— Ты не должен был вставать! — воскликнула я, все еще одурманенная сном. Пальцы скользнули по холодной плоти. — Да ты замерзаешь!

— Ну, конечно же, — довольно сердито ответил он. — На мне ничего не надето, а в коридоре адский холод. Пустишь меня в постель?

Я, как могла, свернулась в узкой постели, и он лег рядом, прижавшись ко мне. Дышал он неровно, и я подумала, что дрожит он не только от холода, но и от слабости.

— Боже, ты такая теплая… — Джейми придвинулся еще ближе и вздохнул. — Так здорово — снова обнимать тебя, Сасснек…

Я не стала утруждаться вопросом, что он здесь делает — это уже стало совершенно ясно. Не стала я и спрашивать его, уверен ли он. У меня возникли сомнения, но я не стала озвучивать их, испугавшись, что они окажутся самоисполняющимся прорицанием. Я повернулась к Джейми лицом, не забывая о его раненой руке.

И возник внезапный, поразительный момент единения, это быстрое скользящее своеобразие, тут же сделавшееся знакомым. Джейми глубоко вздохнул, с удовлетворением и, возможно, облегчением. Мы немного полежали неподвижно, словно боясь нарушить хрупкое единение. Здоровой рукой Джейми медленно ласкал меня; рука словно сама находила дорогу в темноте, пальцы походили на кошачьи усы, такие чувствительные ко всему. Он придвинулся ко мне, словно задавая вопрос, и я ответила ему на том же языке.

Мы начали деликатную игру, состоящую из медленных движений, балансируя между его желанием и его слабостью, между болью и растущим удовольствием тела. Где-то там, во тьме, я подумала, что должна рассказать Ансельму — существует еще один способ заставить время остановиться; а потом подумала — наверное, нет, ведь этот способ недоступен священникам.

Я крепко держала Джейми, положив руку на его покрытую шрамами спину. Он задавал ритм, позволяя мне определять силу движений. Не слышно было никаких звуков, кроме нашего дыхания, до самого конца. Почувствовав, что он устает, я крепко сжала его и потянула на себя, поднимая бедра, чтобы впустить его глубже, подталкивая к наивысшей точке.

— Сейчас, — тихо произнесла я, — приди ко мне. Прямо сейчас!

Он прижался лбом к моему лбу и вжался в меня, дрожа и вздыхая. Викторианцы называли это «маленькая смерть», и есть за что. Он лежал такой тяжелый и обмякший, что я могла бы подумать — он умер, если бы не медленное биение его сердца в мои ребра. Мне показалось, что прошло довольно много времени, прежде чем он пошевелился и что-то пробормотал мне в плечо.

— Что ты сказал?

Он повернул голову, и его губы оказались прямо у моего уха Я чувствовала тепло его дыхания у себя на шее.

— Я сказал, — тихо повторил он, — что рука у меня сейчас совсем не болит. — Здоровая рука ласково ощупывала мое лицо, стирая влагу со щек.

— Ты боялась за меня? — спросил он.

— Да, — призналась я. — Мне казалось, еще рано.

Он тихонько рассмеялся в темноту.

— Рано. Я едва не убил себя. Ага, я тоже боялся. Но я проснулся, потому что болела рука, и никак не мог уснуть. Я метался в постели и так тосковал по тебе. И чем больше я о тебе думал, тем больше тебя хотел, и уже прошел полкоридора, прежде чем начал беспокоиться о том, что буду делать, когда приду к тебе. А уж когда подумал.. — Он замолчал и погладил меня по щеке. — Что ж, не так я и хорош, Сасснек, но, как выяснилось, все-таки не трус

Я повернула голову, и мы поцеловались. В желудке у Джейми громко заурчало.

— И не вздумай смеяться, — буркнул он. — Это ты виновата — моришь меня голодом. Удивительно, что я вообще что-то смог, на одном твоем супе и эле.

— Ладно, — все еще смеясь, отозвалась я. — Ты победил. Можешь получить на завтрак яйцо.

— Ха! — тоном глубокого удовлетворения сказал Джейми. — Я так и знал, что ты меня накормишь, если у тебя появится стимул!

Мы заснули, держа друг друга в объятиях.

Глава 41

Из чрева земли

Следующие две недели Джейми выздоравливал, а я все думала. Иногда мне казалось, что нужно отправиться в Рим, где находится двор претендента, и… что? Иногда я всем сердцем мечтала только о том, чтобы найти безопасное, уединенное место, и жить там в мире.

Стоял теплый, ясный день, сосульки, свисавшие с носов каменных горгулий, таяли, и с них непрестанно капала вода, оставляя в снегу под карнизами глубокие неровные ямки.

