Ночь, проведенная в приступах бешенства и философских размышлениях, измотала меня, поэтому я проспала до темноты и, спотыкаясь, как в тумане, спустилась вниз, на легкий ужин, когда меня разбудил Руперт.

Дугал, наверняка терзаемый муками скупости, все же раздобыл для меня пони. Крепкое животное, весьма неизящного сложения, с добрыми глазами и короткой щетинистой гривой. Я немедленно нарекла его Чертополохом.

До сих пор я не представляла себе, что значит долго ехать верхом после жестокой порки, и только посмотрев с сомнением на жесткое седло Чертополоха, поняла, что меня ожидает. На седло шлепнулся толстый плащ, и блестящий черный крысиный глаз Муртага заговорщически подмигнул мне сбоку. Я твердо решила, что, по крайней мере, страдать буду в горделивом молчании, и мрачно стиснула зубы, устраиваясь в седле.

Похоже, что мужчины устроили молчаливый заговор галантности. Они по очереди (и весьма часто) требовали остановки, чтобы облегчиться, чем давали мне возможность спешиться на несколько минут и тайком потереть болевший зад. То и дело кто-нибудь предлагал остановиться и сделать глоток-другой воды, для чего опять же требовалось остановиться и мне, поскольку бутылки с водой навьючили на Чертополоха.

Таким манером мы тряслись часа два, но боль становилась все ужаснее, вынуждая меня непрестанно ерзать в седле.

В конце концов я решила, что пусть горделивое страдание катится ко всем чертям — мне просто необходимо спешиться, хотя бы ненадолго.

— Тпру! — крикнула я Чертополоху и сползла на землю, притворившись, что рассматриваю переднюю левую ногу пони. Остальные лошади топтались рядом.

— Боюсь, у него в подкове был камень, — соврала я. — Я его уже вытащила, но теперь придется пройти немного пешком — не хочу, чтобы он захромал.

— Нет, это невозможно, — отрезал Дугал. — Хотя ладно, пройдись пешком, но с тобой кто-нибудь должен остаться. Дорога тут спокойная, но одна ты идти не будешь.

Джейми тут же спрыгнул на землю.

— Я пойду с ней, — спокойно сказал он.

— Хорошо. Только особо не мешкайте — в гостиницу нужно попасть до рассвета. Вывеска «Красный Вепрь»; хозяин — наш друг.

Он жестом собрал остальных, и они пустились быстрой рысью, оставив нас в клубах поднятой копытами пыли.


* * *

Несколько часов пытки в седле не улучшили моего настроения. Пусть идет рядом. Будь я проклята, если скажу ему хоть слово, садист, скотина жестокая.

В лунном свете он выглядел не особенно зверски, но я ожесточила сердце и похромала вперед, стараясь не смотреть на него.

Оскорбленные мускулы поначалу возмутились из-за непривычного упражнения, но примерно через полчаса я начала двигаться немного свободнее.

— Завтра ты будешь чувствовать себя намного лучше, — небрежно бросил Джейми. — Правда, сидеть толком не сможешь до послезавтра.

— Откуда это такой опыт? — окрысилась я. — Что, так часто порешь людей?

— Да нет, — ответил он, ничуть не задетый моим отношением. — Это в первый раз. Зато у меня солидный опыт с… гм… другой стороны.

— У тебя? — вытаращилась на него я. Мысль о том, что кто-то берет ремень и порет эту несгибаемую массу мышц и сухожилиий, показалась мне совершенно нелепой.

Он засмеялся, видя выражение моего лица.

— Когда я был немного меньше, Сасснек. Тогда меня пороли чаще, чем я мог сосчитать; в возрасте от восьми до тринадцати лет. А потом я перерос отца, и ему стало несподручно перекидывать меня через калитку.

— Твой отец порол тебя?

— Ага, в основном он. Еще, конечно, школьный учитель, и время от времени Дугал или другой дядюшка, в зависимости от того, где я жил и чем занимался.

Я заинтересовалась, несмотря на твердое решение игнорировать его.

— А что ты такого делал?

Он снова засмеялся. Смех прозвучал в прохладном ночном воздухе тихо, но заразительно.

— Ну, всего я не вспомню. Скажем так — в основном я это заслужил. Во всяком случае, папа вряд ли лупил меня несправедливо. — Он замолчал и задумался. — Мм. Дай вспомнить. Один раз — за то, что я швырял камнями в цыплят; еще раз — за то, что катался верхом на коровах и они так возбудились, что их нельзя было подоить. Еще за то, что съел все варенье с пирожных, а сами пирожные оставил. А, еще за то, что забыл запереть ворота в конюшне и выпустил всех пони, и за то, что поджег соломенную крышу в голубятне — правда, это случайность, я не нарочно это сделал, и за то… — Джейми замолчал и пожал плечами, а я против воли прыснула.

