Татьяна Губина - Чужая

Но после этого Нина все чаще задумчиво смотрела на Элю, которая в очередной раз приходила с шуршащими пакетами из дорогих магазинов и показывала обновки. Эля это заметила.

— Ну что, Нинка, зависть сжирает? — без всякого лукавства, в лоб спросила Эля.

— Сжирает, — так же прямо ответила Нина.

— Могу помочь, — спокойно сказала Эля.

— Я не могу спать с мужиками без тени симпатии. Хоть режь, — повторилась Нина. — Да и фигура у меня не твоей чета, хотя и на четыре года тебя моложе.

— Ну, любителей маленьких и толстеньких пруд пруди, — заверила ее подруга. — Морщинки можно заштукатурить. А если не можешь с мужиками потными и вонючими, то на это есть другие варианты, — и большие кошачьи глаза Эльвиры вопросительно прищурились. — Врубаешься?

— Нет, — ошарашенно ответила Нина.

— Ну, темнота! — хлопнула Эля себя по изящной коленке. — Про розовую любовь слыхала?

— Да ты с ума сошла! — взвилась Нина. — Меня тут же вырвет. Да и не умею я.

— А если со мной?

— Да говори толком! — закричала Нина. — Я ничего не понимаю, мужики, бабы, е тобой!

— Короче. — Эля вплотную села к Нине. — Есть среди богатых мужиков некоторые оригиналы. Сами трахать проституток брезгуют, а вот наблюдать обожают. Особенно лесбиянок. Приходим, разыгрываем перед клиентом бурную розовую любовь, я тебя научу, не бойся, ничего сложного, берем бабки и все. Клиентов я найду, проверенных и солидных. Думай! — и Эля ушла.

Нина думала три дня. Эля ее не тревожила, ничем не напоминая о давешнем разговоре. Но когда в Большом театре объявили, что сотрудников перестанут бесплатно обслуживать в поликлинике, и требуется оплачивать часть услуг, Нина решилась. И с тех пор она работала в паре с Элей.

Сначала было мерзко и противно. Потом как-то все сгладилось, превратившись в тупую механику. Для Нины, конечно, а для клиентов все было, как в кино — крики, стоны и животная страсть. Заказов на такую экзотику было мало, но вполне достаточно, чтобы приодеться в хорошем магазине и раз в месяц сходить в салон красоты.

Но по ночам Нина грызла подушку, захлебываясь злыми слезами. Она клялась себе, что как только появится удачный вариант с замужеством, она тут же с легкостью бросит это противное занятие. Будет варить щи мужу и растить детей.

Нина докурила сигарету, выбросила пепельницу, полную окурков и вернулась в комнату. Уже засыпая, она подумала, что все не так уж и плохо сегодня прошло. Как бы то ни было, жалость сквозила в глазах у Татьяны, так что еще не все потеряно. Надо сказать Ксюхе, чтобы почаще играла с Сашей Пархоменко. Хорошо, что кроме Ксюшки, в классе только Машенька. Она из строгой еврейской семьи, такие выходят замуж только за своих. Даже если не получится навести мосты с Татьяной, препятствовать дружбе детей она не станет. Не такое у нее воспитание. А больше девочек в классе нет и не будет. Так ей сказала директор школы.

— Мам, мам, а у нас в классе новенькая! — заорал с порога Сашка.

От неожиданности я выронила елочную игрушку на пол. Хорошо, не разбилась. С детства люблю паласы. Чтобы во всю ширь комнаты, желательно под плинтуса. И тепло, и уютно, и ничего не бьется, если выскользнет из рук.

Двадцать пятое декабря. Пять дней до Нового года, самого яркого и прекрасного праздника.

Сегодня я попросила Ника забрать Сашку из школы, поскольку ничего не успевала. Надо было съездить по магазинам, сварить обед и не забыть нарядить елку. И, между делом, сгонять по двум адресам, сделать новогодний маникюр своим постоянным клиенткам. Но к вечеру народу в магазине было, как пчел в улье в летний ливень, поэтому развернувшись, я решила рвануть домой. Подарки можно купить и завтра, но с утра, пока народ не ринулся после работы в недра многочисленных магазинов опустошать прилавки. Поэтому дома я оказалась за полчаса до прихода моих мальчишек.

— А ты чего это дома? — удивился Ник, входя за сыном в квартиру и стряхивая снежную пыль с рыжей дубленки. — Ты же сказала, что только в семь придешь.

— Да везде такие очереди, не протолкнуться, — отмахнулась я и повесила очередную стеклянную сосульку на пушистую ветку нашей искусственной елки.

