Моя очередь была пятая. Видимо, такой порядок выбрали продуманно, чтобы продемонстрировать собравшимся значительность моего появления в замке.

К моей радости, на этот раз делопроизводство велось на английском языке.

— Миссис Бошан, пожалуйста, выйдите вперед, — воззвал писец.

Понуждаемая совершенно ненужным толчком мощной руки миссис Фицгиббонс, я, спотыкаясь, вступила на открытую площадку перед креслом Колума и весьма неуклюже сделала реверанс — я заметила, что так поступали все женщины до меня. Туфли, которые мне дали, были сшиты на одну ногу, а точнее сказать, представляли собой некие продолговатые кожаные футляры, и переступать в них, сохраняя какое-то подобие изящества, оказалось затруднительно. Легкий шорох пробежал среди собравшихся, когда Колум оказал мне честь, встав со своего кресла. Он подал мне руку, за которую я уцепилась, чтобы не хлопнуться плашмя на пол.

Выпрямившись после реверанса и проклиная про себя нелепые туфли, я обнаружила, что стою прямо перед Дугалом. Поскольку именно он захватил меня, ему и было поручено обратиться от моего имени с просьбой принять меня в замок то ли в качестве гостьи, то ли в качестве пленницы — это уж как взглянуть. Я с любопытством ожидала, каким именно образом братья меня определят.

— Сэр, — начал Дугал, отвесив Колуму официальный поклон, — мы просим снисхождения и милости по отношению к леди, которая в тяжелую минуту жизни нуждается в защите и безопасном убежище. Миссис Клэр Бошан, английская леди из Оксфорда, подверглась нападению разбойников, ее слуга был предательски убит. Она бежала и заблудилась в лесу среди ваших владений, где и была обнаружена и спасена мной и моими людьми. Мы просим, чтобы ей предоставили убежище в замке Леох, — он сделал паузу и усмехнулся не без цинизма, — до тех пор, пока ее английские родственники не будут извещены о ее местопребывании и не обеспечат ей безопасный проезд.

Я не упустила из виду ударение, сделанное Дугалом на слове «английские», — думаю, что и все присутствующие обратили на это внимание. Таким образом, предлагалось меня принять, но оставить под подозрением. Если бы он сказал «французские», к моему появлению отнеслись бы как к дружескому или в худшем случае нейтральному вторжению. Бежать из замка, пожалуй, будет труднее, чем я думала.

Колум изящно поклонился и предложил мне неограниченное гостеприимство от чистого сердца — во всяком случае, на словах. Я снова сделала реверанс — с большим, чем в первый раз, успехом — и удалилась на свое место, сопровождаемая любопытными, однако более или менее дружелюбными взглядами.

Вплоть до этого времени разбирались дела, в которых были в основном заинтересованы тяжущиеся стороны. Зрители потихоньку переговаривались, дожидаясь своей очереди. Мое появление вызвало общий более или менее оживленный интерес и, как мне показалось, было встречено одобрительно.

Но тут в холле началось возбужденное движение. Дородный мужчина выступил на площадку перед креслом Колума, таща за руку молоденькую девушку. Ей было на вид лет шестнадцать; личико хорошенькое, хоть и обиженно-надутое; длинные золотистые волосы перевязаны сзади голубой лентой. Она стояла одна на открытом месте, в то время как дородный мужчина, размахивая руками, что-то объяснял по-гэльски, время от времени указывая на девушку в подтверждение своих обвинений. Речь его сопровождалась негромкими репликами в толпе.

Миссис Фицгиббонс, уместив свои телеса на прочном табурете, с живейшим любопытством вытягивала шею вперед. Я наклонилась к ее уху и спросила шепотом:

— Что она сделала?

Величественная дама ответила, почти не шевеля губами и не отводя глаз от зрелища:

— Ее отец обвиняет ее в недостойном поведении, в том, что она общается с молодыми людьми без его разрешения. — Миссис Фицгиббонс слегка подалась назад и продолжала: — Отец хочет, чтобы Маккензи наказал ее за непослушание.

— Наказал? Каким образом? — прошипела я как можно тише.

— Тсс…

Все взоры устремлены были на Колума, который в свою очередь созерцал девушку и ее отца, обдумывая решение. Наконец он заговорил, переводя взгляд с одного на другую, хмурясь и жестко постукивая костяшками пальцев по подлокотнику кресла. Дрожь пробежала по рядам собравшихся.

