Диана Гэблдон - Чужестранка

— И что же показалось тебе таким особенным?

Мне, признаться, уже надоел разговор о призраке, хотелось поговорить о какой-нибудь другой материи, например о постели.

— Ветер дул как бешеный, но его одежда — килт и плед — шевелились не от ветра, а только от его собственных движений, от походки, взмахов рук.

Мы уставились друг на друга.

— Да, — заговорила я, — это и в самом деле неестественно.

Фрэнк пожал плечами и засмеялся, отгоняя опасения.

— Во всяком случае, мне будет о чем поговорить с викарием при следующей встрече. Может, это хорошо известный местный призрак и викарий расскажет мне его кровавую историю. — Фрэнк посмотрел на часы. — Однако пора в постель.

— Вот именно, — промурлыкала я.

Мне было видно в зеркале, что он расстегивает рубашку, и я потянулась за вешалкой. Но рука Фрэнка остановилась на третьей пуговице.

— Скажи мне, Клэр, на твоем попечении было много раненых шотландцев? — отрывисто спросил он. — В полевом госпитале или в Пемброке?

— Конечно, — ответила я, несколько удивленная. — В полевом госпитале в Амьене были шотландцы из кланов Сифорт и Камерон, позже, после битвы за Кан, к нам поступили раненые из клана Гордон. Симпатичные ребята. Большинство. В целом очень стойкие, но ужасные трусы, едва речь заходила об уколах.

Я невольно улыбнулась, вспомнив одного из них.

— У нас был один, уже немолодой и любитель поворчать, волынщик из третьего клана Сифорт. Терпеть не мог, когда ему делали уколы, особенно в ягодицу. Увиливал как мог целыми часами, прежде чем удавалось приблизиться к нему с иглой, но и тогда начинал упрашивать, чтобы укол сделали в руку. Он мне говорил: «Если уж мне приходится лечь ничком с голой задницей, то я предпочитаю, чтобы девушка была подо мной, а не позади меня, да еще с такой вот шляпной булавкой в руке».

Фрэнк улыбнулся, но был явно смущен, как это часто случалось после моих грубоватых военных историй.

— Не беспокойся, — заверила я, заметив его смущение, — рассказывать об этом в общей гостиной для старшекурсников я не стану.

Улыбка сделалась свободнее и яснее, он подошел к туалетному столику и остановился у меня за спиной. Поцеловал в макушку.

— Ты тоже не беспокойся, — сказал он. — Гостиная для старшекурсников отдаст тебе должное, ты завоюешь всеобщую любовь независимо от того, какие истории будешь рассказывать. Ммм, как чудесно пахнут твои волосы.

— Тебе нравится?

Руки Фрэнка скользнули по моим плечам и замерли у меня на груди под тонкой ночной рубашкой. Его лицо отражалось в зеркале, подбородок прижат к моей макушке.

— Мне нравится все, что связано с тобой, — сказал он тихо и чуть хрипловато. — При свечах ты выглядишь восхитительно. Глаза словно вишни в хрустальном бокале и кожа цвета слоновой кости. Ты ведьма огня свечей. Надо совсем отключить электрическое освещение, как ты думаешь?

— Тогда будет трудно читать в постели, — ответила я, а сердце забилось сильно-сильно.

— Я бы предпочел заниматься в постели совсем другими вещами, — пробормотал он.

— В самом деле? — Я встала и обняла его за шею. — Какими же, например?

Потом, когда мы лежали, тесно прижавшись друг к другу при закрытых ставнях, я подняла голову с его плеча и спросила:

— Почему ты заговорил со мной об этом? О том, должна ли я была ухаживать в госпитале за шотландцами. Ты же знаешь, что должна была, ведь в госпиталь попадают самые разные люди.

Он пошевелился и мягко провел рукой по моей спине.

— Н-ну-у, как тебе сказать? Да просто так. Знаешь, когда я увидел этого шотландца на улице, мне пришло в голову, что, может быть… — Он запнулся в явном затруднении. — Ну, понимаешь, вдруг это твой бывший пациент… узнал от кого-то, что ты здесь, приехал повидать тебя… что-нибудь в этом роде.

— В таком случае почему бы ему не войти в дом и не спросить обо мне?

— Может, он не хотел наткнуться на меня, — ответил Фрэнк нарочито небрежным тоном.

