* * *

Александр потом часто вспоминал этот день – как он впервые увидел Лару после долгого перерыва.

Она выглядела ужасно. Похудела, побледнела, под глазами синяки, голова в бинтах. Халат этот страшный… Всю их совместную жизнь Саша требовал от жены, чтобы она выглядела соблазнительно и пикантно. Смотрелась лощеной и роскошной… Но тут!

Перед ним была какая-то несчастная замухрышка, побитая жизнью, в убогой больничной одежде. Антисексуально, антиэстетично!

Но, господи, как же он ее любил… Как хотел обнять, взять на руки, укутать, стереть с ее лица поцелуями эту бледность, сказать что-нибудь нежное, доброе – чтобы ее глаза вновь вспыхнули жизнью… Александр хотел это сделать, он с самого начала, отправляясь в эту подмосковную больницу, собирался примириться с Ларой и вдруг – не смог.

Потому что перед ним тогда стояла совершенно незнакомая женщина. Лара – и не Лара… Другая.

Лара, которая любила детей. Вернее, этого мальчика, появившегося в ее жизни невесть откуда. Лара, которая могла легко общаться с посторонними людьми, вызывать у этих самых людей любовь, приязнь, сочувствие (взять ту толстую старуху, как ее там… Екатерину Петровну!). Лара, которая, оказывается, была самоотверженной и бескорыстной. Бесстрашной. Прекрасной! Такой прекрасной, что ее не могли испортить ни уродливый халат, ни повязка на голове, ни отсутствие макияжа…

Александр, встретившись с женой, оказался поражен, растроган и смущен. Единственное, что мог выдавить из себя: «Лара, прости меня! Лара, давай начнем все сначала!» Банальщина, пошлость. Как дурак, ей-богу…

Лара смотрела на него спокойно, сочувствовала, конечно, но это ее сочувствие было дружеским, сестринским каким-то, что ли. Наверное, она больше не любила его.

Все прошло. Все кончилось. Нельзя в одну реку войти дважды, сказала она. Они теперь только добрые знакомые. Брат и сестра. Люди, которых связывал только чужой ребенок, – ведь именно ради Вани она согласилась жить с мужем.

…Через несколько дней, когда Лара совсем оправилась, он отвез ее домой. Потом сам, очень быстро, оформил все документы, забрал Ивана из детского дома.

Все оказалось очень просто, гораздо проще, чем мог предположить раньше Александр.

Они стали жить втроем – но как соседи…

И тут нельзя не сказать о реакции окружающих.

Все были ошеломлены – родные, друзья, коллеги на работе, просто знакомые… Не столько тем, что Лара и Александр снова стали жить вместе, сколько тем, что приняли в дом чужого ребенка. Больше, конечно, было восхищения. К Александру подходили, трясли руку, одобряли его поступок и т. д. и т. п.

Люба, кузина, оказалась не просто восхищена, а поражена до глубины души.

Когда Александр рассказал ей, что они с женой взяли к себе Ваню, сироту, Люба вдруг принялась рыдать, причем в голос – тяжело, мучительно, безудержно… Вся ее материнская, чувствительная сущность была потрясена… Люба, до того относившаяся к Ларе добродушно-прохладно, воспылала к своей золовке такой любовью, что ее после приходилось даже сдерживать. Она рвалась помогать Ларе, завалила Ваню подарками, она взахлеб рассказывала всем встречным-поперечным, какая у нее замечательная родственница, она нетерпеливо и неистово обрывала критику в адрес Лары… Лара в один момент стала для Любы чуть ли не святой. До смешного, до нелепого ее обожание иногда доходило…

А защищала Люба Лару в основном от матерей – его и ее. Клавдия Игоревна и Елена Игоревна, как-то, собравшись вместе, принялись обсуждать Ларин поступок – зачем та вздумала брать на себя столь большую ответственность? Они были уверены, что Лара не справится с воспитанием ребенка («Наиграется в новую игрушку и бросит!»). Ах, как возмутилась тогда Люба, как она горой встала на защиту Лары… «Мам, теть Лен! Да вы не знаете совсем Лару, какая она на самом деле! А Ваньку как она любит… Она не сможет его бросить, она со всем справится! А если что – так я ей помогу…»

Некоторые из знакомых Александра тоже осторожно говорили о том, как это тяжело – воспитывать ребенка, да еще чужого…

Но почему-то Александру Ваня совершенно не был в тягость. Во-первых, он оказался славным пацаном, совершенно не вредным и не противным (а дети иногда бывают и такими), во-вторых, Александру общение с детьми в принципе давалось легко.

