— Разве ты ничего не можешь сделать? — обратилась я к Гейли. — В смысле — поговорить с мужем? Попроси его быть… э-э-э… помягче к мальчику.

Гейли оторвалась от своего занятия и удивленно посмотрела на меня. Совершенно очевидно, что мысль о вмешательстве в дела мужа никогда не приходила ей в голову.

— Да какое тебе дело до того, что с ним случится? — спросила она, но без враждебности в голосе, с обычным любопытством.

— Разумеется, мне есть дело! — воскликнула я. — Он же еще ребенок! Неважно, что он натворил, это еще не повод искалечить его на всю жизнь!

Она вскинула светлые брови — похоже, мой аргумент прозвучал неубедительно. И все-таки Гейлис пожала плечами и протянула мне ступку с пестиком.

— Все, что угодно, лишь бы угодить подруге, — протянула она, закатив глаза, порылась на полках и выбрала бутыль с зеленоватым содержимым. На этикетке изящным почерком было написано — Экстракт перечной мяты.

— Пойду дам Артуру лекарство, а заодно посмотрю, можно ли что-нибудь сделать для этого мальчишки. Только имей в виду — возможно, я уже опоздала, — предупредила она. — А уж раз к этому приложил руку наш туповатый священник, он-то потребует самого строгого приговора. Но я все равно попытаюсь. А ты пока потолки розмарин — это отнимает целую вечность.

Она ушла, а я схватила пестик и стала машинально толочь и тереть, почти не обращая внимания на то, что из этого получается. Закрытое окно заглушало шум дождя и толпы, они просто сливались в единый угрожающий шелест. Я, как любой школьник, читала Диккенса. И других, более ранних авторов: описания безжалостного правосудия тех времен, применяемого ко всем правонарушителям независимо от их возраста и жизненных обстоятельств. Но одно дело — находясь на безопасном расстоянии в одну-две сотни лет, читать истории о том, как детей «по закону» вешали или калечили, и совсем другое — спокойно сидеть и толочь травы, в то время как подобное происходит прямо у тебя под ногами.

Решусь ли я вмешаться, если приговор для мальчика окажется слишком жестоким? Я переместилась вместе со ступкой к окну и выглянула наружу. Толпа заметно выросла — по Хай Стрит подходили еще люди, привлеченные сборищем. Новоприбывшим сначала возбужденно выкладывали подробности, потом они смешивались с толпой, и все больше лиц с ожиданием поворачивалось к дверям дома.

Я смотрела вниз, на толпу, терпеливо стоявшую под дождем в ожидании приговора, и внезапно кое-что поняла. Я, как и многие другие, ужасалась сообщениям из послевоенной Германии: историям о депортациях и массовых убийствах, о концлагерях и о том, как там сжигали людей. И, как и многие другие, я задавала себе вопрос: «Как немцы могли это допустить? Они не могли не знать, не могли не видеть грузовики, заборы и дым. Как они могли стоять в стороне и ничего не предпринимать?» Что ж, теперь я знала, как.

В данном случае дело даже не шло о жизни и смерти. А покровительство Каллума, скорее всего, не допустило бы нападения на меня. Но вот я стояла тут и представляла себе, как выхожу наружу, одинокая и беззащитная, чтобы противостоять толпе солидных и добродетельных сельчан, алчущих наказания и крови, которые могут рассеять скуку повседневного существования — и мои руки, охватившие миску, стали скользкими от пота.

Человек стал стадным животным в силу необходимости. Со времен первых пещерных жителей люди — слабые и беззащитные, но достаточно сообразительные — выжили только потому, что объединялись в группы, поняв, что их сила — в численности. И это знание, которое они впитали за века с материнским молоком, и лежит в законе толпы. Ибо выйти из группы и остаться одному, чтобы противостоять ей, в течение бесчисленных тысячелетий означало для осмелившегося на это одно — смерть. Чтобы выстоять против толпы, требуется нечто большее, чем простая отвага; нечто, лежащее за пределами человеческих инстинктов. А я боялась, что не обладаю этим «нечто», и стыдилась этой боязни.

Мне показалось, что прошла вечность прежде, чем дверь снова открылась и в комнату вошла Гейли, как всегда, хладнокровная и невозмутимая, держа в руках кусочек угля.

— Нам придется профильтровать отвар, — бросила она, словно продолжая разговор. — Думаю, мы пропустим его через уголь, завернутый в муслин. Так будет лучше всего.

— Гейли, — нетерпеливо сказала я. — Не испытывай меня. Что там с подручным кожевника?