Я приподнялась, оперлась на локоть и посмотрела ему в лицо. Мы оставили гореть одну свечу, и я достаточно хорошо видела его. Он отвернулся и с внезапно вспыхнувшим интересом принялся разглядывать хромолитографию с портретом Красавчика принца Чарли, которая по воле миссис Бэрд украшала стену нашей комнаты.

Я ухватила его за подбородок и повернула лицом к себе. Он широко раскрыл глаза в притворном изумлении.

— Уж не предполагаешь ли ты, — начала я, — что человек, которого ты видел на улице, это… это…

Я не могла найти нужного слова.

— Любовная связь? — попытался помочь мне Фрэнк.

— Некто, проявляющий ко мне романтический интерес? — закончила я.

— Нет-нет, конечно же нет, — сказал Фрэнк неуверенно.

Он снял мои руки со своего подбородка и попытался меня поцеловать, но на этот раз была моя очередь отворачиваться. Он сел и уложил меня рядом с собой.

— Это просто… — начал он. — Ну хорошо, пойми, Клэр, прошло шесть лет. Мы встречались друг с другом только три раза, причем в последний раз всего на один день. Ничего удивительного, если бы… то есть я имею в виду, что военные врачи и медсестры постоянно испытывают стрессы в критических обстоятельствах… Я бы понял, если бы что-то вполне естественное…

Я прекратила этот поток бессвязных слов, высвободившись и соскочив с постели.

— Ты считаешь, что я была тебе неверна? — выкрикнула я. — Ты так считаешь? Если это так, убирайся из этой комнаты сию минуту! Оставь этот дом! Как ты смеешь думать о чем-то подобном?

Я кипела негодованием. Фрэнк, сидя на кровати, протянул ко мне руки, пытаясь успокоить меня.

— Не прикасайся ко мне! — вопила я. — Отвечай: думаешь ли ты на том основании, что увидел возле дома какого-то типа, глядящего на мое окно, будто я заводила любовные интрижки со своими пациентами?

Фрэнк встал с постели и обхватил меня обеими руками. Я застыла на манер жены Лота, но он гладил меня по голове, гладил осторожно и нежно по плечам — он знал, что это мне нравится.

— Нет, я не думаю ничего подобного, — твердо сказал он.

Он прижал меня к себе еще крепче, и я постепенно расслабилась, но не настолько, чтобы самой обнять его.

Так мы стояли долго, и наконец он тихонько заговорил мне в ухо:

— Нет, я не думаю, что ты способна на подобную вещь, я только хотел сказать, что если бы такое и случилось… Клэр, для меня это не имело бы значения. Я так тебя люблю! Что бы ты ни сделала, я не перестану любить тебя.

Он взял мое лицо в ладони — выше меня всего на четыре дюйма, он легко мог заглянуть мне прямо в глаза — и сказал нежно:

— Ты простишь меня?

Я чувствовала на своем лице его теплое дыхание, оно еще слегка отдавало «Гленфиддишем», а его губы, полные и зовущие, находились в опасной близости.

Новая вспышка молнии возвестила неожиданное возвращение утихшей было грозы, и шумный дождь застучал по шиферной крыше.

Я медленно обвила руками Фрэнка.

— «Насильно милосердья не добиться, — процитировала я, — оно должно росой с небес пролиться».

Фрэнк засмеялся и поднял взгляд к потолку: расползавшиеся по нему мокрые пятна не сулили нам ночлега во вполне сухой постели.

— Если это образчик твоего милосердия, — сказал Фрэнк, — то я не хотел бы познакомиться с твоим отмщением.

Словно в ответ на его слова ударил пушечный раскат грома, и мы оба от души расхохотались.

Только позже, гораздо позже, лежа и слушая ровное дыхание Фрэнка, я задумалась о нашем разговоре. Я сказала ему правду: меня нельзя было упрекнуть в неверности. Меня. Но ведь шесть лет, как он сказал, очень долгий срок.

Мистер Крук позвонил в дверь, как и было условлено, ровно в семь часов утра.

— Ну что, соберем росу с лютиков, юная леди? — произнес он и подмигнул с некоей стариковской галантностью.

Приехал он на мотоцикле, чем-то похожем на него самого; на этом мотоцикле мы должны были добраться до нужного места за деревней. Сетки для гербария были аккуратно укреплены по обеим сторонам чудовищного драндулета, словно амортизаторы на буксирном судне. Мы двинулись в путь не столь уж стремительно по мирной и тихой сельской местности, которая казалась еще более тихой по контрасту с грохотом нашего средства передвижения; этот грохот внезапно оборвался — и тишина обступила нас. Мистер Крук и в самом деле очень много знал о местных растениях. И не только о том, где их найти, но и об их медицинском применении, о том, как готовить эти препараты. Я пожалела, что не приобрела записную книжку, в которую можно было бы записывать сведения, и с особым вниманием слушала объяснения старика, стараясь все запомнить, пока укладывала образцы растений в тяжелые гербарные сетки.