— Мам, ты меня слышала? — подлетел Сашка ко мне. — У нас новая девочка. Такая, такая… — Сашка закатил глаза и пытался подыскать правильные слова.

— Красивая, — подсказал Ник, пряча улыбку.

Я удивилась. С утра мы как обычно с девчонками отправили ребят в класс, а сами пошли пить кофе. Янка поднималась к учительнице, относила какие-то книжки и ничего по поводу новой девочки не говорила.

Я уже хотела спросить, что же это за нимфа, что произвела неизгладимое впечатление на моего сына, как тут загудел мой сотовый.

— Во, не прошло и получаса. Не иначе, как твои подруги хотят тебя обрадовать, — съерничал Ник и ушел в кухню.

Я схватила трубочку и через секунду услышала хрипловатый голос Люськи.

— Танька, аллилуйя! К нам в класс пришла новая девочка! — сообщила подруга.

— А ты-то откуда знаешь? — воскликнула я, взглянув на большие часы, что стоят на полке моей стенки.

В половине седьмого вечера Людмила Большая только начинает думать, что скоро конец ее рабочего дня. Раньше девяти она не встает со своего начальственного кресла, и если бы не уборщица, вообще могла запросто потерять счет времени. Но как только Люська слышит громыхание ведра и шарканье шлепанцев по ковровому покрытию, это значит, что уже девять вечера и пора вспомнить, что дома ее ждет голодный сын, который категорически не ужинает без своей деловой мамаши.

Поэтому я и удивилась, каким образом Люська оказалась вечером в школе, да еще успела увидеть новенькую.

— Люсь, у тебя все в порядке? — забеспокоилась я. — Никто не умер, и твой офис не захватили террористы, пока ты ходила завтракать в соседний ресторан?

— Твоя ирония неуместна, но мне понятна, — я так и увидела, как Люська скривила в ухмылке свое холеное лицо. — Нет, дорогая, слава Богу все здоровы-живы, а террористам моя компания не нужна. Я сижу на работе, а про новенькую знаю от Янки. Она мне еще в четыре позвонила, а ты была недоступна.

Из разговора с Люськой я поняла, что к нам в класс пришла небесной красоты и идеального воспитания девочка Катя.

— Люська, а как же заявление директрисы, что девчонок не берут в классы, даже если потребует сего департамент образования, — игнорируя красоту и воспитание новенькой, спросила я.

— Этого точно не знаю, но Янка что-то витиевато верещала о структурах более сильных, чем департамент образования, — ответила Люська. — Все. У меня работа. — И не попрощавшись, Люська отключилась.

На следующее утро мы все встретились в школе. Уроков двадцать шестого декабря не проводили, но вся школа пришла на грандиозный новогодний праздник, который устраивал большой спонсор.

Я вошла в класс, переодела Сашку в костюм его любимого Бэтмена. По этому поводу целую неделю у нас в доме шли ожесточеные дебаты. Я предлагала различные варианты от зайки до волшебника Изумрудного города, но Сашка стоял на Бэтмене.

— Не хочу снова быть зайцем, — канючил фанатик американской лабуды. — Весь детский сад, как дурак, прыгал вокруг елки с идиотскими ушами на голове. Буду Бэтменом! В маске и плаще!

Пришлось сдаться.

Пока я натягивала на круглую голову Сашки дурацкую шапку, в класс вошла девочка. Я хотела лишь мельком на нее взглянуть, чтобы убедиться, что Янка преувеличивает свое впечатление о ее внешности. Мельком не получилось. Я застыла, как соляной столб, и откровенно пятилась на девочку. Сашка заворочался под моими руками.

— Ну, мам, ты чего так долго копаешься? — пропищал сын, а я не могла оторвать взгляд от бледного личика, на котором черным огнем полыхали бархатные глаза.

Длинные пушистые ресницы бросали тень на круглые щечки, бровки темными стрелами разлетались к вискам, а маленький точеный носик словно лепили с греческих скульптур. Девочка приветливо улыбалась, обнажая белые ровные зубки, которые блестели между темно-розовых губ. Абсолютно прямая спина балерины, длинные ножки, обтянутые джинсами, точеные пальчики и волна блестящих темно-каштановых волос довершали общую картину этого чуда.

— Как мне жаль ее маму, — под нос пробурчала я, очнувшись от «видения чистой красоты».

— Согласна, — сбоку вынырнула Люська, непонятно каким образом пробежавшая мимо меня в класс.

Она натягивала на Пашку красно-синий комбинезон Спайдермена. Да-а-а, не только мой сын пал жертвой американской анимации.

