Лелька уже набирала номер телефона сотового моего мужа.

— Алло, Ник? Это Птица. Сашка с тобой? — она послушала пару секунд и передала мне трубку.

— Ник, вы где? — удивленно спросила я.

— В школе, — весело ответил мой благоверный, будто так и надо.

— В какой?

— В моей, — невозмутимо ответил он.

— Какого черта вы там делаете, и почему ты не предупредил меня?

— Через час приедем и расскажу, — отчеканил Ник и дал отбой.

Я пожала плечами в полном недоумении и отдала Лельке ее мобилу.

— В следующий раз, Татьяна Александровна, будьте любезны договариваться со своим мужем, прежде чем меня в чем-то обвинять, — обиженно сказала воспитательница.

Я рассыпалась в извинениях, уверяя ее, что следующего раза не будет, ибо завтра мы отбываем на дачу. Любовь Прокофьевна не скрывала своей радости. Что поделаешь, шебутной у меня сынишка. Много кровушки попил у воспиталки. А когда Лелька вручила ей парфюмерный набор в качестве прощального подарка и всеобщей благодарности за неоценимый труд, она совсем раздобрела и даже пожелала нам счастливого пути.

Мы сидели на моей кухне, допивая первую чашку кофе, когда дверь квартиры с треском распахнулась и вбежал мой сын, сметая все на своем пути и звонко горланя:

— Мам! Меня папа записал в свою школу! Я теперь буду петь в хоре, и играть на «пиянино». Там так здорово! Там большое футбольное поле, и много разных лазалок! — без перерыва трещал Сашка, захлебываясь словами и проглатывая последние слоги. — О, теть Лель! — без перехода обратился он уже к Лельке. — А папа меня в школу записал! Я теперь буду в хоре…

— Мы это уже слышали, — остановила я его.

— Да? — удивился Сашка, будто Лельки и не было минуту назад на кухне. — Ну, ладно, а где Аришка? — и не дождавшись ответа, побежал в комнату.

Где ж быть подружке, как не за компьютером? Дети двадцать первого века, что поделаешь!

— А покушать что-нибудь? — раздался извечный вопрос моего супруга, и он появился в кухне.

Кухонька в нашей квартирке малюсенькая, но уютная и страстно мною любимая. Я совершенно свободно умещаюсь на ее пяти метрах, не натыкаясь ни на один угол. Но когда Лелька вытягивает свои длиннющие ноги вдоль стены, и вдобавок появляется мой муж, мне сразу приходит на ум предательская мысль: «Не пора ли переехать в родительскую квартиру, большую, светлую и с кухней в десять метров?»

Мой благоверный вполне подходит под среднестатистические размеры — сто семьдесят три, он на четыре сантиметра выше меня. Но Ник широк в кости и очень любит вкусно покушать. Даром что ли, наполовину хохол. Сама я далека от классических 90-60-90, поэтому крупные габариты моего мужа меня вполне устраивают. Люблю, знаете, больших мужчин. Хорошего человека должно быть много.

— Ты нам зубы не заговаривай! — проигнорировав широкую улыбку на пухлых губах Ника, молвила Лелька. — Немедленно объяснись!

— Жрать дайте! — гаркнул муж. — А потом все расскажу.

Мы в два голоса стали возмущаться и пока на плите подогревался украинский борщ, Ник поведал нам, чем они с Сашкой занимались последние четыре часа.

Мой добрый, толстый, все понимающий муж честно слушал нас с Лелькой в течение нескольких месяцев по поводу школы для нашего сына и помалкивал. Вообще, это присуще его характеру. Можно долго разглагольствовать, строить планы, вырабатывать стратегию касательно любого дела, будь то ремонт или покупка пылесоса. Но в результате, Ник все сделает, как он решил. Он никогда не будет противоречить, тем более после постигшего нас несчастья, с моими доводами и предложениями Лельки. Он даже будет принимать деятельное участие в возможном решении проблемы, но в итоге поступит по-своему. Ремонт сделает в августе, а не в мае, стенку купит цвета шоколада, а не ольхи, а пылесос приобретет на пятьдесят баксов дороже, но с большими возможностями.

Так же произошло и со школой. Ник согласно кивал головой, выдал мне сто долларов на подкуп директрисы, а сам тихой сапой прихватил ребенка из сада и отправился вместе с пачкой им же собранных документов в свою родную альма-матер.

Пятнадцать лет назад Николай Пархоменко закончил школу при Московском Хоровом обществе. И учился, и занимался музыкой, и пел в хоре. Ник до сих пор вспоминал школьные годы, как самое лучшее, комфортное и уютное время его жизни. Поэтому, когда у него родился сын, он ни на секунду не сомневался, где будет учиться Сашка.