— В общем, обычные вещи. Правда, чаще всего за то, что открывал рот, когда следовало помолчать. — Он фыркнул, вспомнив что-то. — Один раз сестра, Дженни, разбила кувшин. Я ее дразнил, она разозлилась и швырнула его в меня. Когда папа вошел и спросил, чья это работа, она так перепугалась, что ничего не могла сказать, только смотрела на меня огромными глазищами — у нее тоже синие глаза, как у меня, только намного красивее, с такими черными ресницами. — Джейми опять пожал плечами. — В общем, я сказал отцу, что это я разбил.

— Очень благородно, — язвительно заметила я. — Твоя сестра, должно быть, была тебе очень благодарна.

— Ага, может, и была бы. Только отец стоял за открытой дверью и все видел. Поэтому ее он выпорол за то, что она разозлилась и разбила кувшин, а меня выпорол дважды: раз за то, что я ее дразнил, а второй — за вранье.

— Но это же несправедливо! — с негодованием воскликнула я.

— Мой отец не всегда был нежным, но обычно — справедливым, — невозмутимо ответил Джейми. — Он сказал, что правда есть правда, и что люди должны отвечать за свои собственные поступки. И он прав. — И искоса бросил на меня взгляд. — А еще он сказал, что взять на себя ее вину — очень добрый поступок с моей стороны, поэтому, раз он все равно должен меня наказать, то я могу выбирать — порка или идти в постель без ужина. — Джейми печально рассмеялся и покачал головой. — Отец отлично знал меня. Конечно же, я выбрал порку.

— Ты просто ходячий желудок, Джейми, — бросила я.

— Ага, — беззлобно согласился он. — Всегда таким был. Ты тоже обжора, — обратился он к своему пони. — Погоди немного, мы остановимся отдохнуть. — И дернул за поводья, оттянув ищущий нос пони от соблазнительных пучков травы вдоль дороги. — Нет, отец был справедливым, — продолжал Джейми, — и очень внимательным, хотя в то время я этого не ценил. Он никогда не заставлял меня дожидаться порки. Уж если я что натворил, так меня тут же и наказывали — или сразу же, как все выяснялось. И он всегда говорил мне, за что меня лупит, и если я хотел высказать свое мнение — мне разрешалось.

Ага, вот что ты замышляешь, подумала я. Ты просто обезоруживающий интриган. Я очень сомневалась, что он очарует меня настолько, чтобы я отказалась от намерения выхолостить его при первой же возможности, но пусть попытается.

— Ты когда-нибудь выигрывал спор? — поинтересовалась я.

— Нет. Обычно все случаи были вполне понятными, и обвиняемый сам же и признавался. Но иногда я умудрялся немного облегчить приговор. — Он потер нос. — Один раз я сказал отцу, что, по моему мнению, бить сына — это самый нецивилизованный метод добиваться своего. А отец ответил, что во мне столько же здравого смысла, сколько в столбе, рядом с которым я стою, а может, и меньше. Он сказал, что уважение к старшим — это краеугольный камень цивилизованного поведения, и до тех пор, пока я это не выучу, лучше мне просто любоваться пальцами собственных ног, пока один из дикарей-взрослых надирает мне задницу.

На этот раз я засмеялась вместе с Джейми. На дороге было так мирно, и стояла та абсолютная тишина, которая воцаряется, только если ты на многие мили удаляешься от людей. Такая тишина редко наступает в моем переполненном мире, где машины влияют на людей, и один человек может производить столько же шума, сколько целая толпа. А здесь раздавался лишь шелест травы, редкое «кри-и-ик» ночной птицы да приглушенный топот копыт. Сведенные судорогой мышцы расправились, и теперь я шла довольно легко. От рассказов Джейми, веселых и полных умаления собственного достоинства, уязвленные чувства тоже частично успокоились.

— Конечно, мне вовсе не нравилось получать трепку, но если бы я мог выбирать, я бы предпочел отца школьному учителю. В школе нас в основном лупили ремнем по ладони, а не по заднице. А отец говорил, что если он отлупит меня по ладони, я не смогу работать, а если трепка достанется заднице, я во всяком случае не впаду в соблазн сесть и побездельничать. Обычно у нас каждый год появлялся новый учитель. Они надолго не задерживались — становились фермерами или уходили в более богатые края. Учителям очень уж мало платят, поэтому они всегда такие тощие и вечно голодные. Один раз, правда, был толстяк, но я так и не поверил, что он учитель. Мне казалось, что это переодетый священник.