— А, это. — Она небрежно двинула плечом, но в уголках ее рта заиграла лукавая усмешка. Потом Гейли перестала притворяться и расхохоталась.

— Жаль, что ты меня не видела, — хихикала она. — Я была ужасно хороша, и мне не стыдно в этом признаться. Вся из себя женственная доброта, и подобающая жене забота, и чуть-чуть материнской жалости. «Ах, Артур», — начала изображать она, — «если бы наш с тобой союз был благословлен» — вообще не так уж много шансов, если бы меня кто спросил, — сказала вдруг Гейли, сбросив на минутку трогательную маску и мотнув головой в сторону полок с травами, — «ах, что бы ты чувствовал, мой ненаглядный, если бы твоего сына вот так схватили? Нет никаких сомнений, что мальчика толкнул на воровство исключительно голод. Ах, Артур, неужели ты не найдешь в своем сердце милосердия, ты, дух правосудия?» — Тут Гейли плюхнулась на табурет, заливаясь смехом и колотя себя кулаком по ноге. — Какая жалость, что тут нет театра и негде играть!

Шум толпы снаружи изменился, и я, не обращая внимания на похвальбу Гейли, подошла к окну, чтобы посмотреть, что происходит.

Толпа раздалась, и из дома, медленно шагая между священником и судьей, вышел подручный кожевника. Артур Дункан буквально раздулся от собственной доброты. Он шел, кивая и кланяясь наиболее высокопоставленным участникам этого сборища. Отец Бэйн, напротив, больше всего напоминал сердитую картофелину, его смуглое лицо было перекошено от негодования.

Небольшая процессия добралась до середины площади, и деревенский тюремщик, некто Джон Макрэй, выступил из толпы им навстречу. Этот персонаж был одет так, как подобало при его должности — серьезно и элегантно, в темные бриджи и камзол, и даже при серой бархатной шляпе (временно снятой с головы и спрятанной от дождя под камзолом). Как выяснилось, он не являлся, как я предположила поначалу, только деревенским тюремщиком, просто в настоящий момент исполнял его функции. Главным образом на него возложили обязанности констебля, таможенного инспектора и, при необходимости, палача, а название его должности по-гаэльски происходило от слова «ложка». Эта деревянная ложка свисала с его пояса, и он имел право черпать ею свою долю зерна из каждого мешка на рынке в четверг — так оплачивалась его должность.

Все это я выяснила у самого тюремщика. Всего несколько дней назад он приходил в замок узнать, не смогу ли я вылечить панариций у него на большом пальце. Я вскрыла его стерильной иглой и перевязала, приложив мазь из подорожника. Макрэй показался мне тогда застенчивым человеком с приятной улыбкой и тихим голосом.

Теперь на его лице не было и следа улыбки — лицо Макрэя выражало приличествующую ситуации суровость. Разумно, подумалось мне — кому понравится ухмыляющийся палач?

«Негодяя» поставили на постамент в центре площади. Мальчик выглядел бледным и перепуганным, но не шевелился, пока Артур Дункан, судья прихода Крейнсмир, вытягивался, превращая свою пухлость в некоторое подобие достоинства, и готовился вынести приговор.

— К тому времени, как я пришла, этот болван уже во всем сознался, — произнес голос у меня над ухом. Гейли с интересом смотрела через мое плечо. — Так что я не могла полностью его освободить. Но все-таки добилась самого легкого наказания — всего час у позорного столба и одно прибитое ухо.

— Одно прибитое ухо! Прибитое к чему?

— Ясное дело, к позорному столбу. — Она бросила на меня полный любопытства взгляд, но тут же отвернулась к окну, чтобы понаблюдать за исполнением легкого приговора, которого добилась благодаря своему милосердному вмешательству.

Вокруг позорного столба толпилось столько народа, что «негодяя» почти не было видно, но вот толпа подалась назад, чтобы пропустить тюремщика и дать ему возможность прибить ухо. Парнишка, мертвенно-бледный и очень маленький в колодках позорного столба, крепко зажмурился и сидел так, содрогаясь от страха. Когда гвоздь пробил ему ухо, он закричал пронзительным, тонким голосом, слышным даже через закрытые окна, и я тоже содрогнулась.

Мы отвернулись, так же, как и большинство зрителей на площади, но я не могла удержаться и время от времени вставала, чтобы выглянуть в окно. Проходившие мимо гуляки останавливались, чтобы швырнуть в мальчика комком грязи да поглумиться над ним; иногда подходили более серьезные односельчане, пользуясь случаем, чтобы наставить преступника на путь истинный несколькими тщательно подобранными словами упрека и совета.