— Представляешь, если девочка имеет столь яркую внешность в семь лет, что вырастет из нее к тринадцати? Я бы такую дочь отправила в закрытый женский пансион в Англию и держала бы ее там до двадцати лет. А потом сразу выдала замуж за английского лорда. Чтобы сохранить свое психическое здоровье.

Люська читала мои мысли. Представить, как такую красотку-подростка отпускать гулять по вечерам, даже с подружками, я не могла. С ума сойдешь и сердце разорвется от тревоги.

— Как звать девчушку? — бабушка одноклассника наших сыночков так же, как и я завороженно глядела на девочку, забыв про внука.

— Катей ее зовут, — вздохнув, ответил Пашка. — А фамилия Пельменова.

— А точно. Пельмень, значит, — тут же сориентировался Сашка.

— И вы такую девочку будете так называть? — ужаснулась я.

— А чем она лучше других? — Сашка вскинул на меня свой чистый детский взор. А я уж грешным делом подумала, что Катя зацепила-таки еще дремавшие мужские чувства моего сыночка. Отнюдь!

— Пельмень, привет! — заорал через весь класс Пашка, и, хитро прищурив зеленый глаз, явно ждал реакции девочки. Конечно, рассчитывая, что она сейчас расплачется от обиды.

Но он жестоко ошибся! Пельмень повернула к нему свое лицо, еще шире улыбнулась, и задорно сверкнув глазищами, звонко крикнула:

— Привет и тебе, Коротышка!

Весь класс грохнул от смеха. Пашка уселся за парту и зло засопел. Да уж, так оскорбить его не удавалось еще никому! Уже полгода он очень гордился своей кличкой Большой, которую даже уже не воспринимал как свою собственную фамилию.

— Молодец, девочка! — захлопала в ладоши Люська. — Один ноль в твою пользу. А ты, — она развернулась к сыну и тихо сказала: — Если не знаешь, как обратить на себя внимание девочки, лучше вообще молчи.

— Катя! Ты забыла свои балетки!

Мы с Люськой обернулись на чей-то голос и в проеме двери класса увидели Катю Пельменову, какой она будет лет через двадцать. Те же бархатно-черные глаза, те же стрелы бровей, такой же темно-розовый рот и стройная длинноногая фигура. И все это было увеличено до размеров тридцатилетней женщины.

— Мамуль, я еще заколки у тебя из сумки не взяла. — Катя подлетела к женщине и взяла из ее рук сумку.

В класс вошла Оксана Борисовна и, заметив нас с Люськой, замахала рукой.

— Девочки, подойдите!

Мы с Люськой выдали ценные указания сыновьям по поводу поведения на празднике и пробрались к учительнице сквозь толпу детей.

— Катя, это наш родительский комитет, Татьяна Алексеевна Пархоменко и Людмила Михайловна Большая. — Она повернулась к нам и продолжала. — А это моя новая ученица — Катя Пельменова.

— Привет, Катюша. — Я присела на корточки и протянула ей свою ладонь. — Мы очень рады, что ты пришла к нам в класс. На мальчишек не обижайся. Они немного стесняются.

— Да я все понимаю, — просто ответила Катя, пожимая мою руку. — Я не дам себя в обиду. А это моя мама Регина. — И Катя повернулась к матери.

— Здравствуйте, мама Регина, — улыбаясь, сказала я. — Добро пожаловать.

Регина кивнула головой, чуть улыбнувшись, отчего еще больше стала похожа на дочь. Или дочь на нее, не знаю.

— Спасибо, — услышала я ее тихий голос.

— Вы уж новую маму не бросайте, и возьмите с собой пить кофе, — сказала Оксана Борисовна.

— Не бросим, — заверила ее Люська. — У вас есть время, Регина?

— Немного, но на то, чтобы попить кофе, хватит, — несколько удивленно ответила она.

Я почему-то не испытывала особого восторга от этой идеи. Странная она какая-то. Внимательный, настороженный взгляд, скованность и неуверенная тень улыбки. Хотя, я затрудняюсь сказать, как бы чувствовала себя я, если бы меня так бесцеремонно навязывали абсолютно чужим теткам. Наша учительница иногда поражала своей непосредственностью.

Мы уселись к Люське в машину и весь путь до «Макдональдса», который занимает пару минут, и то, если горит красный свет светофора на перекрестке, напряженно молчали. Даже Янка, которую мы подхватили по дороге, не задавала никаких наводящих вопросов. В воздухе витало непонятное напряжение, и исходило оно от Регины плотной волной.

И только когда мы уселись за свой любимый столик со стаканчиками кофе, Регина сказала:

— Расслабьтесь, девочки. Я вас не съем.

При этом ее лицо как-то помягчело, и улыбка стала более открытой.