Я вспомнила пузатого коротышку отца Бэйна и улыбнулась.

— Одного я особенно хорошо запомнил. Он заставлял тебя встать перед классом с вытянутой вперед рукой и начинал читать бесконечную нотацию. Припоминал все твои предыдущие грехи и болтал даже во время взбучки. А я стоял с вытянутой рукой, страдал от боли и молился, чтобы он перестал нудить, а скорее делал свое дело, пока я не растерял остатки храбрости и не начал плакать.

— Думаю, именно этого он от тебя и добивался, — сказала я, невольно испытывая сочувствие.

—О да, — согласился Джейми. — Но прошло какое-то время, пока я понял. А уж когда до меня дошло, то я, как всегда, не мог держать рот на замке. — И вздохнул.

— И что произошло? — заинтересовалась я, забыв, что собиралась злиться.

— Ну, однажды он велел мне встать — такое часто случалось, потому что я не умел толком писать правой рукой и все время писал левой. Он ударил меня трижды; ублюдок, на это ушло чуть ли не пять минут! — и все рассказывал мне, какой я тупой, ленивый, упрямый юный деревенщина. Рука у меня горела прямо ужасно, потому что это был уже второй раз за день, и я сильно боялся, потому что знал, что меня еще и дома ждет трепка. Такое у отца было правило: если меня лупили в школе, значит, и дома обязательно тоже, потому что отец считал: учение — это очень важно. В общем, я вышел из себя. — Левая рука Джейми невольно крепче вцепилась в поводья, словно он оберегал чувствительную ладонь. Джейми замолчал и взглянул на меня. — Я редко выхожу из себя, Сасснек, и обычно очень об этом жалею.

Мне показалось, что это очень похоже на извинение.

— В тот раз ты тоже пожалел?

— Я сжал кулаки, уставился на него — такой высокий, долговязый парень, думаю, ему было лет двадцать, хотя мне он тогда казался стариком — и заявил: «Я вас не боюсь, и вы не заставите меня плакать, лупите хоть как сильно!» — Джейми втянул в себя воздух и медленно выдохнул. — Думаю, я немного не рассчитал. Не стоило говорить ему это, пока он еще держал ремень в руках.

— Не рассказывай, — быстро вставила я. — Он попытался доказать тебе, что ты неправ?

— О да, попытался, — кивнул Джейми. Его голова на фоне укутанного тучами неба казалась темной. В его голосе прозвучало мрачное удовлетворение при слове «попытался».

— Но у него не получилось, нет?

Растрепанная голова качнулась из стороны в сторону.

— Нет. Во всяком случае, плакать он меня не заставил. Хотя, конечно же, заставил сильно пожалеть о том, что я не промолчал.

Джейми замолк и повернул ко мне голову. Тучи на мгновенье расступились, на его щеку упал свет, и его лицо показалось мне позолоченным, как у архангелов Ренессанса.

— Когда Дугал перед венчаньем рассказывал тебе о моем характере, он, случайно, не упомянул, что иногда я становлюсь чрезвычайно упрямым? — Раскосые глаза хитро заблестели, скорее, как у Люцифера, чем у Михаила.

Я прыснула.

— Очень скромно сказано. Насколько я помню, он мне поведал, что все Фрэзеры упрямы, как камни, а ты — хуже всех остальных. Вообще-то, — сухо добавила я, — я уже и сама обратила на это внимание.

Джейми улыбнулся и повел пони в обход глубокой лужи.

— Ммгм, что ж. Не скажу, что Дугал неправ, — заметил он. — Но пусть я упрямый, зато честный. Отец был таким же, и время от времени мы с ним начинали пререкаться, да так, что без применения силы разобраться было невозможно, и все кончалось тем, что я висел на калитке.

— Эй, ты! Тихо! Stad, mo dubh! — Джейми протянул руку и схватил за повод моего пони: тот вставал на дыбы и фыркал. Его собственный, не такой нервный, только дергался и тревожно тряс головой.

— Что такое? — Я не видела ничего, кроме пятен лунного света, испещривших дорогу и поле. Впереди росла сосна, и животные, кажется, не желали приближаться к ней.

— Не знаю. Оставайся здесь и молчи. Садись верхом и удерживай моего пони. Если я крикну, бросай поводья и скачи прочь.

Тихий, небрежный голос Джейми успокаивал не только пони, но и меня. Он пробормотал своему пони «Sguir!», хлопнул его по шее, чтобы тот подошел поближе ко мне, и растворился в вереске, положив руку на кинжал.