Мы остановились перекусить у подножия странного по очертаниям холма с плоской вершиной. Зеленый, как и все окрестные холмы, с такими же выступами и утесами, он все же имел от них отличие: вверх по склону шла хорошо протоптанная тропа и исчезала за обнаженным выходом гранита.

— Что там наверху? — спросила я, показав на вершину холма рукой, в которой был зажат сэндвич с ветчиной.

— А! — Мистер Крук поднял голову и посмотрел на холм. — Это Крэг-на-Дун, девушка. Я собирался показать вам его после нашей трапезы.

— Правда? Это что-нибудь особенное?

— Да, — коротко ответил он и отказался обсуждать вопрос: мол, сами увидите.

У меня были некоторые опасения по поводу того, сможет ли он подняться по такой крутизне, однако они рассеялись, когда я обнаружила, что с трудом поспеваю за ним. Мистер Крук, поднявшись сам, протянул мне свою корявую руку и втащил меня на площадку.

— Ну вот, смотрите, — сказал он с жестом собственника некоей достопримечательности.

— Ой, да это же хендж![5] — в восторге воскликнула я. — Хендж в миниатюре.

В Солсбери я не была уже много лет — из-за войны, но мы с Фрэнком побывали в Стоунхендже вскоре после нашей свадьбы. Как и другие туристы, мы бродили между огромными каменными столбами в благоговейном восхищении, таращили глаза на каменный алтарь (где жрецы-друиды приносили ужасающие человеческие жертвы, как объявил, гнусавя и глотая слова на манер истого кокни, гид, приехавший с автобусом туристов-итальянцев, добросовестно фотографирующих самый обычный на вид каменный блок).

Из той же самой страсти к точности, которая заставляла Фрэнка вешать свои галстуки на вешалку таким образом, чтобы их концы совпадали тютелька в тютельку, мы обошли все сооружение по окружности, измерили расстояния между отверстиями «зет» и «игрек» и сосчитали проемы в «сарацинском кругу», самом удаленном от центра кольце великанских столбов.

Три часа спустя мы уже знали, сколько там отверстий «зет» и «игрек» (пятьдесят девять, если вас это волнует, меня — нет), но имели не больше представления о назначении всего сооружения, чем десятки любителей и археологов-профессионалов, ползавших вокруг него целых пятьсот лет.

Недостатка в гипотезах нет, что и говорить. Жизнь среди ученых со всей очевидностью показала мне, что хорошо сформулированная гипотеза куда лучше, нежели плохо описанный факт.

Замок. Место захоронения. Астрономическая обсерватория. Место казни (в качестве плахи — так называемый «Камень крови», наполовину ушедший в землю). Рынок на открытом воздухе. Мне больше всего нравится последняя гипотеза: так и вижу перед собой мегалитических домохозяек, которые крутятся между проемами с корзинками на руках, критически обсуждая качество вновь доставленных на рынок чаш и мисок из красной глазурованной глины и недоверчиво прислушиваясь к похвалам своему товару, которые выкрикивают пекари, торговцы олениной и янтарными бусами.

Единственным убедительным возражением против этой гипотезы мне кажется наличие захоронений под алтарным камнем и кремированных останков в отверстиях «зет». Хоронить покойников на рыночной площади как-то негигиенично, разве что это злополучные останки торговцев, уличенных в обмане покупателей.

В миниатюрном хендже на холме следов захоронений не видно. Собственно говоря, «миниатюрны» здешние каменные столбы лишь по сравнению со Стоунхенджем, но сами по себе они достаточно массивны, а высотой в два моих роста.

Я слышала от другого гида в Стоунхендже, что такие сооружения — их именуют кромлехами — распространены повсеместно в Британии и в Европе вообще. Одни сохранились лучше, другие хуже, есть между ними разница в ориентации и расположении элементов, но назначение их не определено в равной степени. И происхождение тоже.

Пока я бродила между столбами, мистер Крук стоял, наблюдал за мной и загадочно улыбался; время от времени я останавливалась, чтобы прикоснуться к камню — осторожно, как будто мое прикосновение могло оказаться чувствительным для этих монументов.