Диана Гэблдон - Чужестранка

— Во всяком случае, в первый раз. У меня тоже есть гордость, женщина.

Я потянулась к нему и привлекла к себе близко-близко, закутав полами плаща. Он крепко обнял меня.

— Любовь моя, — шепнул он. — О любовь моя! Как я хочу тебя.

— Но ведь это не одно и то же, — сказала я. — Любить и желать, я имею в виду.

Джейми рассмеялся немного хрипло.

— Чертовски близко, англичаночка, во всяком случае, для меня.

Я чувствовала силу его желания, твердую и настойчивую. Внезапно он отступил и, протянув руки, снял меня с перекладины забора.

— Куда это мы идем? — спросила я.

Мы направлялись не к дому, а к сараям под вязами.

— Поищем сеновал.

Я постепенно нашла свое место в круговороте жизни имения. Дженни была уже не в состоянии совершать долгие обходы домов арендаторов, и я взялась посещать их сама, иногда в сопровождении молодого конюха, иногда вместе с Джейми или Айеном. Я брала с собой еду и лекарства, лечила больных как умела, давала советы профилактического или гигиенического порядка, которые воспринимались с разной степенью признательности.

В самом Лаллиброхе я либо занималась домашними делами, либо возилась на примыкающем к дому земельном участке, большей частью в саду, стараясь приносить пользу по мере сил. Кроме красивого маленького сада с цветником там был участок лекарственных трав и очень большой огород, где выращивали репу, капусту и тыквы.

Джейми поспевал повсюду: занимался в кабинете счетными книгами, работал с арендаторами на полях, с Айеном — в конюшне, наверстывая упущенное время. Как мне казалось, то было не только чувство долга и не только интерес к делу; вскоре мы должны были уехать, и Джейми хотел наладить все так, чтобы хозяйство шло своим порядком, пока он, вернее, пока мы не вернемся.

Я понимала, что ехать необходимо, но в мирном доме и на мирных землях Лаллиброха, в добросердечном общении с Дженни, Айеном и маленьким Джейми я чувствовала себя так, словно наконец-то очутилась дома.

Однажды утром после завтрака Джейми, встав из-за стола, объявил, что собирается на другой конец долины посмотреть лошадь, которую продает Мартин Мак. Дженни повернулась к нему от буфета, брови у нее сошлись на переносице.

— Джейми, ты считаешь, что это вполне безопасно? Месяц назад или около того по всей округе шныряли английские патрули.

Он пожал плечами и взял со спинки стула свою куртку.

— Я буду осторожен.

— Слушай, Джейми, — заговорил Айен, входя в комнату с охапкой дров для очага. — Ты не мог бы сходить нынче утром на мельницу? Джок был там вчера, говорит, с колесом что-то неладно. Я поглядел наскоро, но нам с Джоком не справиться. Думаю, там какой-то хлам попал в колесо, но это под водой.

Он легонько шлепнул себя по деревянной ноге и улыбнулся мне.

— Хожу-то я, слава богу, ничего и верхом езжу, но плавать не могу. Бью по воде и кручусь на месте, как плавучая золотомойка.

Джейми снова положил кафтан на стул, улыбаясь шутке Айена.

— Не о чем горевать, Айен, ведь зато тебе не придется провести утро в ледяной воде. Ладно, я схожу.

Он повернулся ко мне.

— А ты не хочешь прогуляться со мной, англичаночка? Утро прекрасное, ты можешь захватить с собой свою маленькую корзиночку. — Он бросил насмешливый взгляд на большущую плетеную корзину, которой я пользовалась для своих сборов. — Я пойду переоденусь. Вернусь через минуту.

И он взбежал по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Мы с Айеном переглянулись. Если шурин Джейми и сожалел, что ему теперь недоступны такие прыжки и многое другое, то он этого не показывал и радостно любовался ловкостью Джейми.

— Как хорошо, что он вернулся, — сказал Айен.

— Мне очень хотелось бы, чтобы мы остались, — вырвалось у меня.

В добрых карих глазах появилась тревога.

— Но вы не сразу уедете?

— Нет, не сразу. Но надо бы уехать до того, как выпадет снег.

Джейми решил, что нам следует посетить Бьюли, главную резиденцию клана Фрэзеров. Возможно, его дед лорд Ловат сумеет помочь, а если нет, то хотя бы переправит нас во Францию.

Айен кивнул, соглашаясь.

— Да. Но у вас в запасе еще несколько недель.

