— Якобитка, — сказала я. — Иисусе Христе, ты проклятая якобитка!

Она ею была. И это кое-что проясняло. Например, почему Дугал, в общем зеркало суждений своего брата, проявлял такое усердие, собирая деньги для дома Стюартов. И почему Джейлис Дункан, способная повести к алтарю любого мужчину, который бы ей пришелся по вкусу, выбрала двоих столь несхожих между собой, как Артур Дункан и Дугал Макензи. Одного — за его деньги и положение, другого — за его возможность влиять на общественное мнение.

— Колам был бы лучше, — продолжала она — Жаль. Я воспринимаю его несчастье как свое собственное. Им, и только им я хотела бы завладеть, это единственный мужчина, которого я считаю себе под пару. Объединившись, мы могли бы… Но тут ничем не поможешь. Единственный мужчина, которого я хотела, и единственный, которого я не могла бы завоевать своим оружием.

— И вместо него ты выбрала Дугала.

— О да, — ответила она рассеянно, думая о чем-то своем. — Сильный мужчина и даже влиятельный. Достаточно богат. Народ его любит. Но на деле он всего лишь ноги и член, — она коротко посмеялась, — Колама Макензи. Сила у Колама. Почти такая же, как у меня.

Меня задел ее хвастливый тон.

— У Колама есть такие качества, какими ты, насколько я могу судить, не обладаешь. Например, чувство сострадания.

— Да. Он сосуд милосердия и сострадания, не так ли? — с иронией сказала она. — Ну и много ему от этого проку? Смерть у него за плечами, это видно сразу. После нынешнего Нового года он проживет еще не больше двух лет, нет, не больше.

— А как долго ты еще проживешь? — спросила я. Насмешка достигла цели, но серебристый голос оставался твердым.

— Полагаю, что гораздо меньше. Но это ничего не значит. За отпущенное мне время я успела многое. Десять тысяч фунтов переправлены во Францию, и округ стоит за принца Чарли. Начнется восстание, и я буду знать, что помогла. Если доживу.

Она стояла почти под самым отверстием в крыше. Мои глаза достаточно свыклись с темнотой, и Джейли виделась мне бледной тенью, преждевременным и неприкаянным призраком. Неожиданно она повернулась ко мне.

— Что бы ни произошло на церковном суде, я не раскаиваюсь, Клэр.

— Жалею лишь о том, что могу отдать всего одну жизнь за мою страну?

— Прекрасно сказано, — отозвалась она, не замечая моей иронии.

Мы замолчали. Чернота в отверстии казалась мне осязаемой силой, она холодной тяжестью давила мне на грудь, наполняла легкие дыханием смерти. В конце концов я сжалась в комок, опустила голову на колени и погрузилась в тяжелую дремоту, которая не избавила меня ни от холода, ни от страха.

— Так ты его любишь? — вдруг послышался вопрос Джейли.

Я подняла голову с колен. Я не имела представления о том, который теперь час. Вверху виднелась слабенькая звездочка, но свет ее не проникал в узилище.

— Кого, Джейми?

— Кого же еще? — сухо сказала она. — Это его имя ты произносишь во сне.

— Я этого не знала.

— Ну так любишь или нет?

От холода я впала в отупляющую сонливость, однако резкий голос Джейли вывел меня из ступора. Я обняла колени, раскачиваясь из стороны в сторону. Церковные судьи придут завтра или днем позже. Времени прикидываться и увиливать перед самой собой или кем-то еще не оставалось. Трудно это признавать, но я, возможно, находилась на волосок от смерти, и мне сделалось понятным желание осужденных на смерть узников исповедаться накануне казни.

— Я имею в виду, любишь по-настоящему, — настаивала Джейли, — а не просто хочешь с ним спать. Я знаю, что этого ты хочешь, и он тоже. Они все хотят. Но любишь ли ты его?

Любила ли я его? Испытывала нечто большее, чем плотское вожделение? Холодная нора обладала темной анонимностью исповедальни, а на грани смерти не стоит лгать.

— Да, — коротко ответила я и снова опустила голову на колени.

Некоторое время в норе было тихо, и я уже снова погружалась в сон, когда услыхала еще одну фразу Джейли, произнесенную как бы про себя:

— Значит, это возможно.