Его знакомые в большинстве своем относились к семье если не как к кандалам, то как к обязательной повинности… Нелегкой и довольно-таки скучной. Вот тот же Игнатьев, например – ради жены и детей был готов с себя шкуру содрать. Если бы кто их обидел – убил бы обидчика, наверное…

Но как тяжко и утомительно было Игнатьеву возиться с детьми (пока не отдали их на учебу в Англию), как невыносимо ездить всей семьей на отдых… Игнатьев не получал наслаждения, гуляя с детьми, читая им книги. С гораздо большим удовольствием Игнатьев пошел бы в пивной ресторан или на футбольный матч с приятелями… Как легко и весело Игнатьев общался с друзьями, коллегами, секретаршами, с хорошенькими кассиршами в супермаркете, как живо болтал с офисным водилой обо всяких автомобильных делах – и с каким скрипом и натугой вел диалоги с женой (которую он уважал тем не менее)…

Александр же, наоборот, с радостью и удовольствием впрягся в семейные хлопоты. Он, наверное, был из тех людей, которым чем больше дел – тем легче… Пустота сводила его с ума, пустота портила его характер. Раньше он заполнял эту пустоту работой.

Он, пока Лара приходила в себя после больницы, обустроил комнату для Вани. Потом, когда Ваня переехал к ним, гулял по выходным с мальчиком. Говорил с ним. Рисовал… Пожалуй, это их сблизило больше всего – рисование. У мальчишки обнаружились способности и, главное, желание… Александр настоял на том, что ребенка надо отдать в художественную школу, потом с интересом следил за его успехами. Давал советы.

Несколько раз они втроем (он, мальчик и Лара) ездили в кино, на модное нынче 3-дэ или как его там… Как ни странно, детские фильмы были очень даже ничего, вполне смотрибельны. Со стороны их троица, наверное, выглядела как обычная, дружная семья – папа, мама, сын.

Так что какие тяготы? Какие мучения?

Воевать с Ваней не приходилось – он так радовался, когда с ним общались… Почему в кино, в книгах все время показывают детей, у которых проблемы с родителями, которые протестуют и бунтуют? Возможно, Ваня начнет бунтовать позже, а теперь у него другая проблема – слишком послушный, слишком зашуганный. Вот с этим боролся Александр, внушая мальчику, что тот – свободен, что тот не обязан слушать всякого… надо отстаивать иногда свое мнение!

И как интересно было возвращаться домой, когда Ваня буквально караулил его у дверей, и приставал с вопросами, и ходил за ним точно привязанный…

Пару раз Александр возил мальчика и Лару на могилу к Маше. Ваня не должен был забывать о своей родной матери.

Другой вопрос – как обращаться к приемным родителям? На первый взгляд тяжелый вопрос, на второй – очень простой… Мама Вани – Маша. А они – Лара и Саша, они не родные, но они очень любят Ваню.

Мальчик так и называл своих приемных родителей – Лара и Саша.

И все было хорошо, весело и интересно, за исключением только одного.

Того самого. О чем Александр мечтал больше всего.

Они с Ларой были рядом, но – не вместе…

* * *

Елена Игоревна ждала сына к обеду.

Он опоздал, появился только к ужину:

– Мам, прости… Искал подарки к Новому году. Такие толпы! И пробки эти дурацкие…

– Идем, я тебя накормлю. – Елена Игоревна повела сына на кухню. Она не обижалась на его опоздание… вернее, почти не обижалась. Раньше Саша никогда не опаздывал, хотя тоже были и праздники, и толпы, и пробки… Все дело в приемном ребенке и Ларе. Саша стал их рабом, света белого теперь не видел. Заездили мужика – вон как похудел, измучился!

Елена Игоревна налила сыну суп в тарелку, принялась разогревать котлеты с пюре (домашним, не из сухого порошка!).

– Мам, спасибо, так вкусно!

– Еще бы… Тебя там-то кормят?

– Где это – «там»? Дома? Конечно, кормят!

«Опять бутербродами и пиццей этой дурацкой, наверное, – скорбно подумала Елена Игоревна, но опять милосердно промолчала. – Интересно, ребенка Лара тоже бутербродами потчует?»

Она сидела напротив сына, подперев голову рукой, и смотрела, смотрела на него… Она его любила – больше всех, больше всего. Больше жизни. И так жалко его было Елене Игоревне… Кому он в жертву себя приносит, ради кого жилы из себя тянет? Господи, вразуми его, помоги ее мальчику!

– Не понимаю… – не выдержав, вздохнула Елена Игоревна. – Ты ей звонил?

– Кому?

– Оленьке. Послушай, это ведь так жестоко – бросить ее в таком положении, после такой трагедии…

– Мама, я тебе сто раз говорил – я ее не бросал. Она сама не захотела жить со мной. Я ей тысячу раз звонил, я постоянно к ней ездил – ну не хочет она меня видеть, что теперь! – усмехнулся сын.