— Он принял решение, — прошептала миссис Фицгиббонс, на этот раз без всякой необходимости — это и так было ясно.

Ясно было и другое — какое решение принял Маккензи: великан, который так заинтересовал меня в начале разбирательства, наконец-то сдвинулся с места и ленивыми движениями принялся расстегивать свой ремень. Два сторожа взяли девушку за руки и повернули спиной к Колуму и ее отцу. Она заплакала, но ни о чем не просила. Толпа наблюдала за происходящим с жадным любопытством, характерным для зрителей публичных экзекуций и свидетелей дорожных катастроф. Неожиданно из задних рядов раздался, перекрывая гул толпы, чей-то голос.

Все как один обернулись назад. Миссис Фицгиббонс еще сильнее вытянула шею и даже приподнялась на цыпочки. Я не понимала слов — человек говорил по-гэльски, — но голос узнала: глубокий и мягкий, он выговаривал слова, опуская конечные согласные.

В толпе открылся проход, и Джейми Мактевиш вышел на площадку. Он почтительно склонил голову перед Маккензи и заговорил снова. Слова его, кажется, вызвали спор, в котором приняли участие Колум, Дугал, письмоводитель и отец девушки.

— Что случилось? — спросила я у миссис Фицгиббонс.

Мой пациент выглядел значительно лучше, но был еще очень бледен. Он где-то отыскал чистую рубашку; пустой рукав был засунут за пояс килта.

Миссис Фиц наблюдала за происходящим с величайшим интересом.

— Молодой человек предлагает понести наказание вместо девушки, — бесстрастно выговорила она, стараясь заглянуть через голову человека, который стоял перед ней.

— Что? Но ведь он ранен! Они ни в коем случае не должны соглашаться на это!

В холле шумно переговаривались, но я старалась говорить как можно тише.

Миссис Фиц покачала головой.

— Не знаю, барышня. Они об этом-то и спорят. Видите ли, такое дозволительно было бы для человека из ее клана, то есть пострадать вместо нее, но молодой человек не принадлежит к клану Маккензи.

— Не принадлежит? — удивилась я, так как до сих пор наивно полагала, что все мужчины, которые привезли меня сюда, являются членами этого клана.

— Конечно нет, — возразила миссис Фиц нетерпеливо. — Разве вы не видите, какой у него тартан?

Я, разумеется, увидела — поскольку она мне на это указала. Джейми носил тартан в коричневых и зеленых тонах, но других оттенков, нежели у остальных мужчин, присутствующих на судилище: коричневый цвет был очень темный — как древесная кора, и отграничен тонкой голубой полоской.

Решающий аргумент, по-видимому, высказал Дугал. Затруднение разрешилось, толпа утихомирилась, и все подались назад. Стражи отпустили девушку, и она тотчас скрылась в толпе, а Джейми выступил вперед и занял место ослушницы. В ужасе я смотрела на то, как стражи берут Джейми за руки, но он что-то сказал по-гэльски великану с ремнем и стражи отступили от него. Как ни странно, на лице у Джейми расплылась широкая и дерзкая улыбка. Еще более странно, что великан ответил Джейми такой же улыбкой.

— Что он сказал? — спросила я у своей переводчицы.

— Он выбрал кулаки, а не ремень. Мужчина вправе выбирать, а женщина — нет.

— Кулаки?

На дальнейшие вопросы времени у меня не хватило. Экзекутор отвел назад кулак величиной чуть ли не со свиной окорок и двинул им Джейми в живот так, что юноша подскочил и на время лишился возможности дышать. Великан подождал, пока он выпрямится и обретет дыхание, а потом нанес Джейми целую серию ударов по ребрам и рукам. Джейми не пытался защитить себя, только старался сохранять равновесие и таким образом противостоять нападению.

Следующий удар был нанесен в лицо. Я невольно вздрогнула и зажмурилась, когда голова Джейми мотнулась назад. Экзекутор наносил удары с промежутками, достаточно осторожно, чтобы не сбить жертву с ног и не попасть дважды по одному и тому же месту. То было, так сказать, научное избиение, умело рассчитанное на то, чтобы причинить боль, но не покалечить и не изуродовать. Один глаз у Джейми закрылся, сам он тяжело дышал, но иного ущерба не понес.

Я с ума сходила от беспокойства за его раненое плечо — как бы оно не пострадало снова. Моя повязка оставалась пока что на месте, но вряд ли она удержится долго при подобном обращении. Сколько это еще может продолжаться? В помещении было тихо, слышны лишь смачные шлепки плоти о плоть да изредка — негромкий стон.