Судьи прибыли днем позже. Из промозглой ямы для преступников мы слышали вызванные их приездом крики жителей деревни, слышали топот конских копыт по булыжной мостовой Хай-стрит. Шум мало-помалу стихал: процессия двигалась вниз по улице к площади.

— Они приехали, — произнесла Джейли, прислушавшись к шумам наверху.

Инстинктивно мы схватились за руки, вражда отступила перед страхом.

— Очень хорошо, — сильно бравируя, заявила я. — Лучше сгореть на костре, чем замерзнуть до смерти.

Между тем мы продолжали мерзнуть. Только в полдень дверь нашей тюрьмы внезапно была откинута, и нас вытащили наружу, чтобы вести на суд.

Заседание суда проводили прямо на площади перед домом Дунканов — несомненно ради того, чтобы собрать как можно больше зрителей. Я заметила, как Джейли бросила быстрый взгляд на шестигранные окна своей гостиной и тут же отвернулась с безразличным выражением.

Церковных судей было двое, они восседали на мягких стульях за столом, установленным на площади. Один из судей был очень высокий и тощий, второй маленький и толстый. Они напоминали мне рисунки в американской юмористической газете, которая как-то попала мне в руки; не зная имен судей, я мысленно окрестила высокого Маттом, а низенького Джеффом.

Почти вся деревня собралась на площади. Приглядевшись, я узнала лица многих моих бывших пациентов, но обитатели замка примечательно отсутствовали.

Джон Макри, деревенский стражник, зачитал обвинительное заключение против Джейлис Дункан и Клэр Фрэзер, обвиняемых каждая перед судом церкви в преступном колдовстве.

— Установлено на основании свидетельских показаний, что обвиняемые умертвили Артура Дункана посредством колдовства, — читал Макри ровным, твердым голосом, — а также убили нерожденное дитя Дженет Робинсон, а также потопили лодку Томаса Макензи, а также наслали на деревню Крэйнсмуир повальную желудочную болезнь…

Это тянулось долго. Колам очень тщательно все подготовил.

После того как было зачитано обвинение, начали вызывать свидетелей. Большинство из них — незнакомые мне жители деревни; ни одного из моих пациентов среди них не оказалось, и мне это было приятно.

Показания многих свидетелей были совершенной чепухой, другим явно заплатили за их услуги, но были и такие, кто рассказывал о действительных событиях. Дженет Робинсон, например, которую приволок в суд ее отец, бледная и дрожащая, со свежим синяком на щеке, показала, что забеременела от женатого человека и что избавилась от плода при помощи Джейлис Дункан.

— Она дала мне зелье, чтобы выпить, и заклинание, которое надо было произнести три раза при восходе луны, — мямлила девушка, в страхе переводя глаза с отца на Джейлис и не зная, кто из них более грозен. — Она сказала, что от этого у меня снова будут месячные.

— Так и случилось? — с любопытством спросил Джефф.

— Не сразу, ваша честь, — ответила девушка, нервно подергивая головой. — Но я выпила зелье еще раз, когда месяц был на ущербе, и они пришли.

— Пришли?! Девчонка чуть не истекла кровью! — вмешалась пожилая женщина, мать девушки. — Она только тогда и сказала мне всю правду, когда совсем уж помирать стала.

Мистрисс Робинсон жаждала изложить суду все кровавые подробности, и ее с трудом утихомирили, чтобы дать возможность выступить другим свидетелям.

Казалось, нет никого, кто мог бы выступить лично против меня, если не считать туманного обвинения, что, если я присутствовала при смерти Артура Дункана и даже дотрагивалась до него, значит, я причастна к его гибели. Я начинала думать, что Джейли права: я не являюсь целью Колама. Если это и в самом деле так, то, может быть, мне удастся спастись. Так я думала вплоть до той минуты, как появилась женщина с холма.

Едва она выступила вперед, худая, сутулая женщина в желтой шали, как я поняла, что мы находимся в серьезной опасности. Она была не из жительниц деревни, я ее раньше никогда не встречала. Ноги у нее были босые, покрытые грязью дороги, по которой она пришла сюда.

— Есть ли у вас обвинения против двух этих женщин? — задал вопрос тощий судья.

Женщина была в страхе и не смела поднять глаза. Но она коротко кивнула, и толпа затихла, обратившись в слух. Женщина говорила очень тихо, и Матт должен был попросить ее повторить сказанное.

