— Янтарь обжигает кожу ведьмы, не так ли? — обратился он к судьям. — И, как мне думается, еще сильнее обжигает ее крест Господа Нашего. Но смотрите. — Он поддел пальцем четки и приподнял распятие. Кожа моя была совершенно белой, без отметин, если не считать той грязи, которая попала на нее в тюремной норе. Толпа отозвалась общим вздохом и невнятным ропотом.

Смелость, холодное присутствие духа и врожденное умение произвести эффект. Колам Макензи по-своему не зря опасался честолюбивых притязаний Джейми. Боялся он, разумеется, и того, что я могу разоблачить происхождение Хэмиша, и его поступок со мной был вполне объясним в этом свете. Объясним, но непростителен.

Настроение толпы колебалось то в одну, то в другую сторону. Жажда крови, которая владела ею раньше, теперь вроде бы улетучилась, но она могла и вернуться новой, еще более высокой волной и сокрушить нас. Матт и Джефф переглядывались в нерешительности; застигнутые врасплох неожиданным поворотом событий, они явно потеряли контроль над ситуацией.

И Джейлис Дункан воспользовалась замешательством. Не знаю, был ли какой-то обнадеживающий смысл в этом для нее самой. Во всяком случае, она вызывающе перекинула через плечо свои сияющие волосы и ринулась в прорыв очертя голову.

— Эта женщина — не колдунья, — заявила она напрямик. — А я колдунья.

Представление, которое устроил Джейми, померкло по сравнению с этим выпадом. В реве толпы потонули голоса судей, вопросы и восклицания.

Нельзя было найти объяснение тому, что она думала и чувствовала — не более, чем всегда. Ее высокий белый лоб был чист, большие зеленые глаза горели своего рода весельем. Она стояла, выпрямившись, в своем изорванном платье, перемазанная грязью, и смотрела на своих обвинителей сверху вниз. Едва суета немного улеглась, она заговорила, не снизойдя до того, чтобы возвысить голос, но заставив всех прислушаться к себе:

— Я, Джейлис Дункан, признаю, что я ведьма и возлюбленная Сатаны…

Это признание вызвало новую бурю выкриков, и она сполнейшим терпением дожидалась, пока наступит тишина.

— Я признаю, что, повинуясь своему господину, я умертвила своего мужа Артура Дункана посредством колдовства. — При этих словах она искоса взглянула на меня и, поймав мой взгляд, еле заметно улыбнулась. Ее глаза остановились на женщине в желтой шали, но не смягчились. — По злому умыслу я произнесла заклинание над ребенком-оборотнем, и он умер, а похищенное человеческое дитя осталось у эльфов. — Она повернулась и указала на меня. — Я воспользовалась неведением Клэр Фрэзер в своих целях. Но она не принимала участия в моих делах и не разбиралась в них, и она не служит моему хозяину и господину.

Толпа снова загудела, люди толкались, чтобы лучше видеть, и старались подойти поближе. Она протянула вперед обе руки ладонями вперед.

— Остановитесь! — Ясный голос прозвучал резко, как удар бича, и имел такое же действие. Она откинула голову к небесам и застыла, будто бы прислушиваясь. — Слушайте! — произнесла она. — Слушайте ветер его явления. Берегись, народ Крэйнсмуира! Мой Господин прилетает на крыльях ветра!

Она опустила голову и издала высокий, нечеловеческой силы вопль торжества. Огромные зеленые глаза застыли, словно в трансе.

А ветер поднимался. Я видела, как клубятся штормовые облака на противоположном берегу озера. Люди оглядывались в тревоге; кое-кто предпочел из передних рядов ретироваться назад.

Джейли начала кружиться, волосы ее развевались на ветру, одна рука грациозно поднята вверх, как у тех, кто танцует вокруг майского шеста. Я наблюдала за ней в оцепенении.

Она все кружилась, и волосы скрывали ее лицо. Но вот при очередном повороте она резким движением головы отбросила в сторону светлую гриву, и я увидела ее лицо, обращенное ко мне. Маска одержимости мгновенно исчезла, и губы произнесли одно-единственное слово. В ту же секунду Джейли снова повернулась к толпе и закричала тем же нечеловеческим криком.

Слово, произнесенное ею, было: «Бегите!»

Внезапно она перестала кружиться и с выражением безумного торжества ухватилась обеими руками за остатки лифа своего платья и разорвала его так, что всей толпе сделалась явной тайна, которую я узнала, сидя рядом с Джейли в холодной грязи узилища для воров. Тайна, которую узнал Артур Дункан за час до своей смерти, — она и послужила причиной этой смерти. Лохмотья обвисли, обнажив округлившийся живот женщины, беременной не меньше шести месяцев.