— Энгус сразу прекратит, когда кровь покажется, — прошептала миссис Фиц, отвечая на мой безмолвный вопрос. — Нос разобьет, и тогда конец.

— Это настоящее варварство, — прошипела я с таким негодованием, что на меня начали недовольно оглядываться.

Экзекутор, должно быть, решил, что наказание длится уже достаточно долго. Он откинулся назад и нанес мощный удар, от которого Джейми пошатнулся и упал на колени. Оба стража бросились к нему и поставили на ноги, и, когда он поднял голову, я увидела, что из разбитого рта у него течет кровь. Толпа загудела с явным облегчением; экзекутор отступил на свое прежнее место с выражением чувства исполненного долга на физиономии.

Один из стражей поддерживал Джейми под руку, пока тот не опомнился, встряхнув несколько раз головой. Девушка исчезла. Джейми выпрямился и посмотрел на башнеподобного экзекутора. И опять-таки улыбнулся — как мог шире. Кровоточащие губы шевельнулись.

— Благодарю, — с трудом выговорил он, прежде чем повернуться и уйти.

Внимание собравшихся снова обратилось к Маккензи и следующей паре тяжущихся.

Я видела, что Джейми вышел из холла через дверь в противоположной стене. Теперь он занимал меня куда больше, чем во время судопроизводства; я обменялась несколькими словами с миссис Фицгиббонс, объяснив, что ухожу, и проложила себе дорогу к той самой двери, за которой скрылся Джейми.

Я нашла его в маленьком боковом дворике; он склонился над колодцем и прикладывал ко рту намоченный подол рубахи.

— Воспользуйтесь лучше вот этим.

Я вынула из кармана носовой платок и протянула ему.

Он промычал нечто похожее на «спасибо». В это время проглянуло бледное, какое-то бесцветное солнце, и при его свете я осторожно осмотрела юношу. Пострадали больше всего заплывший глаз да разбитая губа, но на подбородке и шее тоже были отметины, которым предстояло превратиться в синяки.

— А во рту у вас тоже есть повреждения?

— Угу.

Он наклонился ко мне, я потянула вниз челюсть и осмотрела губу изнутри. На влажной и блестящей внутренней поверхности щеки был глубокий разрыв, а на губе — две небольшие ранки. Кровь, смешанная со слюной, вытекла на подбородок.

— Воды, — попросил он, стирая с подбородка струйку красноватой жидкости.

— Сейчас.

К счастью, на краю колодца стояла бадья с водой, а в воде плавал роговой ковш. Джейми прополоскал рот, сплюнул несколько раз, потом плеснул водой себе в лицо.

— Зачем вы это сделали? — спросила я.

— Что? — спросил он в ответ, вытирая рукавом мокрое лицо. Осторожно ощупал разбитую губу и поморщился.

— Приняли на себя наказание этой девушки. Вы ее знаете?

Спрашивать было вроде бы неловко, но мне ужасно хотелось знать, что же скрывается за этим донкихотским поступком.

— Я знаю, кто она такая, но никогда с ней не разговаривал.

— Так зачем же вы так поступили? Зачем это сделали?

Он пожал плечами, и это движение тоже заставило его поморщиться.

— Для девушки очень стыдно, что ее выпорют в холле. Мне легче.

— Легче? — отозвалась я недоверчиво и посмотрела на его разбитое лицо.

Он тем временем ощупал побитые ребра здоровой рукой, поднял глаза и улыбнулся мне однобокой улыбкой.

— Да. Она совсем молоденькая. Ей было бы очень стыдно перед всеми, кто ее знает, долго было бы стыдно. Мне просто больно, но ничего особенного нет. Дня через два все пройдет.

— Но почему все-таки вы? — спросила я.

Вопрос явно удивил его.

— А почему не я?

Почему не он? Я могла бы сказать: потому что вы ее не знаете. Потому что вы ранены. Потому что необходимо особое мужество, чтобы стоять лицом к толпе людей и получать удары по лицу — независимо от того, какие мотивы руководили вами.

— Ну, например, мушкетная пуля, прошедшая через трапециевидную мышцу, является достаточным основанием для отказа, — сухо ответила я.

На лице у него вспыхнуло любопытство; он дотронулся до того места, которое я назвала.

— Так это называется трапециевидной мышцей? Я не знал.