У них с мужем, говорила женщина, был больной ребенок. То есть он родился здоровым, но потом начал слабеть и хиреть. Наконец они решили, что ребенка подменили эльфы и положили его на Ложе эльфов на холме Кройч Горм. Они остались там, чтобы забрать собственного ребенка, когда эльфы вернут его, но вдруг увидели, как две леди, которые стоят здесь, подошли к Ложу эльфов, взяли ребенка и начали произносить над ним какие-то непонятные слова.

Женщина держала сложенные худые руки под передником и все время двигала ими.

— Мы с мужем пробыли там всю ночь. Когда стало темно, там появился огромный демон, он был совсем черный и подошел без единого звука и наклонился над тем местом, куда мы положили ребенка.

Ропот ужаса пронесся по толпе, а я почувствовала, как приподнялись волосы у меня на затылке, хоть я и знала, что «огромным демоном» был Джейми, подошедший посмотреть, живо ли еще дитя. Я подбадривала себя, зная, что последует дальше.

— Когда взошло солнце, мы с мужем подошли туда и нашли оборотня мертвым, а нашего собственного дитятки не было и признака. — С этими словами женщина закрыла лицо передником, чтобы скрыть слезы.

И как будто мать оборотня подала некий знак, толпа разделилась и пропустила погонщика Питера. Я внутренне застонала, увидев его. Я чувствовала, что после рассказа женщины настроение толпы обернулось против меня: не хватало теперь только этого дурня с историей о водяном коне.

Упиваясь мгновениями собственной славы, погонщик напыжился и театральным жестом указал на меня.

— Это правильно, что вы называете ее колдуньей, уважаемые лорды! Я своими собственными глазами видел, как эта женщина вызвала из вод озера Дьявола водяного коня, чтобы он выполнял ее повеления. Огромное страшное чудовище, ростом с большую сосну, а шея точь-в-точь громадная синяя змея. Глазищи с яблоко, как глянет — душу вынет из человека!

Судей, как видно, чем-то поразило это показание, они несколько минут перешептывались, в то время как Питер глазел на меня с угрожающим видом: я, мол, тебе покажу!

Наконец толстый судья прервал разбирательство и повелительным жестом поманил к себе Джона Макри, который стоял в стороне, готовый действовать.

— Стражник! — обратился к нему судья, указывая на погонщика. — Заберите этого человека и привяжите его к позорному столбу за публичное появление в пьяном виде. Идет важное судебное заседание. Судьи не могут тратить время, выслушивая нелепые обвинения пьяницы, которому чудятся водяные кони, когда он выпьет слишком много виски!

Погонщик Питер был так изумлен, что даже не противился стражнику, когда тот подошел твердым шагом к нему и взял за руку. Питер, разинув рот, все оглядывался на меня, пока его уводили. Я не удержалась и слегка помахала пальцами ему вслед в качестве прощального приветствия.

Однако после этого незначительного нарушения судебного процесса дела пошли гораздо хуже. Целая череда девиц и женщин показала под присягой, что они покупали у Джейлис Дункан амулеты и приворотное зелье с целью навлечь на кого-то болезнь, избавиться от нежеланного ребенка или приворожить мужчину. Все без исключения клялись, что средства подействовали — завидный рекорд для практикующего врача, цинично подумала я. Обо мне в этом смысле никто не говорил, но несколько человек сообщили — вполне правдиво, — что много раз видели меня у мистрисс Дункан в комнате для трав, где я смешивала лекарства и толкла травы.

Все это было не столь уж фатально, тем более что выступило примерно такое же количество людей, сообщивших, что я лечила их, давая самые обычные лекарства, без всяких заговоров, амулетов и прочих штучек. Зная силу общественного мнения, надо было отдать должное силе духа людей, решившихся дать показания в мою пользу; я была им благодарна.

Ноги у меня ныли оттого, что я долго стояла. Судей усадили с относительными удобствами, но для подсудимых стулья не были предусмотрены. Но когда появился следующий свидетель, я начисто забыла о своих ногах.

С подлинным драматизмом, с которым мог бы соперничать разве что Колам, отец Бэйн широко распахнул двери церкви и вступил на площадь, тяжело опираясь на дубовую палку. Медленно проследовал он к центру площади, наклоном головы приветствовал судей, затем повернулся и смотрел на толпу до тех пор, пока под его стальным взглядом шум не перешел в негромкое встревоженное бормотание. Когда он заговорил, голос его звучал, как удары бича.