— Так какого черта ты ничего мне не говорил? — возмутилась я.

— А зачем? — искренне удивился Ник, запихивая в рот свежую булочку. — Ты бы тут же разнылась, что надо будет возить Сашку в школу минимум пять лет, что у него нет слуха, хотя это чушь, есть у него слух. Потом долго и нудно пилила бы меня, пока мы не поругались. А так все очень хорошо сложилось. Я ж понимал, что без прописки Сашке в лужковскую не попасть. И взятка не поможет. Ты прости, Танька, но ста долларами сейчас ничего не решается. А больше ты бы не дала. Я же тебя знаю! — и он склонился над тарелкой.

Это точно. Есть у меня такой грех. О-о-оченно не люблю расставаться с денежками. Они так трудно достаются!

Мой муж трудился на благо маленькой компьютерной фирмы, где и зарплата у него была под стать конторе, а я моталась по Москве, частным образом делая маникюр богатым дамочкам. На еду и бензин в бак старого «Опеля» нам хватало, даже раз в год могли сделать крупный покупон, но и разбрасываться денежными купюрами не могли. А я — не желала! Тем более, что в последние месяцы у меня все валилось из рук и мы жили только на зарплату Ника.

— Ну, и слава Богу, — умиротворенно сказала Лелька. — Значит, судьба. Жалко, конечно, что Сашка с Аришкой не будет учиться, но зато ребенок пристроен и я вас со спокойной совестью отпускаю на дачу!

Ник наконец насытил свою утробу, стрескав после двух тарелок борща три котлеты с горкой картофельного пюре, и жестом волшебника вытащил из пакета литровую бутыль вермута — наш любимый напиток.

Лелька сгоняла к себе за апельсиновым соком, и мы чудненько посидели до полуночи, отмечая уладившееся дело и предстоящую разлуку.

После того, как бутыль опустела, Ник взял уснувшую Аришку на руки и понес ее домой. Лелька еще топталась на пороге, давая ценные указания по поводу и без оного, и наконец мы распрощались до осени.

— Бедный Шурик! — проговорила я тихо, поплотнее укрывая сына легким одеялом и вытаскивая из пухлой ручки Спайдер Мена. — Лежит себе и не знает, на что его злюки-родители подписали! Это ж десять лет долбить по фоно и зубрить сольфеджио.

— Ничего, Тань, он еще скажет нам спасибо. — Ник осторожно, чтобы не разбудить Сашку, раскладывал наш диван. — Не сразу, конечно, но будь уверена, благодарность его не будет знать границ.

— Твои слова да Богу в уши! — с сомнением в голосе ответила я и завалилась спать.

2

Лето пролетело, как один день. Погода будто взбесилась — в середине июля красненький столбик нашего старого, но еще бодрствующего уличного термометра зашкаливал за тридцать пять, и лишь к двадцатому августа природа смилостивилась и дала продышаться несчастному народу.

Вот странно! Если ТАМ кто-то есть, мне его иногда жалко. Все-таки люди — неблагодарные твари. Когда на улице лежит искрящийся снег, а холод сковывает пальцы и леденит душу — народ жалуется, даже гневается, заваливается в больницы с депрессией или по старой русской привычке уходит в глубокий запой. Конечно, если позволяет работа и накопленные средства. Словом, плохо, когда холодно. О’кей, решают наверху. Бесконечная зима закругляется, и после короткой прохладной весны на нашу голову обрушивается засуха и постоянно палящее солнце. Опять плохо, кричим мы. Леса горят, торфяники дымят, дышать нечем. Результат — опять больница, солнечные удары, сосудистые кризы и расшатанные нервы. Небесная канцелярия принимает решение наслать спасительные осенние дожди, а неблагодарные людишки завывают о простудах, хандре и вечно мокрых туфлях. Короче, возникает вопрос, — а когда нам хорошо?

Примерно таким мыслям я предавалась, сидя дома в последний день августа и наспех пришивая пуговицы к школьному пиджаку сына под мерный скучный шум дождя за окошком.

Сашка уже давно спал, прижимая к груди яркий букварь. Бедный мальчишка переволновался в ожидании первого дня его долгого и трудного пути знаний. Могу дать руку на отсечение, что моему сыночку разонравится ежедневно ходить в школу ровно через неделю, но пока в нем еще бурлит счастливое ожидание.

— Ты раньше это сделать не могла? — прошипел над ухом голос Лельки.

Я от неожиданности попала иголкой под ноготь и разразилась длинной тирадой ненормативной лексики.

— Ну что у тебя за манера подкрадываться, как тать в нощи? — возмутилась я, когда набор всех доступных мне ругательств иссяк.