Дверь в комнату Джейми была открыта нараспашку, окно незавешено, чтобы выветрить оттуда задержавшиеся запахи дыма и болезни.

Я осторожно заглянула внутрь, не желая будить его, но на узкой кровати никого не было. Джейми сидел у открытого окна, отвернувшись от двери, так что я толком не видела его лица.

Оно все еще было серовато-коричневого цвета, но широкие плечи под грубой тканью рясы послушника уже выпрямились, к Джейми возвращались силы. Он сидел прочно, без дрожи, с прямой спиной, зацепившись ногами за табурет, и все линии тела были крепкими и гармоничными. Он держал здоровой рукой запястье правой и медленно поворачивал правую руку под солнечными лучами.

На столе лежала кучка полотняных полосок. Джейми снял все повязки с раненой руки и теперь внимательно изучал ее. Я стояла в дверях, боясь шевельнуться. Я и отсюда хорошо видела его руку, видела, как он осторожно вращал ею в разные стороны.

Шрам от гвоздя в середине ладони был совсем небольшим и хорошо затянулся, чему я очень обрадовалась: всего лишь небольшая розовая опухоль, которая постепенно рассосется. На тыльной стороне ладони положение было не таким хорошим. Из-за инфекции рана размером с шестипенсовик все еще была покрыта струпьями, и шрам не заживал. На втором пальце тоже виднелся рваный розовый шрам от первой фаланги до следующего сустава

Большой и указательный палец были прямыми, а вот мизинец — сильно искривлен. На нем было три отдельных перелома, и я, видимо, не сумела вправить их как следует. Безымянный палец выглядел причудливо. Когда Джейми положил руку на стол, он слегка задрался вверх.

Перевернув руку, Джейми начал двигать пальцами. Ни один из них не сгибался больше, чем на дюйм-два, безымянный не сгибался вовсе. Как я и боялась, второй сустав, очевидно, зафиксировался навсегда.

Джейми поворачивал кисть то в одну, то в другую сторону, поднимал ее к лицу, разглядывая несгибающиеся, искривленные пальцы и уродливые шрамы, так безжалостно видные в солнечном свете. Неожиданно он опустил голову, прижал раненую руку к груди и накрыл ее здоровой. Я не услышала ни звука, но плечи его затряслись.

— Джейми. — Я пересекла комнату и опустилась перед ним на колени, ласково положив руку ему на колено. — Джейми, прости меня. Я сделала все, что могла.

Он удивленно посмотрел на меня. На его густых каштановых ресницах блестели слезы, и он быстро смахнул их ладонью.

— Что? — сглотнул Джейми, которого мое внезапное появление застало врасплох. — Простить? За что, Сасснек?

— За руку. — Я взяла ее в свои и легко обвела искривленные линии пальцев, прикоснувшись к шраму на тыльной стороне. — Потом будет лучше, — с беспокойством заверила я его. — Честное слово, будет. Я знаю, она пока кажется неподвижной, но это потому, что на ней так долго были шины, а кости еще не до конца срослись. Я покажу тебе упражнения и буду делать массаж. Честное слово, она будет почти в полном порядке…

Он прервал меня, положив мне на щеку здоровую руку.

— Ты имеешь в виду…? — начал он, но замолчал, недоверчиво тряхнув головой. — Ты думала…? — Опять замолчал и снова начал. — Сасснек, ты же не думаешь, что я скорблю над неподвижным пальцем и еще несколькими шрамами? — Он криво усмехнулся. — Я, может, человек и тщеславный, но, надеюсь, не до такой степени.

— Но ведь ты… — начала я. Он взял мою руку в обе свои и встал, поднимая на ноги и меня. Я протянула руку и вытерла единственную слезу, катившуюся по его щеке. Теплая капелька согрела мне большой палец.

— Я плакал от радости, моя Сасснек, — тихо произнес он, медленно протянул руки и взял в ладони мое лицо. — И благодарил Бога за то, что у меня две руки. Что у меня есть две руки, которыми я могу держать тебя. Служить тебе, любить тебя. Благодарил Бога за то, что я — не инвалид, и все это благодаря тебе.

Я накрыла его руки своими.

— А почему ты не должен был? — спросила я, вспомнила набор пил и ножей, которые видела в Леохе среди инструментов Битона, и поняла. Поняла то, о чем совершенно забыла, когда столкнулась с необходимостью спасать его. Что в те дни, до пенициллина, обычным — единственным — способом спасти человека, если начиналась инфекция, было отрубить воспаленную конечность.