До позднего весеннего заката оставалось еще не меньше часа. Мы пили в гостиной чай, когда раздался стук в дверь, извещая о посетителе. Из-за дождя день был таким темным, что трудно было определить положение солнца. Однако дом Дунканов мог похвалиться часами — замечательным изобретением с ореховыми панелями, медным маятником и циферблатом с нарисованными на нем поющими херувимами. Стрелки показывали половину шестого.

Девушка из буфетной открыла дверь в гостиную и бесцеремонно заявила:

— Сюда.

Джейми Мактавиш машинально пригнулся, входя в дверь. Его яркие волосы потемнели от дождя, сделавшись цвета древней бронзы.

Из-за дождя он надел старый, сомнительного вида камзол, а подмышкой нес свернутый плащ для верховой езды из тяжелого зеленого бархата.

Я встала и представила его Гейлис. Джейми вежливо кивнул.

— Мистрисс Дункан, миссис Бичем. — Он махнул рукой в сторону окна. — Я смотрю, у вас тут кое-что произошло.

— Он все еще там? — спросила я, посмотрев в окно. Сквозь залитые дождем ромбы окон просматривались только темные очертания фигуры мальчика. — Он, должно быть, насквозь промок.

— Промок. — Джейми встряхнул плащ и протянул его мне. — Каллум решил, что вы тоже промокнете. У меня были дела в деревне, поэтому он послал со мной плащ для вас. Домой поедем вместе.

— Очень любезно с его стороны, — рассеянно произнесла я, думая о подручном кожевника. — Долго ему там еще оставаться? — обратилась я к Гейлис. — Ну, мальчику у позорного столба, — нетерпеливо добавила я, видя ее непонимающий взгляд.

— А, этому, — протянула она, нахмурившись от того, что я вновь затронула такую неинтересную тему. — Я же тебе говорила — час. Тюремщик как раз сейчас должен его освободить.

— Уже освободил, — заверил ее Джейми. — Я видел его, когда шел через лужайку. Мальчишка просто никак не решится вырвать из уха кусочек мяса. У меня отпала челюсть.

— Ты хочешь сказать, что никто не вытащил из его уха гвоздь? Ему придется порвать себя, чтобы освободиться?

— О да. — Похоже, у Джейми не было комплексов. — Он, конечно, еще нервничает немного, но думаю, скоро надумает. Идет дождь, да и темнеет уже. Нам тоже пора, или на ужин останутся одни объедки. — Он поклонился Гейли и повернулся к двери.

— Погоди немного, — обратилась она ко мне. — Раз уж тебя провожает домой большой и сильный мужчина, я отдам вам сундучок с высушенными травами и кое-какими снадобьями. Я обещала мистрисс Фитцгиббонс, когда ездила в замок. Возможно, мистер Мактавиш будет столь любезен?

Джейми изъявил согласие, и она отправила слугу в свою рабочую комнату за сундучком, вручив ему огромный кованый железный ключ. Пока слуга ходил, она села у небольшого бюро в углу гостиной. К тому времени, как сундучок — приличных размеров деревянный ящик, окованный медными полосами — принесли в гостиную, Гейли написала записку, торопливо присыпала ее песком, свернула, запечатала каплей воска со свечи и сунула мне в руку.

— Держи, — сказала она. — Это счет за содержимое сундучка. Отдашь его Дугалу? Он занимается всякими платежами. Только не отдавай никому другому, а то я не получу своих денег несколько недель.

— Да, конечно.

Она горячо обняла меня и проводила нас за дверь, предостерегая от простуды.

Пока Джейми привязывал сундучок к седлу своего коня, я стояла под карнизом дома. Дождь припустил сильнее, и вода лилась сверху потоком.

Я посмотрела на широкую спину и мускулистые руки, которые безо всяких усилий подняли тяжелый ящик. Потом глянула на постамент, где подручный кожевника, несмотря на ободряющие возгласы вновь собравшейся толпы, по-прежнему сидел, накрепко пришпиленный к столбу.

Конечно, это вам не прелестная юная дева с волосами цвета лунного луча, однако поступок Джейми в зале правосудия Каллума подсказывал мне, что он не останется бесчувственным и к затруднительному положению парнишки.

— Гм… мистер Мактавиш, — нерешительно начала я. Нет ответа. Привлекательное лицо не изменило выражения, большой рот по-прежнему оставался безмятежным, синие глаза не отрывались от ремня, который он завязывал.