Стоял великолепный ясный осенний день; воздух пьянил, а небо сияло такой голубизной, что в ней хотелось раствориться. Болтая о разных разностях, мы шли так медленно, что я успевала заметить поздно распустившиеся розы-эглантины и головки ворсянки.

— На следующей неделе квартальный день,[48] — заметил Джейми. — Твое новое платье будет готово к тому времени?

— Думаю, что да. Разве этот день особенный?

Джейми взял у меня корзину, пока я выдергивала из земли стебель пижмы.

— В общем, да. Не такой, какие устраивает Колум, но все же к нам явятся все наши арендаторы, чтобы внести арендную плату и почтительно приветствовать новую леди Лаллиброх.

— Им, наверное, покажется странным, что ты женился на англичанке.

— Полагаю, несколько папаш почувствуют себя разочарованными по такому случаю. Я тут слегка ухаживал за одной-двумя барышнями по соседству, пока меня не арестовали и не увезли в Форт-Уильям.

— Жалеешь, что не женился на местной?

— Если ты воображаешь, что я отвечу «да», когда ты держишь в руке ножик, значит, твое мнение о моих умственных способностях куда ниже, чем я полагал.

Я бросила нож, которым выкапывала корень, и протянула к Джейми раскинутые руки. Едва он меня наконец отпустил, я нагнулась за ножом, подняла его и снова принялась поддразнивать Джейми:

— Просто удивительно, что ты так долго оставался девственником. Разве что все девушки в Лаллиброхе — дурнушки.

— Нет, — ответил он, щурясь на солнышко. — В этом повинен мой отец. По вечерам мы с ним, бывало, гуляли по полям и разговаривали о разных вещах. Один раз, я тогда уже достаточно повзрослел для этого, он мне сказал, что мужчина должен нести ответственность за каждое семя, что он посеет, потому что его долг — заботиться о женщине и защищать ее. А поскольку я к этому еще не готов, то не вправе отягощать женщину последствиями своих поступков.

Он оглянулся на дом, оставшийся позади нас, потом посмотрел в сторону кладбища у подножия скалы, где лежали его родители.

— Он говорил, что величайшее событие в жизни мужчины — обладать женщиной, которую он любит, — негромко сказал Джейми и улыбнулся мне. Глаза у него были синие, как небо над головой. — Он был прав.

Я погладила его по щеке.

— Немного жестоко с его стороны вынуждать тебя к столь долгому воздержанию, — сказала я.

Джейми усмехнулся; килт хлопал его по коленям под порывами резкого осеннего ветра.

— Церковь учит, что онанизм — это грех, но отец говорил, что, если уж выбирать между тем, чтобы принести вред себе или какой-нибудь бедняжке женщине, порядочный мужчина предпочтет принести себя в жертву.

Отсмеявшись, я тряхнула головой и сказала:

— Нет, я не стану спрашивать. Ты, безусловно, остался девственником.

— Только благодаря милосердию Господа и моему отцу, англичаночка. Лет в четырнадцать я ни о чем, кроме девушек, думать не мог. Но это было тогда, когда меня отдали на воспитание Дугалу в Беаннахд.

— Там не было девушек? — спросила я. — Ведь у Дугала есть дочери.

— Да, есть. Целых четыре. Две младшие в счет не шли, но старшая, Молли, была очень хорошенькая. Старше меня на год или два. Мое внимание ей не слишком льстило. Я постоянно таращил на нее глаза за обеденным столом, а она как-то раз посмотрела на меня, задрав нос, и спросила, нет ли у меня насморка. Если это так, мне следует лечь в постель, а если нет, то она будет мне очень признательна, если я закрою рот: ей совсем не интересно во время еды разглядывать мои миндалины.

— Начинаю понимать, почему ты остался девственником, — сказала я и подхватила юбку, чтобы подняться на перелаз. — Но не могли же все девушки быть такими.

— Да нет, — раздумчиво проговорил он, подавая мне руку и помогая спуститься. — Они и не были. Младшая сестра Молли, Табита, оказалась куда приветливей.

Он улыбнулся при этом воспоминании.

— Тибби была первой девушкой, которую я поцеловал. Вернее сказать, первой девушкой, которая поцеловала меня. Я по ее просьбе нес два ведра молока из коровника на сыроварню и всю дорогу строил планы, как я прижму ее за дверью, где некуда увернуться, и поцелую. Но руки у меня были заняты, и она должна была открыть дверь, чтобы я прошел. Так что я как раз и оказался в углу за дверью, а Тиб подошла ко мне, взяла за уши и поцеловала. И молоко пролила.