— О Джейми, — ахнула я. При этой мысли у меня ослабли колени, и я резко упала на табурет. — Я об этом даже не подумала, — призналась я, потрясенная. — Я, правда, совсем об этом забыла. — И посмотрела на него. — Джейми, если бы я вспомнила, я бы, наверное, сделала это. Чтобы спасти тебе жизнь.

— Так это не так… значит, они так не делают… в твоем времени?

Я потрясла головой.

— Нет. Там существуют лекарства, чтобы остановить заражение. Поэтому я об этом даже не подумала, — удивлялась себе я. И вдруг посмотрела на него. — А ты?

Он кивнул.

— Я этого ждал. Потому и просил тебя дать мне умереть. Я думал об этом, когда в голове немного прояснялось и — как раз тогда — подумал, что не смогу так жить. С Иэном ведь именно это и случилось.

— Что, правда? — Меня это потрясло. — Он говорил, что это картечь, но мне и в голову не пришло расспрашивать о подробностях.

— Ага, картечь. И рана загноилась. Хирурги отрезали ногу, чтобы не началось заражение крови. — Он помолчал. — Иэн отлично справляется, если подумать. Но… — Джейми замялся, потягивая негнущийся палец. — Я же знал его раньше. С ним все в порядке только из-за Дженни. Она его… удерживает. — Он глуповато улыбнулся мне. — Как и ты меня. Не понимаю, чего ради женщины так утруждаются.

— Ну, — тихо ответила я, — женщинам это нравится.

Он негромко засмеялся и привлек меня к себе.

— Ага. Бог знает, почему.

Мы немного постояли, обнявшись. Моя голова покоилась у него на груди, руками я обняла его за спину и слышала, как бьется его сердце, медленно и сильно. Наконец он пошевелился и отпустил меня.

— Я хочу тебе кое-что показать, — сказал Джейми. Повернулся, открыл ящик стола и протянул мне сложенное письмо.

Это была рекомендация от аббата, отца Александра, рекомендовавшего вниманию шевалье святого Георгия — известному также, как его величество король Шотландии Яков — своего племянника, Джеймса Фрэзера, как весьма искушенного лингвиста и переводчика.

— Это место, — сказал Джейми, глядя, как я сворачиваю письмо. — А нам вскоре потребуется место, куда уйти. Но то, что ты говорила мне на горе в Крэйг на Дун — это все правда?

Я глубоко втянула в себя воздух и кивнула.

— Правда.

Джейми взял письмо и задумчиво начал постукивать им по колену.

— Тогда это, — он помахал письмом, — небезопасно.

— Вероятно.

Джейми засунул пергамент обратно в ящик и сел, глядя на него. Потом поднял темно-синие глаза и поймал мой взгляд. И положил руку мне на щеку.

— Я говорил то, что думал, Клэр, — произнес он негромко. — Моя жизнь принадлежит тебе. И что мы будем делать, куда отправимся — решать тебе. В Италию, или остаться во Франции, или даже назад, в Шотландию. Мое сердце принадлежит тебе с того момента, как я тебя увидел. Ты держала в своих руках мою душу и тело здесь и спасла их. Мы сделаем так, как ты скажешь.

В дверь негромко постучали, и мы отскочили друг от друга, как любовники, которых застали на месте преступления. Я торопливо начала поправлять волосы, думая, что монастырь, будучи превосходным местом исцеления, не очень подходит на роль пристанища для влюбленных.

В комнату вошел монах и сгрузил на стол большой кожаный седельный мешок.

— От Макранноха из Элдридж Холла, — сказал он с ухмылкой. — Для миледи Брох Туарах. — Поклонился и вышел, оставив в комнате легкий аромат морской воды и холодного ветра.

Я развязала кожаные шнурки, сгорая от любопытства узнать, что же мог прислать Макраннох. Внутри лежали три предмета: записка без обращения и подписи, небольшой сверток, адресованный Джейми, и выделанная волчья шкура, от которой сильно пахло дубильными веществами. Записка гласила: «Добродетельная женщина — жемчужина великой ценности, и ценность ее выше, чем у рубинов».

Джейми развернул сверток и теперь держал в руке что-то небольшое, мерцающее, с недоумением поглядывая на волчью шкуру.

— Немного странно, однако. Сэр Маркус прислал тебе, Сасснек, волчью шкуру, а мне — жемчужный браслет. Может, он перепутал записки?

Браслет был очарователен — ряд больших жемчужин неправильной формы между скрученными золотыми цепочками.

— Нет, — ответила я, любуясь им. — Все правильно. Браслет — это пара к тому ожерелью, что ты подарил мне на свадьбу. Это он подарил его твоей матери, ты знал?