– Да, не хочет… – легко согласилась Елена Игоревна. – Потому что у нее депрессия. Нервы. Надо было потерпеть. Понять ее. Оля – нежная, трепетная, чувствительная девушка… Она не права была, конечно, что затеяла эти домашние роды, но она боялась врачей…

– Она не боялась врачей, – хладнокровно перебил сын. – Она их ненавидела. И она не нежная, мама. Ты ее не знаешь. Она – скала, и сердце у нее из камня. Я понимаю, как я сейчас выгляжу со стороны, когда говорю такое, да еще о матери своего погибшего ребенка, но…

– Да, она немного упрямая, – согласилась Елена Игоревна. – Но ты тоже не прав. Ты как мужчина должен был ее силой заставить…

– Мама, ее нельзя заставить, – опять усмехнулся сын. – Оля – фанатичка, понимаешь? С улыбкой на костер взойдет, но от своих убеждений не отречется. Никто, никакой сильный мужчина, никакая любящая мать, никакая преданная подруга – никто не переубедит ее и уж тем более не заставит.

Елена Игоревна помолчала. Вступать в споры с сыном ей очень не хотелось, но и молчать в такой ситуации тоже было преступлением.

– Сашенька, я тебя люблю… – больным, измученным голосом продолжила Елена Игоревна. – Но ты что-то скрываешь. Ты, наверное, обидел Олю чем-то и не хочешь в этом признаваться… Никакая она не фанатичка, я же ее знаю. Она ангел. Она сама еще глупеньким ребенком была, и ты как взрослый и умный мужчина должен был ее поддерживать и вести…

– Мама!

– …но я сейчас не об этом. Зачем ты опять связался с Ларой?

– Я так и знал, что ты опять заговоришь об этом! – раздраженно вздохнул сын. – Зачем, зачем… Затем что я любил ее и люблю. И я был дурак, что расстался с ней и связался с Олей.

– Но это ладно, а вот зачем еще этого приемыша вы взяли… Я все понимаю – ты потерял родного ребенка и теперь пытаешься утешиться чужим… заместить…

– Чего? Мам, ты, конечно, прости… Я тоже понимаю, почему ты так говоришь, но это разные вещи… Я не пытаюсь никого заместить.

– Ладно, ладно, не сердись… А вот ты понимаешь хоть, что детдомовские дети – всегда проблемные, что из них потом начинает лезть вся их дурная наследственность, они становятся злыми и неуправляемыми?

Саша отодвинул от себя пустую тарелку.

– Вот второе.

– Спасибо. Очень вкусно… – Саша совершенно хладнокровно принялся за котлеты с пюре. – Мам, Иван – не детдомовский. Он рос в семье. Я понимаю, есть такая проблема… Но тут ее нет. И вообще… Я не верю в наследственность, – небрежно произнес сын. – Дети становятся злыми и неуправляемыми не от того, что растут в детдоме, что у них плохая наследственность, а от того, что их не любили. Ни родные, ни чужие. Никто. Вот это самое страшное.

– Я не буду спорить с тобой, Сашенька… – скорбно кивнула Елена Игоревна. – Однако не могу не сказать о том, что вы с Оленькой могли бы потом родить второго ребенка. Своего, родного. Моего родного внука или внученьку!

У Саши дрогнули губы – он, видимо, хотел возразить ей, но не стал.

– Мам, я надеюсь, что у нас с Ларой когда-нибудь будет общий ребенок, – нехотя произнес он. – Хотя надежды мало… – не договорив, он усмехнулся.

– Ну вот, ты сам признался! А вот с Оленькой…

– Мама! Ты меня допекла этой Оленькой, – вздохнул сын. – Ты в курсе, что Оленька не просто так со мной познакомилась?

– Что? Это же я вас с ней познакомила! – возразила Елена Игоревна.

– Ага, жди…

– Саша, я не понимаю!

– Ладно, мам, прости. Не будем все это ворошить. Какой смысл…

Он вытер губы салфеткой, налил в чашку чаю.

– Ты к нам приходи, мама. И Ваньку ты не бойся…

– Как-нибудь, – тихо произнесла Елена Игоревна. Ей совершенно не хотелось смотреть на чужого мальчика и еще меньше – на Лару.

Саша перевел разговор на другую тему. Вечер прошел довольно мирно, они больше не спорили, но после ухода сына Елена Игоревна села в кресло и заплакала.

«Бедная Оленька…»

Елена Игоревна сняла телефонную трубку, набрала номер несостоявшейся невестки. Гудки, потом на том конце проводов кто-то снял трубку.