Лелька, несмотря на свой рост и стремительность, могла материализоваться на моей кухне, словно призрак отца Гамлета, в любой момент. Хотя отчасти я сама в этом виновата. Дело в том, что мы с Ником никогда не закрываем входную дверь. Красть у нас практически нечего, проворачивать ключ, впуская Лельку в двадцать восьмой раз за вечер — лень, а замки с защелкой в нашей семье иметь противопоказано. Когда мы в последний, кажется, третий раз, поменяли выбитую дверь, которую я в очередной раз захлопнула, вынося мусор, Ник выдрал защелку и сказал:

— Все, больше я на двери работать не буду. Ставим щеколду!

— Чудненько! — ответила я, и спустя день большой английский замок с длинной задвижкой красовался на новенькой двери. И ровно через неделю она была выбита моей ногой и Лелькиным плечом вместе с косяком. Я буквально на пять минут выбежала за хлебом, но этого времени хватило, чтобы Сашка с Аришкой нажали на щеколде неприметную пумпочку, блокирующую замок. Хорошо еще, что Лелька вовремя вернулась из парикмахерской и, не долго думая, мы вышибли дверь. Ну, что я услышала в свой адрес из уст моей подруги, а затем и мужа, я рассказывать не буду, но с тех пор мы с Ником не запираем дверь.

Друзья, приятели и хорошие знакомые прекрасно знают, что в квартиру супругов Пархоменко звонить не надо. Толкай и входи. Лелька конечно вопит, что надо запираться хотя бы на ночь, но если честно, мы просто забываем.

Игнорируя мое возмущение, Лелька всунула мне в руки букет цветов.

— Все, на этом моя миссия закончена.

Цветочки были божественны! Как я люблю много-много разноцветных маргариток, ромашек, ноготков, с массой приятной зелени. Все это великолепие было запаковано в гофрированную бумагу и перевязано красной ленточкой.

— Класс, Лелька! — задохнулась я от переполнявших меня чувств. — То, что надо!

— Никогда не пойму твоей любви к веникам! — хмуро заметила Лелька, прикуривая сигарету.

— Ну, конечно, лучше было бы, чтобы в свой первый день учебы Сашка был закрыт с головы до ног твоими метровыми гладиолусами! — проворчала я.

Ко многим достоинствам моей подруги прибавлялось еще и то, что Лелька была страстным садоводом! Каких только цветов она не разводила на трех сотках своей дачки под Нарой! От садовых роз до селекционных пионов! Но мне милее сердцу были вот эти незамысловатые цветочки.

— А где Ник? — тем временем спросила Лелька.

— Поехал за камерой к другу.

Лелька коротко, но горестно вздохнула. Наверное, в сотый раз за сегодняшний день. Я ее понимала, и делала вид, что не замечаю. Я тоже тосковала по поводу завтрашнего дня. И не потому, что дети вступают в новую, наверное, самую определяющую фазу своей жизни, а потому, что делают они это в разных районах.

— Ну, хватит слезы лить, — не выдержала я и вытащила остатки вермута. — Давай, мать, на посошок!

Мы разлили напиток по высоким бокалам и выпили. Не помогло. Было действительно грустно. Мало того, что детей разделили, да еще и Лелька решила с завтрашнего дня повысить свой уровень знаний — а именно, вдруг ни с того ни с сего поступила в институт и вместе с детишками пойдет завтра грызть гранит науки. Посему наши ежеутренние посиделки накрываются медным тазом.

— Тань, и какого черта я туда попрусь? — проныла Лелька. — Я же уже старая больная лошадь, представляешь, буду сидеть с малолетками и в тридцать лет руку тянуть.

— Ты что? Обратного пути нет, деньги уплачены, с бабусей все обговорено, так что будь любезна, не ной! Скажи просто, что тебе страшно!

— Конечно, страшно, — согласилась подруга, разливая по второй. — Сидела себе тихо-спокойно, работала гувернанткой, все было хорошо. Так надо же было этому придурку меня бросить!

На первый взгляд связи между институтом и бывшем мужем моей подруги не могло быть никакой. Но это было не так.

Анатолий Гриф был, в общем-то, неплохим парнем. В меру угрюмым, в меру ревнивым, достаточно работящим, но все-таки несколько чудаковатым. Прожив в мире и согласии с моей подругой без малого десять лет, взрастив любимую дочку Аришку до ее пятилетия, он вдруг одним, далеко не чудесным утром, собрал свои вещички и убыл в неизвестном направлении. Через неделю Лелька его нашла у своей свекрови в славном городе Клине, где он имел честь появиться на свет.