к дому, в котором она жила с Феликсом. Вернее, это не дом уже был, а один остов.

Внутри что-то зашуршало, словно кто-то ходил там. Феликс? Феликс вернулся, чтобы осмотреть свои потери?

«Что же ты наделал? Зачем?!» – со злостью подумала Лара и, не владея собой, шагнула внутрь дома.

– Феликс! – крикнула она. – Ты меня слышишь?

Но в пустом, выгоревшем доме никого не оказалось.

В этот момент что-то зашуршало сверху, посыпались обугленные щепки.

Лара подняла голову и лишь в последний момент успела заметить, что одна из почерневших балок летит вниз, прямо на нее.

Сам дом, как и его хозяин, – продолжал мстить Ларе.

Она почувствовала удар и упала, придавленная балкой.

* * *

– Наталья Константиновна, как там Оля?

– Прекрасно, – фыркнула несостоявшаяся теща в телефонную трубку. – Я ей завтрак сделала, а она меня трупоедкой обозвала!

– Кем? – спросил Александр, неприятно пораженный.

– Ну она же у нас вегетарианка, не ест мяса! – язвительно захохотала Наталья Константиновна. – А то, что ей силы надо восстанавливать, она даже не думает… Шелуху какую-то жует, пророщенные зерна! А я на рынок, между прочим, специально за этим мясом ездила!..

«Хоть что-то ест!» – с облегчением подумал Александр.

– Я могу чем-то помочь? – настойчиво спросил он.

– Господи, Саня, чем ты можешь помочь? Но разве только тем, что этой дуре мозги одолжишь… – с досадой воскликнула Наталья Константиновна. – Все, больше никаких новостей нет! – И женщина, не попрощавшись, бросила трубку.

Александр нажал на кнопку отбоя.

Отложил телефон, машинально схватился за пульт, включил телевизор, пытаясь заглушить свои мысли.

…Он звонил в тот дом каждый день, он приезжал к Оле несколько раз, но она, исполнившись внезапной, холодной ненависти к Александру, отворачивалась от него, не желая говорить.

Он не любил ее, он не хотел возвращать ее, но и бросить, отступиться тоже не мог…

К этому времени Александр уже понял, что Оленька ничего с собой не сделает, что ей не нужна его помощь и поддержка, и даже более того – он переживает из-за гибели ребенка больше ее – матери! У Оленьки все чувства сосредоточились теперь только на одном чувстве, одной мысли: зачем Александр выгнал Римму и почему Римма посмела послушаться Александра и ушла?! О том, что ребенок мог остаться жив, обратись она вовремя к врачам, Оля даже не думала. Ее бесило больше то, что ее волю посмели не выполнить! Ни раскаяния, ни сожаления, ни печали – ничего… Лишь ненависть – вот что владело сейчас Оленькой.

Но все равно – как можно оставить ее, женщину, потерявшую ребенка?..

И еще другое. Не было и дня, чтобы Александр не вспоминал о Ларе. С нежностью и сожалением. Правду говорят – лицом к лицу лица не увидать… Чем дальше во времени, тем милее становилась она для Александра. Он уже не помнил своих обид, не помнил причин ссор с женой (а ведь она, Лара, до сих пор оставалась его женой, формально по крайней мере!). Он помнил только ее глаза, поворот головы, движения губ при разговоре… Помнил, как она сердилась и радовалась. Плакала и смеялась. И то особенное выражение отрешенного блаженства, которое иногда озаряло ее лицо – не так часто, как хотелось бы Александру. Ради этого выражения он бился каждый день и ночь, он не давал Ларе покоя, из-за этого они ссорились…

Ну да, именно из-за этого они и ссорились. Вот, вспомнил…

Боже, как глупо.

Как глупо было сердиться на ту единственную, которую он хотел. Только ее, одну. Все другие женщины – какие-то неправильные, что ли. Не такие. Лишь Лара – такая…

Согласно статистике, вспомнил Александр, большинство мужчин жалеют о своем разводе спустя какое-то время и считают новые отношения ошибкой. Что ж, выходит, правда, не врет статистика.

Но толку-то… Лару теперь не вернуть. Лара далеко. С ней – другой мужчина, и он теперь трудится над ней, словно мотылек над цветком, он крадет этот сладкий нектар, он заставляет улыбаться Лару блаженно, отрешенно…

Как там, у Пушкина?

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,

Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,

Стенаньем, криками вакханки молодой,

Когда, виясь в моих объятиях змией,

Порывом пылких ласк и язвою лобзаний

Она торопит миг последних содроганий!

О, как милее ты, смиренница моя!

О, как мучительно тобою счастлив я,

Когда, склоняяся на долгие моленья,

Ты предаешься мне нежна без упоенья,

Стыдливо-холодна, восторгу моему

Едва ответствуешь, не внемлешь ничему,

И оживляешься потом все боле, боле —

И делишь наконец мой пламень поневоле…

«Как мучительно тобою счастлив я…» Это про Лару и про него. «Смиренница моя. Нет, не моя теперь, чужая!» – с раздражением и ненавистью (к сопернику, к Ларе, к себе, ко всему миру!) подумал Александр.

И, чтобы не сойти с ума от этих мыслей, он прибавил громкость у телевизора. Ведущий с микрофоном рассказывал в прямом эфире:

– …этот район считается наиболее пострадавшим от пожаров. Огненный смерч, промчавшийся над деревней, уничтожил практически все жилые строения.

Камера отъехала – крупный план пепелища, в центре которого торчала печная труба из кирпича. Внизу картинки мелькнула надпись – «Кирюшино».

– …к сожалению, не всех жителей удалось вовремя эвакуировать. По новым данным, в области больше десятка погибших, еще несколько человек числятся пропавшими без вести.

Александр выключил телевизор – и без этих новостей на душе у него было скверно. «Огненный смерч. Более десятка погибших…» Он потер виски, сморщился, не понимая, что же с ним такое происходит, почему к тоске внезапно прибавилась еще и тревога… Беспокойство. Страх! И все эти неприятные эмоции заключались в одном слове… В каком?