— Памятный первый опыт, — засмеялась я.

— Сомневаюсь, что для нее он был первым, — сказал Джейми. — Она знала об этом гораздо больше, чем я. Но занимались мы поцелуями недолго. Дня через два ее мать накрыла нас в кладовой. Она ничего такого не сделала, только зло на меня поглядела и велела Тибби идти обедать. Но как видно, рассказала Дугалу.

Если Дугал Маккензи был готов сражаться зачесть сестры, то даже трудно вообразить, на что он был готов в защиту дочери.

— Дрожу при одной мысли о том, чем это кончилось, — сказала я.

— Я тоже.

Джейми вздрогнул и бросил на меня косой взгляд в некотором смущении.

— Ты знаешь, что молодые мужчины иногда утром просыпаются с… ну, с…

Он покраснел.

— Да, знаю, — сказала я. — Так же как и старые мужчины в возрасте двадцати трех лет. Ты думаешь, я не замечаю? Ты предлагал это моему вниманию достаточно часто.

— Ммфм. Наутро после того, как мать Тиб застала нас, я проснулся на рассвете. Она мне снилась — Тиб, конечно, а не ее мамаша, — и я даже не удивился, почувствовав на своем члене руку. Удивительно было другое: рука оказалась не моя.

— Но разумеется, не Тибби?

— Разумеется. Это была рука ее отца.

— Дугала! Но как же…

— Я широко раскрыл глаза, и он приветствовал меня очень приятной улыбкой. Потом он сел на постель, и мы с ним славно поболтали, дядя с племянником, приемный отец с приемным сыном. Он сказал, как он рад, что я живу у него, — ведь собственного сына у него нет и так далее. И что вся семья привязана ко мне и так далее. И как ему ненавистна сама мысль о том, что можно воспользоваться прекрасными, невинными чувствами, которые его дочери питают ко мне, в дурных целях, но он, конечно, рад и счастлив, что может положиться на меня как на собственного сына. Так он говорил и говорил, а я лежал и слушал, и все время он держал одну руку на своем кинжале, а другую — на моей мошонке. Я отвечал: «да, дядя», «нет, дядя», а когда он ушел, я завернулся в одеяло, уснул и видел во сне свиней. И больше не целовал девушек до тех пор, пока мне не исполнилось шестнадцать и я не приехал в Леох.

Волосы у Джейми были собраны на затылке и перевязаны кожаным ремешком, но короткие концы, как обычно, окружали голову короной, отливавшей в прозрачном, чистом воздухе красноватым и золотым. За время нашей поездки сюда из Леоха лицо его покрылось бронзовым загаром и весь он напоминал осенний лист, весело кружащийся по ветру.

— А как это было с тобой, моя прелестная англичаночка? — спросил он, улыбаясь. — Падали молодые люди к твоим ногам, обуянные страстью, или ты была строгой скромницей?

— Со мной это произошло раньше, чем с тобой, — ответила я. — Мне было восемь.

— Иезавель! Кто же был этот счастливец?

— Сын переводчика. В Египте. Ему было девять.

— В таком случае тебя не в чем винить. Соблазнена мужчиной старшего возраста. К тому же еще проклятым язычником.

Впереди показалась мельница, картинно-красивая: желтая оштукатуренная стена увита темно-красным диким виноградом, выкрашенные сильно пожухлой зеленой краской ставни распахнуты навстречу дневному свету. Вода весело и шумно стекала через шлюз под неподвижное колесо в мельничный пруд. По пруду плавали дикие утки, отдыхая по пути на юг.

— Взгляни, — сказала я, задержавшись на вершине холма и останавливая Джейми. — Как же это красиво, верно?

— Было бы еще красивее, если бы мельничное колесо вертелось, — деловито заметил он. Потом посмотрел на меня с улыбкой и добавил: — Ты права, англичаночка. Это очень красивое место. Я любил плавать здесь — за поворотом река разливается очень широко.

Разлив стал виден сквозь ивы на берегу, когда мы спустились ниже по холму. Заметили мы и мальчишек, совершенно голых, — они вчетвером плескались в воде с громкими криками.

— Брр, — невольно вздрогнула я, глядя на них.

Погода для осени выдалась великолепная, но воздух был очень холодный, и я радовалась, что захватила шаль.