Я все еще стояла, будто каменная, и смотрела. Но Джейми не терял времени. Схватив меня одной рукой, а свой палаш — другой, он ринулся в толпу, отталкивая людей локтями, коленями и рукояткой палаша и пробивая себе дорогу к озеру. Он испустил сквозь зубы пронзительный свист.

Завороженные сценой под дубом, люди не сразу сообразили, что происходит. Когда кое-кто из них, спохватившись, поднял крик и попытался нас удержать, послышался топот конских копыт по засохшей твердой грязи на берегу.

Донас по-прежнему не слишком жаловал людей и был полон желания показать это на деле. Он хватил зубами первую же руку, потянувшуюся к его поводьям, и обладатель руки отскочил, вопя и разбрызгивая кровь. Жеребец поднялся на дыбы, пронзительно заржал и забил передними копытами, рассекая воздух, после чего немногие храбрецы, намеревавшиеся его остановить, вдруг утратили к этому всякий интерес.

Джейми перекинул меня через седло, словно куль с мукой, и одним прыжком взлетел на спину коню. Расчищая дорогу мощными взмахами палаша, он направил Донаса прямо в гущу толпы. Люди отступали в страхе перед конскими зубами и копытами и перед взмахами стали, а мы набирали скорость, оставляя озеро, деревню и Леох позади. Дыхание вылетало у меня из груди толчками, я все пыталась заговорить с Джейми, докричаться до него.

Я, разумеется, отнюдь не была на этот раз потрясена беременностью Джейли. Было нечто другое, отчего меня пробрало холодом до мозга костей. Когда Джейли кружилась, раскинув белые руки, я увидела то, что должна была заметить и она, когда с меня сорвали одежду: метку на одной руке, такую же, как у меня. Здесь, в этом времени, то был признак чар и волшебства. Маленькое, скромное пятнышко от прививки оспы.


Дождь падал на воду, охлаждая мое распухшее лицо и натертые веревкой запястья. Я зачерпнула ладонью воды из ручья и медленными глотками выпила ее, с благодарностью чувствуя, как холодная жидкость смачивает пересохшую гортань.

Джейми куда-то исчез на несколько минут. Вернулся он с полной горстью темно-зеленых округлых листьев и при этом что-то жевал. Потом он выплюнул комок пережеванной зелени на ладонь, отправил новую партию листьев в рот и повернул меня спиной к себе. Налепил пережеванные листья осторожно мне на спину, и жжение сразу же уменьшилось.

— Что это такое? — спросила я, всячески стараясь овладеть собой — я еще дрожала и всхлипывала, но безудержный поток слез начал ослабевать.

— Водяной кресс, — ответил Джейми приглушенным голосом — он продолжал пережевывать листья. — Не только ты знаешь кое-что о лечении травами, Саксоночка.

— А какой он на вкус? — глотая слезы, снова спросила я.

— Весьма противный, — лаконично сообщил он, приложив к моей спине еще одну порцию жвачки и накрывая мне плечи пледом. — Они не… — начал он и запнулся. — Я хочу сказать, что рубцы неглубокие, и я думаю, у тебя не останется отметин.

Говорил он с нарочитой грубоватостью, но прикасался ко мне так ласково, что у меня это вызвало новый поток слез.

— Извини, — забормотала я, уткнувшись носом в конец пледа, — я просто не могу понять, что это со мной. Не знаю, почему я все время плачу.

Джейми пожал плечами.

— Не думаю, чтобы до сих пор кто-то старался намеренно причинить тебе боль, Саксоночка, — сказал он. — И это потрясло тебя не меньше, чем боль. — Он помолчал и поправил конец пледа. — Я испытал примерно то же самое, — продолжал он буднично. — Меня тошнило, потом я плакал, когда мне промывали рубцы, а потом меня начало трясти.

Он вытер мне пледом лицо и приподнял за подбородок.

— А когда я перестал дрожать, Саксоночка, — негромко продолжал он, — я возблагодарил Бога за боль, ведь она означала, что я жив. Когда ты дойдешь до такого состояния, милая, скажи мне об этом, потому что мне надо кое о чем с тобой поговорить.

Он встал и спустился к ручью, чтобы выстирать испачканный кровью платок.

— Что заставило тебя возвратиться? — спросила я, когда он снова подошел ко мне.

Слезы мои унялись, но я еще дрожала и куталась поплотнее в плед.

— Это все Алек Макмагон, — улыбаясь, ответил он. — Я попросил его присматривать за тобой, пока буду в отъезде. Когда деревенские схватили тебя и мистрисс Дункан, Алек скакал всю ночь и весь следующий день, разыскивая меня. А потом я и сам несся как дьявол, только бы успеть. Бог мой, какой же это великолепный конь! — Он с одобрением поглядел на Донаса, который был привязан к дереву на самом верху спуска к ручью; влажная шерсть коня отливала медью. — Надо бы его увести отсюда, — раздумчиво произнес Джейми. — Вряд ли кто-то будет нас преследовать, но все-таки Крэйнсмуир недалеко. Ты можешь идти?

Я не без труда последовала за ним по крутому склону, мелкие камешки катились из-под ног, папоротник и колючая ежевика цеплялись за подол. Поблизости от вершины склона росли молодые ольховые деревья; они стояли так тесно одно к другому, что их нижние ветви смыкались, образуя зеленую крышу над зарослями папоротника под ними. Джейми приподнял ветки так, чтобы я могла пролезть в узкий промежуток, потом старательно расправил примятые папоротники у входа. Отступил и окинул убежище критическим взглядом. Удовлетворенно кивнул.

— Все отлично. Никто тебя здесь не найдет. — Он собрался уходить, но тотчас вернулся. — Постарайся уснуть, если можешь, и не беспокойся, если я не очень скоро вернусь. У нас нет с собой еды, а я не хочу привлекать внимание, останавливаясь на ферме. Придется поохотиться. Натяни тартан на голову и посмотри, чтобы он закрывал твою юбку: белое видно издалека.

Еда казалась чем-то несущественным; я считала, что больше никогда не захочу есть. Сон — другое дело. Спина и руки у меня еще ныли, болели и совсем свежие ссадины от веревок на запястьях, и вообще все тело у меня болело, однако, измученная страхом, болью и общим истощением, я уснула почти мгновенно, и острый запах папоротников поднимался вокруг меня, как фимиам.

Я проснулась оттого, что меня схватили за ногу. Испуганная, я села и выпрямилась, наткнувшись на пружинистые ветки над головой. Листья и тоненькие прутики посыпались на меня дождем, и я нелепо замахала руками, стряхивая мусор с волос. Исцарапанная, взъерошенная и обеспокоенная, выбралась я из своего убежища и обнаружила Джейми, который сидел неподалеку на корточках и весело наблюдал за моим появлением. Время близилось к закату, солнце освещало верхнюю часть обрыва, но расщелина, по дну которой бежал ручей, была уже в тени. Запах жареного мяса поднимался от небольшого костра, разведенного среди камней у ручья, — два кролика поджаривались на импровизированных вертелах из очищенных от коры веток.

Джейми подал мне руку — помочь спуститься по склону. Я гордо отказалась и сошла сама, споткнувшись только раз, когда наступила на свисающий конец пледа. Отвращение к пище исчезло, и я жадно набросилась на мясо.

— После ужина мы поднимемся в лес, Саксоночка, — сказал Джейми, отламывая кроличью ногу. — Не хотелось бы ночевать у ручья, из-за шума воды не услышишь, если кто подойдет.

За едой мы почти не разговаривали. Ужас минувшего утра, мысли о том, чту мы оставили позади, угнетали нас обоих. Ау меня была и еще одна причина для глубокой печали. Я не только утратила возможность узнать побольше о том, как и почему я оказалась здесь, но потеряла друга. Единственного. Нередко я сомневалась в мотивах поступков Джейли, но никакого сомнения не могло быть в том, что утром она спасла мне жизнь. Зная, что приговорена, Джейли сделала все от нее зависящее, чтобы дать мне возможность бежать… Огонь костра, почти невидимый при дневном свете, делался все ярче с наступлением сумерек. Я смотрела на языки пламени, на поджаристое мясо и коричневатые косточки кроликов на вертелах. Капля крови из сломанной косточки капнула в огонь и, зашипев, испарилась. Мясо застряло у меня в горле. Я поспешно бросила недоеденный кусок и отвернулась: меня тошнило.

По-прежнему неразговорчивые, мы покинули берег ручья и нашли удобное местечко у края прогалины в лесу. Плавные волны холмов окружали нас, но Джейми выбрал место повыше, откуда видна была дорога из деревни. Сумерки ненадолго усилили все краски пейзажа, и кругом засверкали драгоценные камни; мерцающий изумруд в ложбинах, чудесно затуманенный аметист в зарослях вереска и пылающий рубин на усыпанных красными ягодами деревьях рябины на вершине холма. Ягоды рябины — средство против колдовства. Вдали еще виднелись очертания Леоха у подножия Бен Адена, но они все больше расплывались по мере того, как сгущался сумрак.